Кажется, всё это действительно приобретает иной масштаб. То, что начиналось как эксперимент в узком кругу, теперь становится частью интеллектуального движения.

Ветер перемен, который я так осторожно раздувал, набирает силу.

***

Утром ко мне в палатку зашёл Декстер, приветствуя ударом кулака в грудь:

— Аве, Цезарь!

— Сальве, Тит.

Наши отношения с ним продолжают укрепляться. Теперь я могу с уверенностью сказать, что доверяю ему. И, кажется, он тоже изменил своё отношение ко мне. Если раньше оно было просто вежливым и уважительным, как того требовал мой статус, то теперь Декстер, похоже, воспринимает меня иначе. Уже не просто как подростка или молодого цезаря. Возможно, на него повлияли мои идеи и успехи? Сейчас в его глазах я читаю не только почтение, но и искреннее восхищение.

Разумеется, я не исключаю, что это может быть показным. Если смотреть через призму паранойи, такая перемена могла бы быть манипуляцией. Но я не вижу в этом смысла: мои отношения с ним и так тёплые, он уже находится в фаворе. Однако полностью отключать бдительность я не намерен. Осторожность — залог долгой жизни.

Сегодня у нас военный совет, где будут обсуждаться планы кампании этого года.

— Знакомься, Цезарь, — сказал Декстер, показывая на ожидающего у входа молодого мужчину лет 25–30. — Это мой хороший знакомый, третий центурион второй когорты Первого Италийского Легиона, Квинт Корнелий Регул.

Я повернулся к гостю и улыбнулся:

— Сальве, Квинт Корнелий Регул! Рад встрече, хотя, кажется, мы уже знакомы.

— Знакомы? — удивился Декстер.

— Да, центурион подходил ко мне осенью. Кажется, это было в сентябре. Выражал признательность за введение новой системы цифр, — пояснил я, припоминая тот случай.

Квинт шагнул вперёд, ударив кулаком в грудь, и склонил голову:

— Аве, Цезарь! Рад, что вы меня запомнили. Я готов служить вам.

— Благодарю, Квинт Корнелий. Я это запомню, — ответил я благожелательно.

Не скрою, что нелегко запоминать лица и имена всех людей, окружающих меня. Их действительно много. Но я знаю, насколько важно для солдат, когда их замечают и помнят. Пример Наполеона из моей прошлой жизни вдохновлял меня. И вот сейчас я был рад, что память меня не подвела. Я вспомнил этот эпизод, и это, без сомнения, укрепило мои позиции в глазах Квинта.

Разумеется, я понимаю, что люди хотят примелькаться перед начальством, выделиться. Это естественно. И я не вижу в этом ничего дурного. Наоборот, как иначе мне строить круг верных соратников? В системе, где протекция — это норма, важно только одно: чтобы рекомендованные люди действительно были достойными.

С Декстером мне повезло. Я доверяю его суждению, и он понимает, что каждое его представление — это испытание его собственной репутации. Он никогда не злоупотребляет этим правом, подходя к таким рекомендациям очень избирательно. Это его преимущество, и я это ценю.

Квинт Корнелий Регул стал ещё одним полезным знакомством. Даже если это просто военный, за каждым из них стоят семьи, кланы, влияние. Эти связи могут иметь далеко идущие последствия, особенно в гражданской политике. Мне важно не только окружить себя лояльными людьми, но и завоевать поддержку влиятельных сенаторских и эквитских семей.

Мы перекинулись несколькими малозначительными фразами, обозначая взаимный интерес. Однако я не стал затягивать разговор — впереди был военный совет.

Поговорить подробнее мы сможем в другой раз, в более подходящей обстановке — у меня, где я создаю что-то вроде салона. Вечерами туда приходят нужные люди, чтобы беседовать, обмениваться идеями и укреплять связи. Вечера у отца — это хорошо, но мне нужно формировать и свой круг. Несмотря на мой возраст, желающих достаточно — люди умеют видеть перспективы. А я стараюсь, чтобы встречи были не только перспективными, но и интересными.

Декстер уже знает, как лучше организовать приглашение для Квинта, и я доверяю ему в этом вопросе.

Когда мы остались вдвоём, я обратился к Титу:

— Что ты можешь сказать о нём?

