У него густые, насупленные брови, крючковатый нос и квадратная челюсть, которая щелкает, когда он ест. Широкие плечи переходят в две крупные руки, покрытые завитками темных волос и перепачканные смазкой. Когда-то они были сильными, но теперь мышцы ослабли, пустая плоть обвисла.

По сравнению со всеми остальными в деревне в Сете есть что-то первобытное, как будто природа вылепила его из глины, наметила на лице глаза, а потом отложила его в сторону, да так и не вернулась к нему: нечего тратить время на неудачную работу.

– Ты работаешь? – удивленно спрашивает его Эмори.

Она пришла сюда, ожидая найти его подавленным горем, как и она сама, но теперь понимает, что это было глупо. Жизнь каждого обитателя деревни – это служение. Заботься сначала о других, а уж потом о себе – ее отец предан этому идеалу. Вот почему он сначала заделает пробоину в днище, починит крышу, соберет овощи и затопит печь, в которой кремируют его отца, и только потом заплачет. По его мнению, печаль – это проявление эгоизма, которое вызывает в людях скорее жалость, чем презрение.

– В лодке дыра, – говорит он, продолжая стучать молотком.

– Ты не хочешь увидеть Матиса?

– Мы разговаривали сегодня утром, – хрипло отвечает Сет.

– Он же твой отец.

– Поэтому мы и разговаривали утром, – повторяет он, забивая очередной гвоздь.

Эмори прикусывает губу, испытывая обычную усталость. Каждый ее разговор с отцом похож на этот. Словно камень, который она катит в гору.

– Ниема предложила мне сегодня работу.

– Она сказала мне, – отвечает он, вгоняя в дерево следующий гвоздь. – Ты должна принять ее предложение. Это огромная честь, а все остальное ты уже перепробовала. Пора уже найти, чем ты будешь служить деревне.

Эмори принимает выговор молча, наблюдая, как уходит в гальку пенистая волна. Море в этот час черное как смоль, залив теряется в темноте. У нее возникает искушение пойти искупаться, но комендантский час уже близок. Эмори довольствуется тем, что, не снимая сандалий, заходит на несколько шагов в полосу прибоя ополоснуть ноги. К концу дня они всегда такие пыльные.

– Ниема чем-то расстроена, – говорит она, чтобы сменить тему. – Ты не знаешь чем? Мне она сказала, что ей нужно провести какой-то эксперимент, и больше я ничего от нее не добилась. Но и это звучит серьезно.

– Понятия не имею, – отвечает он, выравнивая очередной гвоздь. – Я заметил, что она чем-то озабочена, но она ничего не сказала.

– А ты ее спрашивал?

– Это не мое дело.

– Жаль, что она не позволяет нам помочь.

– Это все равно что жалеть, что ты не можешь подержать на своих плечах солнце. – (Новый гвоздь входит в дерево.) – Рядом с заботами Ниемы мы – карлики. Если ей понадобится помощь, она обратится к кому-нибудь из старейшин. А нам лучше думать о том, с чем мы в состоянии справиться.

Он делает многозначительную паузу, прежде чем перейти к теме, которая его волнует:

– Как Клара?

Не так давно Тея выбрала дочь Эмори своей ученицей, так что теперь она исследует остров. Испытания в тот раз прошли только двое. Сейчас Клара изучает математику, инженерию, биологию и химию, занимаясь вещами, которые выходят далеко за пределы понимания большинства жителей деревни.

– Я отправляла ей сообщения через Аби, но она пока не ответила, – говорит Эмори, не сводя глаз с темного океана, словно загипнотизированная им. – Наверное, еще сердится.

Молоток Сета зависает в воздухе, потом с глухим стуком ударяется о гвоздь. Судя по тому, как надулись жилы на его шее, он едва сдерживается.

– Не стоит держать гнев в себе, – коротко советует ему Эмори, распознав его настроение.

– Со мной все хорошо, – ворчит он.

– Просто скажи все, что ты думаешь, папа, – не отступает она. – Покричи, и тебе станет легче, вот увидишь.

– Стать учеником Теи – мечта каждого ребенка, – цедит он сквозь зубы. – Неужели ты не могла порадоваться за Клару? Хотя бы вид сделать, что радуешься? Ты даже на ее прощальный ужин не пришла.

