И только там, в уютном и комфортном туалете, вдали от посторонних глаз, дала волю своим эмоциям. Было ли мне больно — да, пожалуй. Несмотря на то, что я знала правила, за год между нами было много хороших моментов, которые согревали мою душу. Рассчитывала ли я на большее? Нет, слишком хорошо понимая психологию таких мужчина как Баринов. Жизнь не часто была ко мне добра, иллюзий я не питала. Но не думала, что все закончится вот так быстро, резко и болезненно. И даже не знала, что пострадало сильнее: мое самолюбие или…. Или что-то большее, чему я позволила прорасти за этот год.

Беда всех женщин мира в том, что мы пытаемся поменять неизменное. И даже когда разум говорит нам одно, мы посылаем его подальше и идем туда, где нами управляют чувства. Это наша беда, это наша сила.

Меня сильно рвало, но это было и к лучшему — выпитый на голодный желудок бокал вина — не лучший помощник в такой ситуации. Скотина, Рома, не мог сообщить новость после того, как я поем? Сейчас одна мысль о еде едва не вызвала новый приступ рвоты.

Я прополоскала рот водой с мылом, потом просто водой. Протерла щеки и лоб. Посмотрела на себя в зеркало, возвращая себе хотя бы часть спокойствия и здравого смысла. Однако в зеркале, за маской спокойной, бесстрастной женщины увидела злую, обиженную девочку, контроль над которой еще предстояло взять. Закрыла глаза и досчитала до десяти.

Хочу я того или нет, мне придется вернуться в зал и продолжить разговор, хоть он и не обещает быть приятным.

Роман терпеливо ждал, на столе уже был сервирован наш ужин, однако я даже не прикоснулась к приборам, только кивком головы велела официанту налить мне воды.

— Тебе лучше? — тихо спросил Роман, но голос его был отстраненным.

— Да, — ответила я, — извини за задержку. Все в полном порядке.

Мой голос звучал ровно и уверенно, а главное спокойно. Больше в нем не слышались ни обида, ни жалобность.

— Спасибо, — выдохнул Баринов, снова задевая мою ледяную руку. — Айна, ты удивительная женщина.

— Ты ожидал истерики, Рома? — тихо спросила я, отпивая воды. — Или того, что я начну тебя обвинять?

— С женщинами не просто, дорогая, — его голос потеплел, снова приобрел знакомые бархатистые нотки. — Ты отличаешься от других, Айна, но ты — женщина.

— Спасибо за честность, — я глаз от него не отводила. — По крайней мере это в наших отношениях радует.

— Айна… это действительно всего лишь часть сделки, не более, — снова зачем-то повторил он.

— Все в порядке, Ром, я понимаю это, — я поспешила прервать поток этих ненужных слов. — Я не стану создавать тебе проблем и неприятностей. И для этого совершенно нет смысла отправлять меня на другую часть планеты. Делай то, что необходимо.

— Айна… эта поездка…. Я не собираюсь отправлять тебя на край света, но хотел… чтобы тебе было не так… — он замялся, словно подбирая слова, что было совершенно не характерно для него. Обычно Баринов четко знал когда, что и кому говорить. Возможно я действительно была для него чем-то значимым. Но не сильно.

— Роман Владимирович, — тихо рассмеялась я. — Давай закончим этот цирк с конями, хорошо? Мы оба знали, что наши отношения — это не любовь до гроба, и нет сейчас смысла об этом говорить. Я благодарна тебе за честность. Надеюсь и ты благодарен мне за…. За время, проведенное вместе.

— Черт, Айна, перестань, — в голосе Романа зазвучали тревожные и даже грозные нотки. — Понимаю, мало в этом приятного, но это не конец….. Ничего, слышишь, ничего для нас не поменяется! Я это уже говорил и, если надо, повторю снова: я не собираюсь расставаться с тобой и менять на игрушечную принцеску.

— Забавно, Рома, и кто теперь из нас устраивает сцену? — тихо спросила я, кусая губы.

Его лицо враз стало бордовым.

— Успокойся! — прошипел он. — Хватит. Что еще мне сделать, чтоб ты меня услышала?

— Я не страдаю глухотой, Роман Владимирович, — холодно отрезала я. — А как мне тебе сказать, чтобы ты услышал меня? Я не стану ни сцены устраивать, ни портить тебе жизнь или репутацию, да и не смогу, на самом деле. Знаешь, Ром, в чем была прелесть наших отношений? В том, что ни ты, ни я, друг другу ничем не обязаны. И каждый из нас может закончить это в любой момент. Чем я и воспользуюсь, — я поднялась из-за стола.