Декстер задумался на мгновение, прежде чем ответить:

— Корнелии — одна из известных сенаторских семей Апулии. Квинт — третий сын главы рода. Довольно серьёзная сила, хотя ты, вероятно, и сам слышал о них. Наместник Дакии, кстати, из этой семьи.

— И что сам Квинт? — уточнил я.

— Хороший парень. Надёжный и прямой, что удивительно для его положения. Не замечен в интригах, зато часто помогает друзьям.

— И тебе? — прищурился я.

— И мне, — коротко ответил Декстер, избегая подробностей.

Подготовка к кампании этого года была долгой и тщательной. Мы учли уроки предыдущих походов. Дождавшись меня, совет начался. Сначала обсудили текущую диспозицию и состояние военного театра.

Отец с каменным выражением лица смотрел на карту и говорил:

— Мы должны вновь попытать удачи и перейти Дунай. Нужно разгромить маркоманов. Они скованы, но и нас держат в напряжении. Это мешает нашим действиям.

Он указал стилусом на карту:

— На этот раз разведка тщательно всё проверила. Языги под наблюдением и знают об этом. Если они решат выступить, сюрприза не будет. К тому же, мы будем двигаться вот так.

Отец обвёл область по карте.

— Это полностью не исключит внезапные наскоки сарматов, но снизит ущерб. Войска будут продвигаться, имея это в виду.

Далее шли подробные обсуждения снабжения, стратегии охраны, маршрутов и возможных угроз. Я слушал внимательно. За это время изучение военного дела сделало меня более подготовленным. Теперь всё это казалось не просто набором слов, а логичными действиями.

Наконец, отец помолчал, собираясь с мыслями, и произнёс:

— И ещё одно главное решение.

Все в комнате насторожились. Отец поднял голову и посмотрел прямо на меня.

— Люций, ты идёшь с нами в поход.

В помещении повисла тишина.

Я опешил, хотя и ожидал, что этот момент настанет. Годы подготовки были для этого, но я думал, что в поход я отправлюсь в более зрелом возрасте. Видимо, отец решил иначе.

Я взглянул на него и собрался с духом:

— Paratus sum, Imperator Augustus! [Я готов, Император Август] — коротко ответил я, ударив кулаком в грудь и склонив голову.

Больше мне нечего сказать. Иных слов от меня не ждали.

***

Мы выступили в конце апреля, когда установилась хорошая погода, и спешили как можно быстрее переправиться на левый берег, чтобы закрепить там плацдарм.

Переправа заняла восемь дней, то есть неделю. Я уже начинаю забывать, что когда-то считал неделю семидневной. Иногда приходится одёргивать себя, чтобы не привыкнуть к этому хронологическому беспорядку.

Я ехал верхом на Буцелии рядом с отцом, неразрывно находясь подле него. Это было нелегко, но чрезвычайно интересно. Всё внутри меня бурлило от возбуждения — адреналин был моим спутником с первого дня похода. Отчасти я начал понимать, почему мужчины так часто склонны развязывать войны. Это будоражит, оживляет кровь.

Хотя, конечно, я смотрю на это прежде всего с материалистической точки зрения. Война — это всегда о ресурсе. Идеология — всего лишь оправдание, маска. Если бы у людей не было материальной мотивации, никто бы не рисковал собой. За голую идею долго не повоюешь.

Вокруг нас двигались огромные массы мужчин, шедших навстречу смерти. Я грустил, глядя на них. Каждый из этих людей — важная часть Империи. Они отрываются от своих хозяйств, оставляют семьи, поля, ремёсла. Хорошо, если они смогут вернуться и продолжить жить. Но многие не вернутся.

Я пытался не сосредотачиваться на личной трагедии каждого из них. Это слишком тяжело. Их жертва необходима, чтобы миллионы других могли жить в мире. Оставить без ответа германскую агрессию невозможно. Это не ограничится только нашим лимесом. История уже доказала.

Сейчас германские племена ещё не слишком многочисленны. Я пытался узнать, сколько их на самом деле, но никто не мог дать мне точный ответ. Кто считает этих варваров? Никто. Боги ведают, сколько их там. У нас и внутри Империи с учётом не всё гладко.