– Нет, выпрямила, – утверждает он, взволнованный своей правотой. – Смотри. Все висят прямо.

Ее взгляд скользит по стенам. Гляди-ка, и правда, все висят прямо. Магдалина оглядывается. Все до одной.

Ее сердце останавливается. Это уже не в первый раз. Он повторяет свою проделку уже несколько месяцев.

– Наверное, это Адиль, – рассуждает мальчик.

Магдалина застывает – она отвыкла слышать это имя. Адиль – ее дед, это он раньше выравнивал картины каждый вечер перед сном, говоря, что иначе ему будут сниться кошмары.

– Адилю запрещено возвращаться в деревню, – напряженно говорит она. – Ты это знаешь. Я даже не знаю, жив ли он.

– Почему его прогнали?

– Он… – Она замолкает, не в силах выразить свой стыд.

Адиль был учеником Теи, единственным, кто выжил после крушения лодки, в котором погиб муж Эмори. Его нашли через неделю после несчастного случая: он бродил один и не помнил ничего из происшедшего.

Сразу стало ясно – с ним что-то не так.

На него больше не действовал комендантский час, он не был ограничен в передвижениях, то есть мог в любое время отправиться в любую точку острова по собственному желанию. Его мучили ужасные головные боли, его сознание то прояснялось, то мутнело. То он шутил со своими друзьями, как всегда, а то кричал о гигантских дождевых червях и лицах, прижатых к стеклу. Просыпаясь по утрам, Магдалина обнаруживала, что дед всю ночь выцарапывал на стенах странные карты и имена погибших учеников.

Тея осмотрела его, но не нашла никакого объяснения этим эпизодам. А через месяц после крушения Адиль ворвался в класс Ниемы и напал на нее со скальпелем в руке, требуя, чтобы она откопала то, что похоронила.

Счастье, что рядом оказался Гефест.

Он спас Ниему, но Адиль бежал из деревни и больше не вернулся. Изгнание стало его наказанием.

Это случилось пять лет назад, а Магдалина все еще обижена за то, как с ним обошлись.

До гибели друзей ее дед был ученым, любознательным и вежливым со всеми. Он любил прекрасное и поощрял интерес Магдалины к искусству. Ничто не заставило бы его причинить боль Ниеме или хотя бы подумать об этом. Все изменило то крушение на море. Ее дед нуждался в уходе и заслужил сострадание, а не наказание и презрение. Магдалина искренне верит, что если бы дед напал на простого жителя деревни, а не на старейшину, то с ним обошлись бы по справедливости.

– Адиль скоро вернется? – настаивает Шерко, не обращая внимания на смущение матери.

Магдалина внимательно оглядывает картины и задумчиво качает головой.

– Его давно не было видно. Даже если он жив, я не уверена, что мы узнали бы его, войди он сюда сейчас.

К востоку от деревни Клара просыпается в вагоне поезда от звуков скрипки – ее лучшая подруга Хуэй разучивает новый концерт.

Я попросила ее сыграть сегодня перед всеми жителями деревни. Это выступление станет одним из тех решающих событий, которые должны произойти, чтобы мечта Ниемы об утопии воплотилась в реальность. Одна неверная нота, и будущее пойдет совсем иным путем.

– Ху-у, – жалобно стонет Клара, поворачиваясь к подруге спиной и не открывая глаз. – Ну я же только заснула.

Вчера вечером Хуэй уже играла этот концерт, и так прекрасно, что Клара легла спать, уверенная, что в жизни не слышала ничего лучше. Каждая нота словно уносила частичку ее души, рассеивая ее на атомы и даря их ветру, солнцу и океану. Но утром, когда позади долгая ночь, а впереди еще более долгий день, та же музыка вызывает у нее совсем другие ощущения.

– Ху… – снова начинает она, неохотно приоткрывая один глаз.

На время экспедиции ученики всегда освобождаются от комендантского часа, и это особенно радовало Клару, когда она покидала деревню три недели назад. С тех пор они каждый вечер сидят у походного костра, под яркой луной, и Тея говорит с ними как с равными. Однако в последнее время ранние подъемы стали такими мучительными для Клары, что уже не кажутся ей адекватной ценой за радость бодрствовать допоздна.