— Айна, сядь, — голос Баринова стал похож на удар хлыстом, и я невольно подчинилась ему. Он был старше, опытнее, сильнее. Намного сильнее меня, что еще раз и продемонстрировал. — Ладно. Понимаю, задел тебя. Айна, ты умна. Я многое могу дать тебе. Не отказывайся от возможностей, руководствуясь эмоциями. Не спорю, твои чувства…. Они опьяняют меня, заводят, но знай меру. Хватит пытаться манипулировать мной: скажи свои условия и успокоимся на этом.

— Хорошо, — я облизала губы. — Мои условия просты, Рома. Мы каждый живем своей жизнью, не вмешиваясь больше в жизнь другого. Все. Если хочешь, я прямо сейчас сотру все твои контакты из своих устройств, чтоб не доставлять тебе проблем. Ты сделаешь ровно тоже самое.

Он стучал пальцами по столу, глядя на меня со смесью злости и раздражения.

— Хорошо, — лед в голосе мог заморозить даже пламя. — Хорошо, Айна, если ты так этого хочешь. Я думал, ты умнее….

— Хорошо, что я разочаровала тебя, Роман Владимирович, — тоже холодно ответила я, снова поднимаясь, — теперь мы, по крайней мере, квиты.

Не дожидаясь больше его слов, развернулась и направилась к выходу, не на секунду не сомневаясь, что это конец. Окончательный и бесповоротный.

2

Май.

Древний, видавший более славные времена автобус трясся на убитой дороге, издавая скрип и глухие удары под днищем, как будто металлические внутренности машины стонали от усталости. Салон был полон запахов затхлости, старого пыльного сиденья и пережжённого масла. За грязными окнами медленно проплывали высокие, похожие на гигантских великанов, разлапистые черные ели, чьи ветви, обвешанные клочьями мха, тянулись к дороге, словно собирались обнять или схватить автобус. Бледный свет закатного солнца просачивался сквозь тяжёлые тучи, окрашивая верхушки деревьев в багрово-золотые оттенки, создавая ощущение, будто я въезжал в забытый край, где время замерло, и возвращаться назад уже не будет никакого смысла.

Настроение было под стать виду за окном — точно такое же безнадежное и безрадостное, словно сама природа, вытянувшаяся вдоль этой мертвой дороги, отражала мое внутреннее состояние. Опустошение, захватившее при выезде из областного центра, становилось все глубже и тяжелее с каждым километром, разделявшим меня и последние признаки цивилизации. Казалось, что каждое колесо автобуса, содрогающееся от выбоин, забивало невидимый гвоздь в крышку гроба моей прежней жизни.

Я украдкой посмотрела на своих спутников. После последнего, забытого всеми городка, в автобусе нас осталось всего четверо: я, двое мужчин с помятыми лицами и в поношенной одежде, один из них нервно теребил воротник своей старой куртки, как будто это могло помочь ему согреться. Их молчание, напряженное и неуютное, словно давило на воздух, как тяжёлая туча перед грозой. Напротив меня сидела женщина лет шестидесяти с глубокими морщинами, изрезавшими её смуглое лицо, словно у неё за плечами был целый век переживаний. Она сидела неподвижно, устремив взгляд куда-то вдаль, за пределы окна, словно уже давно привыкла к такой беспросветности и могла её даже не замечать.

Откинувшись на жесткое, обшарпанное сиденье и поправив куртку, я вздохнула и закрыла глаза, стараясь хоть на мгновение забыться. Пальцы привычно нащупали плеер, и я вставила в уши наушники. Пусть музыка станет хоть небольшим утешением на фоне глухой тоски, поселившейся в сердце. Мелодия заполнила сознание, но даже она не могла заглушить того глухого, болезненного чувства, которое не отпускало меня на протяжении всей этой дороги.

Сложно осознавать, что в свои 26 лет из молодой, подающей надежды журналистки, которой сулили перспективы и признание, я внезапно оказалась на самом дне. Днище — иначе и не назвать то, что со мной произошло. В памяти всплывали моменты из прошлого: мои статьи, опубликованные в известных изданиях, интервью с важными людьми, события, которые я освещала, — всё это теперь казалось чужим, словно это было не со мной, а с кем-то другим, кто был гораздо более уверенным, решительным и успешным.