– Я не могла праздновать то, чего никогда для нее не хотела, – говорит Эмори, вытирая с предплечья капли морской воды.

Закончив с теоретической частью, Тея дает ученикам работу: проводить эксперименты в ее лаборатории и исследовать остров в поисках перспективных технологий для спасения. Должность пожизненная, но мало кто из учеников проживает хотя бы десяток лет. Эта опасная работа уже отняла у Эмори мужа и мать. Вот почему она делала все возможное, чтобы удержать от нее дочь, и это возмущало Сета.

– Тот ужин был самым счастливым днем в ее жизни, – продолжает он, понемногу распаляясь. – Я не видел ее такой улыбчивой с тех пор, как умер ее отец. Она хотела, чтобы ее мать была рядом и праздновала вместе с ней, а ты дулась.

– Я не дулась.

– А что же ты делала? Ты – единственная, кто отказался от шанса стать ученицей. Неужели ты ждала, что и Клара поступит так же?

– Я не отказывалась, – говорит Эмори, возвращаясь к старому, давно надоевшему ей спору. – Я попробовала, и мне не понравилось. Ты же знаешь, что за жизнь у учеников: они вечно бродят по острову, лазают в руинах, копаются в старых машинах, хотя сами едва понимают, как они устроены. Сколько учеников Теи увечилось? И сколько их выжило?

– То есть ты трусиха? – горько выплевывает Сет.

– Нет, я наблюдательная, – парирует Эмори. – Я заметила, что Тея никогда не стоит рядом с машинами, когда те взрываются.

– Ты говоришь о старейшине, – кричит он, сердито швыряя молоток на гальку. – Прояви хоть немного уважения.

Эмори смотрит на него, онемев от злости.

– Старейшины – наша последняя связь с древним миром, – продолжает Сет, изо всех сил стараясь взять себя в руки. – У них есть знания, которых нам не достичь и за сотни лет. Без них нам пришлось бы начинать все с нуля. И ты веришь, что любая из наших жизней значит не меньше, чем жизнь одного из них?

Эмори так часто слышала эту историю от Сета, что могла бы пересказать ее дословно, копируя интонацию. Девяносто лет назад на всех континентах Земли открылись огромные воронки, в которые обрушились целые города. Из воронок повалил странный черный туман, полный светящихся насекомых, которые раздирали в клочья все живое, что попадалось им на пути. Ни одно государство мира не могло сдержать туман, какие бы меры ни принимало.

Прошел год, и туман захватил всю Землю, но целые страны погрузились в междоусобицы и варварство задолго до того, как погибнуть физически. Единственным маяком надежды была трансляция Ниемы, которая звала всех выживших на маленький греческий остров.

Она была тогда главным научным сотрудником огромной лаборатории под названием институт Блэкхит, и ей удалось построить барьер, сдерживающий туман. Ниема обещала безопасность всякому, кто доберется до ее острова.

Сделать это удалось немногим – лишь несколько сотен измученных скитальцев достигли заветного острова, но это оказалось только началом их испытаний. Беженцы выросли в мире, где еда и лекарства покупались в магазинах, а выживание человека зависело больше от его финансов, чем от навыков. Любая нужная информация бралась с экранов и сразу шла в дело, не оставляя по себе ничего в головах пользователей. А когда экранов не стало, оказалось, что люди не знают, как вести хозяйство, добывать пищу и ремонтировать старые здания, которые давали им кров.

Тяжелые годы шли один за другим, сокращая число беженцев. Почти каждый месяц кто-нибудь погибал под обломками каменной кладки или сгорал в случайном пожаре. Люди царапались о ржавые гвозди – и мучительно умирали, мечась в жару. Они не умели отличать ядовитые грибы от съедобных и купались в те месяцы, когда море кишело ядовитыми медузами и акулами.

Жизнь давалась трудно, а смерть – легко, и многие добровольно отказались от борьбы. К счастью для человеческого рода, те первые беженцы успели родить детей, и именно от них происходят все жители деревни.

Трое старейшин – это последние из тех ста семнадцати ученых, которые жили и работали в Блэкхите, когда появился туман. В их крови еще действуют прививки, усовершенствования и технологии, которые были в ходу до конца света. Старейшины медленно стареют, никогда не болеют, и все относятся к ним с инстинктивным почтением, которого, по словам Эмори, заслуживает только Ниема.