− Это кто же здесь кудахтает, курочка золотая рябушка, перебивая государя? Кто же тебя в военный мундир нарядил, голубушка, да медалями осыпал, за какие такие заслуги, а? Может, снесешь яичко, коли ни на что другое не способна?

Юнец терпел процедуру с замечательным стоицизмом, но, в конце концов, вынужден был отшатнуться и отступить на пару шагов.

− Князь, прошу вас, поговорите со мною, − попросил император, продолжая хладнокровно улыбаться. – Я даю вам слово, что больше никто не будет прерывать нашу с вами беседу.

Суворов открыл глаза и мгновенно перестал паясничать.

− Что же, это совсем другое дело, ваше императорское величество. А теперь послушайте, как обстоит дело с англичанами и французами, а также другими удивительными народностями, встреченных нами на пути в Индию.

Когда мы вышли от императора, Суворов начал резвиться пуще прежнего. Во все времена это означало у него плохое настроение, которое он стремился таким образом выплеснуть на окружающих, только не на всех, а только тех, кто был причастен к источнику его раздражения. То есть, он начал подшучивать и чудить над придворными и дворцовыми слугами.

Так, встретив обер-шталмейстера, он принялся истово кланяться ему, как когда-то истопнику Павла Первого, затем схватил за плечи и расцеловал в обе щеки.

– Что вы, ваше сиятельство, ваша светлость… – бормотал испуганный и смущенный служитель. – Я же так, мимо проходил.

– Помилуй Бог, субординацию и экзерцицию надо соблюдать! – кричал Александр Васильевич, продолжая тискать ни в чем не повинного сотрудника царской резиденции.

Наконец, он отпустил его, но продолжая идти к выходу, чуть ли не бросался в ноги каждому встречному чину, пусть и самому низкому.

– Субординация – мать порядка, не сметь нарушать! – кричал он на весь дворец своим громким басом.

Наверняка императору уже поспешили донести о его проделках, а это самодержцу вряд ли понравилось. Все-таки главной причиной скверного настроения Суворова, по большей части, как раз и был император.

Поначалу, когда мы продолжили беседу в зале приемов, он внимательно слушал полководца, даже поручая вести небольшие заметки секретарю, сидевшему за пузатым столиком неподалеку. Я уже успел порадоваться за Суворова, посчитав произошедшее с молодым фаворитом простым недоразумением. Наконец-то Александр Васильевич сможет наладить отношения с высшим руководством, умиротворенно думал я, видя, как царь, подобно покладистому ученику, слушает выступление генералиссимуса. Нашему великому старику не всегда везло с Екатериной, потом было тяжко с Павлом, может, хоть со своим тезкой Александром создастся рабочая обстановка? В конце концов, когда Суворов уже рисковал жизнью в сражениях за Родину, нынешний царь еще пешком под стол бегал, должен же он теперь относиться с почтением к заслуженному воину?

Но когда Суворов закончил, великий самодержец помолчал и спросил:

– Князь, вестимо ли вам о политике миролюбия и благочинности, провозглашенной нами не так давно?

К чему это спрашивать о пацифизме боевого генерала, получившего кучу ран на войне? Я насторожился, почуяв во вполне невинном вопросе императора некий подвох. Александр Васильевич тоже поглядел на императора, стараясь проникнуть за невинный фасад его радушной улыбки и ответил:

– Еще как, мы, солдаты, для того ведь и воюем, чтобы достичь мира.

Кивнув, словно он и не ждал другого ответа, царь сказал, сменяя добродушную ухмылку на ожесточенный острозубый оскал:

– Тогда можете ли вы обещать, князь, что впредь будете стараться сохранять добрососедские отношения с другими странами, ближними и дальними? Знаете, какой вихрь вызвал наш поход на юг в Европе? Нам сейчас нужно утихомирить поднявшуюся бурю, иначе вместо революционной Франции монархи на западе создадут новую коалицию, но уже против России!