Она приподнимается на локте и хмуро смотрит на Хуэй, но та, закрыв глаза, самозабвенно водит смычком по струнам, с головой уйдя в музыку. У Хуэй короткие темные волосы, впалые щеки и длинный, как-то по птичьи изогнутый нос. Сейчас она вся покрыта царапинами и толстым слоем грязи. Струйки пота, текущие по ее лицу, оставляют светлые дорожки в грязи.

Уже три дня ни у кого из них не было возможности помыться, но, даже проводи они гигиенические процедуры каждый день, все равно недолго оставались бы чистыми. Тея учит их безопасно исследовать развалины и находить технологии, которые еще можно использовать. Их последний урок состоял в том, чтобы пройти через густой лес вдоль рельсов, тускло серебрящихся в сумеречной чаще. Рельсы привели их к древнему вагону, рассыпавшемуся от старости.

Опасаясь дождя, они развели костер и приготовили рагу из овощей, а Тея, как и каждую ночь, вызвала в их воображении образы прошлого: рассказала им, как поезда носились когда-то по острову, за считаные минуты доставляя ученых и грузы куда надо.

– Остров тогда целиком принадлежал Блэкхиту, – задумчиво произнесла она. – Лаборатории были под землей, в старом ядерном бункере, но свободное время мы проводили на поверхности, гуляли и плавали. До апокалипсиса тысячи людей работали здесь, с Ниемой, но, когда появился туман, почти все поспешили разъехаться по домам.

– А что стало с Блэкхитом? – спросила Клара.

Она знала, что лаборатории были утрачены, но как и почему, ей не объясняли.

– Он там же, где и был, – ответила Тея и топнула ногой по полу. – Его туннели пронизывают почти все восточное побережье острова, но туман просочился туда сквозь трещины в скальной породе. Однажды, глубокой ночью, нам пришлось бросить Блэкхит и бежать, наглухо закрыв за собой все двери, иначе туман проник бы и на остров. С тех пор под землей никто не был, но наши лаборатории наверняка так же герметично закрыты и сейчас, как в то мгновение, когда прозвучала тревога. Наше оборудование там, внизу, ждет нас. И наши незаконченные эксперименты тоже. Те, которые позволят нам развеять туман и уплыть с острова. Если бы мы только могли до них добраться.

Осознав всю глубину тоски, прозвучавшей в ее голосе, Тея смутилась, поспешно извинилась и пошла спать.

Скрипка в вагоне становится все громче, так что Клара закрывает уши ладонями и кричит:

– Хуэй!

Лопается струна, и музыка обрывается. Сосредоточенность на гладком лице Хуэй сменяется тревогой, и будущее незаметно меняет колею.

– Я разбудила тебя, – говорит она виновато.

– Меня разбудила скрипка, – уточняет Клара. – Хотя и не без твоего участия.

– Мне так жаль, – продолжает Хуэй. – Но у меня выступление сегодня вечером, а времени на подготовку совсем нет.

– Не беспокойся, ты же и так готова, – зевая, возражает Клара.

– Но я беспокоюсь.

– А ты не беспокойся, – говорит Клара, потягиваясь. – Ты же играла для нас по вечерам, ни одной ноты не пропускала.

– Это совсем другое. Вечером я буду играть этот концерт перед всей деревней. – Хуэй понижает голос. – Аби сказала мне, что придут старейшины, все.

– Ну и что? – отвечает Клара. – Тебя же все любят. Всегда. Какая разница, как ты играешь.

В тоне Клары слышна ревность, и она торопливо добавляет, чтобы скрыть смущение:

– У тебя все получится.

Хуэй переваривает услышанное, а Клара ругает себя за то, что выболтала свой секрет, который так давно и старательно скрывала.

В защиту Клары я скажу одно: любить Хуэй сложно. Ее дар сияет так ярко, что перед ним меркнут любые заслуги, и на это трудно не обижаться.

Хуже того, Хуэй научилась извлекать выгоду из своих способностей. Если бы не мое вмешательство, нашлись бы те, кто ухаживал бы за ее овощами, стирал ей одежду и бегал за ней, подбирая каждую оброненную ею мелочь. Я никогда не понимала, отчего люди благоговеют перед талантом, но это случается в каждом поколении.

– Ты права, – с облегчением говорит Хуэй. – Конечно, ты права. Как всегда. Спасибо, Клара. Что бы я без тебя делала?