Я подарил миру числа, и это вознесло величие Рима ещё выше. Я произнёс своё Слово, добавив вечности Городу. Вечность — не просто в его возрасте, ведь есть города и постарше. И не потому, что он столица Империи, ибо существуют иные империи. Но вечность Рима я вложил в восприятие людьми на сакральном уровне. Как сердце вечной Империи.

Возвращаясь, я видел, ради чего страдал и трудился. Это приносило мне покой и умиротворение. Вновь подтвердил для себя главную цель своей жизни: ради чего всё это делаю.

Наше возвращение чествовала вся Италия с момента, как мы пересекли границу. В городах нас встречали с радостью, устраивали небольшие церемонии. Люди искренне радовались окончанию войны. Война для всех была бременем, и победа принесла облегчение, надежду на мирную жизнь, на улучшение быта, на снижение налогов. Я видел эту надежду в глазах ремесленников, лавочников, простых граждан и знатных семей.

Поход, церемонии, а также приготовления к триумфу в Риме, распоряжения, обсуждения, выбор украшений, одежд, программы шествия, множество деталей — всё это впилось в мою голову, вызывая мигрени, которые лишь этим утром отступили, когда я проснулся в лучшей кровати в мире.

За обедом мы собрались всей семьёй, как в старые времена. От этого осознания вновь защемило сердце. Такие моменты особенно ценны после тягот войны. Неважно рубил ли врагов в первой линии, или стоял наблюдателем около генералов, война оставляет след в душе. Марс всегда берёт своё, будь то победа или поражение, оставляя взамен свою печать.

— Сегодня нужно сходить в Сенат, утвердить дату триумфа, — сказал отец за столом.

Я неспешно смаковал вкуснейшие оливы из Африки, запивая виноградным соком. Несмотря на то, что я уже взрослый, тяги к вину у меня так и не появилось.

— Думаю, сенаторы не будут препятствовать, — заметила мать.

— Согласен, — усмехнулся Марк, — скорее, это формальность для соблюдения уважения.

Я молча кивнул. Сенат должен знать своё место. Я не против демократии, но против Сената, который стал выражать только интересы сенаторов. SPQR, говорите? Но войну и защиту Империи тащим мы, Императорская власть. Пусть радуются, что их виллы не горят от рук обезумевших варваров.

Часто задумывался, какая роль отводится Сенату в новой идеологии? Пока это видится как совещательный орган, чья поддержка нужна. Их влияние уменьшается, но они ещё полезны. Меня беспокоит, что сенаторы это понимают. Они не дураки. Как они отреагируют, когда их роль станет очевидной? Юлий Цезарь постоянно напоминает мне о своей судьбе. Нужно быть осторожным и решительным: отрезать интересы Сената от общества, чтобы их никто не поддержал. Только это удержит их от глупостей.

Как и ожидалось, Сенат не возражал против триумфа. Его назначили на Ante diem X Kalendas Januarias [десятый день до январских Календ](23 декабря). Услышав это, я ещё раз мысленно поморщился, вспомнив о необходимости календарной реформы.

— Сенат также одобрил строительство триумфальной колонны, — добавил довольный отец на очередном обеде.

Сейчас все разговоры только о триумфе. Я чувствую праздничное волнение, ожидание великого события.

Триумф! Это символ нашей культуры, он пережил саму Империю. Потомки будут вспоминать это как наследие прошлого. Кто бы отказался увидеть подлинный римский триумф? Это высшая точка признания усилий. Это невозможно отменить. От этого нельзя отказаться.

— Речь о колонне, подобной колонне Траяна? — уточнил я.

— Именно, — подтвердил отец. — Скоро ко мне придут архитекторы, будем обсуждать проект.

— А где установят? — спросила Фаустина.

— Из всех вариантов, самым очевидным и лучшим будет Campus Martius (Марсово поле), недалеко от храма Адриана.

— Отличное место, — задумчиво заметила мать.

Я слышал лишь о колонне Траяна. Не уверен, была ли колонна у Марка Аврелия. Но эта война заслуживает увековечения в камне.

***

929(176) 23 декабря, Рим, Марсово поле

Наконец наступил долгожданный день. Внешне я был спокоен, хотя внутри бушевали разные чувства — восторг, восхищение, волнение, страх.