Он мог бы и не задавать эти всем известные вопросы. Конечно же, мы знали, какой страшный вой и плач подняло Британское королевство, выставив Россию захватчиком чуть ли не половины земного шара. Мы знали, что Османская империя пообещала объявить газават, если наша армия захватит магометанские княжества Северной Индии. Мы слышали о том, как властители Австрийской империи и Пруссии осторожно заявили нашему правительству, что не допустят дальнейшего продвижения Суворова вглубь Азиатского континента. В общем, чуть ли не весь свет старался схватить нас за рукав и остановить непреклонное продвижение на юг. Кажется, и сам Александр был не уверен, сможет ли он остановить неукротимый натиск князя Италийского. И вот теперь он хотел убедиться, что сможет в случае необходимости надеть намордник на одного из самых знаменитых своих бойцовских псов и удержать его на цепи.

– Мне нет необходимости обещать это, – ответил Суворов и у императора недоверчиво округлились глаза, потому что он решил, будто полководец открыто объявил о своем непослушании. – Вашему императорскому величеству прекрасно известно, что я всегда подчинялся приказам государя.

Услышав конец фразы, император успокоился и снова позволил себе благодушно улыбнуться. Эх глупый мальчишка, ты даже не подозреваешь, кого пытаешься укротить!

− Конечно, князь, я всецело уверен в вашей преданности монарху, − кивнул Александр, а дальше беседа приняла совсем невинный характер.

Впрочем, когда Суворов вышел от царя, я видел, что не просто раздражен, а впал в совершеннейшую ярость. Шуткам и издевательствам подверглись почти все встреченные на нашем пути придворные, однако узнав прославленного военачальника, они предпочли терпеливо сносить его шалости. У одного почтенного служителя князь забрал парик, второго заставил танцевать с собой, с третьим и вовсе закукарекал петухом.

Когда мы вышли из дворца, толпа придворных все еще стояла на площади и при виде полководца снова разразилась приветственными криками. Однако Суворов разыгрался не на шутку. Он не стал садиться в великолепную карету, а оглянулся и осмотрел нас, свою свиту, по-прежнему преданно шагающую позади. Когда он остановил взгляд на мне, мое сердце ухнуло в пятки. Нет, только не это, я не хочу участвовать в его проказах на глазах всего народа.

− Ну-ка, Витя, сделай одолжение, прокатись-ка вместо меня, − приказал полководец, подзывая меня к себе. – А я лучше на своей тарахтайке, мне так привычнее.

Офицеры расступились, чтобы пропустить меня к начальству, а я обреченно подошел к карете.

− Ну же, Витенька, голубчик, не хмурься, проедься с ветерком, − уговаривал меня Суворов, подталкивая к карете. Как будто у меня был выбор!

Чтобы усугубить сходство с собою, он стащил с себя нарядный мундир с орденами и натянул на меня. Мундир оказался тесен и узок, ткань сразу стянула мою грудь, я еле дышал. В качестве последнего штрижка Суворов нахлобучил на меня свою треуголку и усадил рядом Прохора и двух адъютантов, Стрельцова и Кушникова.

− Давай, езжай! – закричал он басом и кучер хлестнул скакунов.

В тугом суворовском мундире, еле дыша, не смея поднять голову, я поехал в роскошной царской карете с открытым верхом, думая при этом, что военачальник намеренно решил отказаться от императорской милости, чтобы показать, как он недоволен монархом. А верному знахарю Виктору теперь придется ехать в блестящем экипаже на потеху толпы. Впрочем, маневр Суворова заметили только первые ряды зрителей, основная часть народа подмену не обнаружила и продолжила приветствовать кумира ликующими криками.

− Куда ехать-то, ваша светлость? – спросил кучер, поднимая хлыст. Кажется, он тоже не заметил, что везет вовсе не завоевателя южных степей и песков, а его бледную копию.

− Давай к набережной! – ответил я почти машинально, поскольку в тот миг как раз переживал над тем, догадается ли Бабаха забрать Смирного и успокоил себя тем, что мой помощник обязательно позаботится о моем коне.

Кушников толкнул меня в бок и насмешливо возопил, стараясь перекричать крики толпы и стук копыт по мостовой: