— Цезарь, я оправдаю ваши ожидания.
Я улыбнулся и сказал:
— Вот почему я выбрал тебя.
И поведал ему, частично, о разговоре с отцом, то что курирую это я, и легат будет моим человеком. Он слушал внимательно. А я продолжил:
— Поэтому и выбрал тебя. Но! Надо понимать что это Египет.. – поморщился я. – Aegyptus res subtilis est [Египет - дело тонкое]. А потому слушай мои инструкции и запоминай…
Далее я изложил свои гипотезы, что именно нужно проверить, на что обратить внимание и как вести себя с местными властями. Это задание должно было стать для нас обоих испытанием, но я был уверен, что Квинт справится.
— Тебе придется поторопится, – сказал я, подводя итог нашей беседы. – Постарайся успеть хотя бы в mare clausum incertum (переходный сезон) доплыть до Александрии. Капитаны не любят этот период, но возможно найдется попутный. Иначе рискуешь застрять в Аквилее на более полгода, ожидая, когда море вновь станет безопасным.
***
925(172) 25 октября, Карнунт, Паннония
Спустя некоторое время после похода, Марк Аврелий, принял решение наделить меня титулом “Germanicus”. Честно говоря, я не чувствовал, что заслуживаю этого звания. По большому счёту, я в этом походе лишь учился, наблюдая за искусством войны и стратегией управления армией.
Мне кажется, что отец проявляет определённое нетерпение в отношении моего становления. Он видит мои успехи в учёбе, мои, как он говорит, зрелые мысли. Большинство в лагере уже привыкли общаться со мной на равных, не воспринимая меня как ребёнка. Хотя порой эта нотка всё же проскальзывает, особенно у тех, кто впервые вступает со мной в разговор. Мне даже стало забавно наблюдать, как незнакомцы теряются, сталкиваясь с моим взрослым общением.
Но возраст есть возраст. Даже Марк Аврелий не может этого изменить, хотя он делает всё возможное, чтобы подготовить меня к будущему правлению. Чем больше я достигаю, тем больше он нагружает меня, словно проверяя пределы моей прочности. Я уже не помню, как отдыхают дети. Ну и пусть. Тяжело в учении. А будет ли легко в будущем, не знаю.
Отец также принял титул “Germanicus” для себя и приказал чеканить новые монеты в честь нашей победы. На одной из моделей монеты, которую нам представили, была надпись: “Germania capta” — “Покорённая Германия”. Лично я с этим был не согласен, но свои мысли оставил при себе. Формально всё правильно, а по факту война ещё не завершена. Однако, возможно, это необходимый элемент пропаганды, и я смирился с этими церемониями. Это тоже часть большой игры, и, похоже, я начинаю её понимать.
На одном из военных советов я поднял вопрос об использовании плюмбатов. В целом идея вызвала интерес, но опыт их применения пока считался недостаточным для широкого внедрения. Всё же легион — это дисциплина и выверенность действий. Введение нового оружия изменит инструкции, слаженность операций и потребует времени на адаптацию.
Тем не менее, было решено разрешить использование плюмбатов как личной инициативы легионеров в момент залпа пилумов. Однако метателям пилумов не рекомендовалось тратить время на плюмбаты, чтобы не нарушать строй и не снижать темп.
Мне стало ясно, что их время ещё не пришло. Но я не сдавался. Среди центурионов, которые посещали мои вечера, мы горячо обсуждали эту тему. Это перерастало в жаркие споры, в которых рождались новые идеи.
В итоге мастера легиона получили новые заказы на плюмбаты, а я лично присутствовал на дополнительных тренировках, наблюдая за залпами. Видеть, как моё предложение обретает жизнь, пусть даже на уровне эксперимента, давало мне чувство удовлетворения и уверенности. Может быть, через несколько лет это оружие займёт своё место в арсенале римской армии.
***
Еще после решительной победы над маркоманами, меня не покидала мысль о пленных. Я изначально хотел получить себе клятвенника — воина, готового служить мне в обмен на свою жизнь. Однако, размышляя, понял, что в мои годы управлять таким человеком будет слишком сложно. Я решил иначе и попросил у отца рабыню.
Марк Аврелий удивлённо посмотрел на меня, его взгляд задержался дольше обычного.
— И что ты собираешься делать с ней, Люций? — спросил он.
Мне тогда стало ясно: его мысли ушли далеко вперёд, возможно, к тому, что ещё преждевременно для меня.
— Я буду учить язык германцев, — спокойно ответил я.
Отец долго, задумчиво смотрел, а затем кивнул.
Так у меня появилась Сигрун. Ей было около 24 лет, и в той войне она потеряла всё. Её муж, один из вождей маркоманнов, пал в бою, защищая своё племя. Теперь она была вдовой. Её гордость была сломлена, лицо выражало смесь страха, ненависти и отчаяния.
Внешне она не вызывала у меня никакого интереса. Возможно, в глазах своего народа она считалась красивой, но для меня её угловатое лицо, светлые волосы и крупная фигура были непривлекательны. Но Тертуллиан, которому я поручил следить за ней, поглядывал на неё с вожделением. Сама она не вызывал во мне никакого женского интереса. Я чётко дал понять: если что-то между ними и произойдёт, то только по обоюдному согласию. Жить рядом с женщиной которая будет меня ненавидеть не хотелось.
Сигрун, конечно, не испытывала ко мне тёплых чувств. Рабство, недавно свободного человека, не способствует привязанности. Однако мне не нужна была её ненависть — я хотел внушить ей страх.
— Ты будешь учить мой язык, — сказал я ей на латыни, указывая на деревянную табличку с вырезанными буквами. — И научишь меня своему.
Она подняла на меня взгляд, полный смеси недоумения и презрения. В её глазах горела ярость. Я спокойно смотрел ей прямо в глаза, не реагируя на ее вызов. Видимо она что-то почувствовала в этот момент, возможно страх, но взгляд начал выражать постепенно её покорность. Она кивнула.
— Scio Latinam…[Я знаю латынь] — неуверенно проговорила она, и её голос дрогнул.
— Хорошо. Проверим как хорошо. — ответил я.
Не уверен, что тогда я действительно внушал ей страх. Всё же мне было всего 11 лет. Полгода ушло на то, чтобы её приручить. Я применял метод кнута и пряника: поощрял за выполнение моих требований и наказывал за норов. Видимо, её сломленные обстоятельства и твёрдая рука Тертуллиана сыграли свою роль.
Я вообще не женоненавистник, женщин уважаю. Это был педагогический вопрос. Эпоха, в конце концов, диктует свои нормы. Поэтому я старался спокойно смотреть наказания. Раз нарывается, не спускать же ей? Видимо что-то в ее голове наконец перемкнуло, и она смирилась. Я видел как потухал ее взгляд. Она смирилась. Радости это мне не доставляло, но у меня была цель: изучить язык маркоманнов для будущего. Если для этого нужно пожертвовать счастьем одной рабыни, так тому и быть. Может потом это изменится.
В общем, в ее отношении я почувствовал себя немного инструктором Фустом. И не сказать что мне это не понравилось. Точнее, мне доставило удовольствие достижение заданных целей. Процесс обучения языкам я наладил. Она научила меня своим словам, а я убедился, что она усвоила латынь.
Но я не собирался останавливаться. Она мой личный, первый, социальный опыт. Я буду учить ее дальше. Посмотрим можно ли вытравить из нее варварство.
***
926(173) апрель, резиденция префекта Египта, Александрия
Публий Авид Торкват задумчиво смотрел на гостей, собравшихся в его покоях. Все молчали, избегая встречаться с ним взглядом.
"Ждут, чтобы я всё решил," — подумал он с тенью злорадства.
Разумеется, он решит. Иначе бы не удержался так долго на посту префекта Египта. Эта должность требовала поистине змеиной изворотливости, чтобы лавировать между приказами императора, требованиями местных элит и собственными интересами.
Он давно выработал принцип: никогда не идти в крайности. Избегать лишнего шума, действовать умеренно и не слишком привлекать к себе внимание. И это ему удавалось... до недавнего времени.
Ситуация начала разваливаться с того дня, как он согласился назначить сборщиком налогов в Фаюме Тиберия Брута. "Хороший подарок... слишком хороший," — теперь горько вспоминал Публий. Тогда он польстился на подарки и заверения, хотя интуиция подсказывала, что стоило бы отказаться.