Город был готов чествовать нас. Праздничное настроение витало в воздухе ещё с вечера, когда мы прибыли на Марсово поле и раскинули шатёр, чтобы провести ночь перед началом триумфа. Это было символическое действие — возвращение с похода прямо в сердце Рима.

Триумф начинался с раннего утра, и мы решили оставаться на месте, чтобы не нарушать порядок шествия. В шатре мы облачились в пурпурные тоги с золотой окантовкой — символ Императора. Генералы, в том числе Помпеян, Максимианус, Нигер и Пертенакс, находились рядом, поддерживая приподнятое настроение. Несмотря на то, что триумф был назначен нам с отцом, генералам были дарованы ornamenta triumphalia [триумфальные почести], и они сопровождали нас, следуя на своих богато украшенных конях. Мы же с отцом будем ехать в своих колесницах, с возчим и сопровождающим рабом. Ехали в двух, так как в одной не помещались.

Отец взял со стола лавровый венок и торжественно возложил его на мою голову:

— Ты заслужил это, Люций Аврелий Коммод, — произнёс он, заметив моё сомнение, добавил: — Поверь мне. Для своего возраста ты перенёс все тяготы войны, участвовал в советах, шёл с нами в походах. Мы все, — он обвёл взглядом окружающих, — считаем тебя достойным.

— Достоин! — подтвердил Максимиан.

Остальные генералы тоже выразили согласие. Я слегка успокоился, но до конца так и не поверил. Совесть подсказывала мне, что это скорее политический жест, чем подтверждение моих заслуг. Однако я знал одно: мой настоящий триумф ещё впереди, и я докажу своё достоинство честно, без притворства.

Выйдя из шатра, я огляделся. Уже с раннего утра улицы заполнились толпами горожан. Они переговаривались, шутили, делились мнениями. Истории о войне, о наших подвигах, о философии, которую мы несли, уже разошлись по всему Городу. Люди знали нас, и это добавляло торжественности моменту. Все пребывали в нетерпеливом ожидании начала шествия. Триумф в этот раз был нечто большим, чем просто военным.

Мы заняли свои места в колесницах. Я с отцом выглядели величественно, без излишней радости, как живые статуи. Моя колесница шла позади Марка Аврелия, за мной следовали генералы верхом на прекрасных скакунах в богатой сбруе. Нас окружали преторианцы в ослепительно дорогих доспехах, их блеск олицетворял величие Императора.

Позади нас следовали легаты всех участвовавших легионов, трибуны, а затем аквилиферы с аквилами легионов, сигниферы с боевыми знаками центурий, имагиниферы с образами Императора, драконарии, и вексиллярии с гордо поднятыми знамёнами, штандартами, все это было украшенно лаврами и лентами.

Трофеи войны — оружие, доспехи, штандарты варварских вождей, драгоценности и статуи — были нагружены на низкие телеги, охраняемые преторианцами. Музыканты — корницены, тубицены и буцинаторы обещавшие своим количеством заявить о триумфе до окраин Города.

Марк Аврелий молча подал знак, и шествие началось.

— Avante! — раздалось в колонне.

Музыканты заиграли, задавая ритм. Шествие двинулось с Марсова поля через первую триумфальную арку по Via Militari, направляясь к храму Юпитера Капитолийского. Арки, возведённые в честь победы, возвышались на каждой крупной площади. Жрецы шли впереди, окуривая путь благовониями, символизирующими очищение от варварской угрозы. Мы шли неспешным шагом, позволяя всем узреть наш триумф, всем поучаствовать в нем.

Марк Аврелий стоял монументально на своей позолоченной колеснице, запряжённой белоснежными конями в роскошной сбруе.

— Memento mori! - за левым плечом я услышал раба.

Его роль заключается в постоянном повторении этой фразы, на протяжении триумфа, чтобы помнить о бренности славы. Хороший обычай, хотя и не помогает тщеславным властителям. Эти слова заставили меня задуматься. Они помогли отрешиться от волнений и обрести спокойствие. Для философа в этом триумфе было двойное значение: он делал тебя бессмертным в памяти потомков, но и напоминал о бренности всего сущего. И это помогло отрешится от происходящего, убрав волнение и страх, я был мыслями и здесь и в то же время далеко. Не знаю о чем думал отец, так как он тоже философ и, думаю, тоже смотрел на это философски. Видимо не совсем бесполезные слова эти были, раз помогли справится психологически.