Титул Mater Castrorum, данный ей отцом, приобретал для меня новый, пикантный, оттенок. Я старался не думать об этом слишком много, отвлекая себя разговорами на более нейтральные темы. Ну они же имеют право на личную жизнь, даже во время войны? При той смертности детей в нашей семье, никогда не можешь быть уверенным что хватит. До переезда в лагерь умер мой младший брат, Марк Верус Цезарь (Marcus Annius Verus Caesar). Ему было всего семь лет. Мать горевала в тихую. Я тоже чувствую утрату того красивого братика, который все время тянулся общатся со мной, когда не болел. Мама горевала тихо, сдержанно, как и полагается римской матроне. Возможно, поэтому она так стремилась быть ближе к отцу, а отец, утешил ее. Опять, не те мысли лезут.
Сестра была их маленьким чудом. Но, как и любое чудо, она требовала сил, которых у матери и так оставалось мало. Я заметил её усталость. Хотя её лицо светилось радостью, глаза выдавали недосып и измотанность.
— Мама, тебе нужно больше отдыхать, — осторожно начал я. — Возможно, стоит оставить хотя бы часть лагерных дел или больше доверять нянькам.
Она покачала головой, даже не посмотрев на меня.
— Всё в порядке, Люций. Я справляюсь.
Но я видел, что это не так. Её любовь к этому ребёнку и желание быть полезной в лагере отнимали последние силы.
— Ты ведь не обязана всё делать сама. Разве не для того нам служат рабыни? Они могут взять на себя заботу о сестре хотя бы на время.
Она посмотрела на меня с мягкой улыбкой.
— Ты ещё молод, сын. Когда-нибудь ты поймёшь, что материнская любовь не знает покоя. Всё это — моя обязанность. Я сама хочу это делать.
Маму все устраивало и она не хотела ничего менять.Мне оставалось лишь вздохнуть. Я не мог ни переубедить её, ни помочь. Я просто сидел, глядя, как она укачивает сестру. Этот маленький мир счастья, который она создала вокруг себя, был утешением, но стоил ей здоровья.
Я злился на эту нескончаемую войну. Она разрушала всё. Даже здесь, где, казалось, должны были царить покой и радость, её тень была слишком явной.
***
925(172) конец марта, Карнунт, Паннония
Питолаус нервно почесал свои растрёпанные волосы, встал и начал ходить по палатке. Я терпеливо ждал, когда он заговорит. Его состояние было понятным. Не могу сказать, что я хорошо разбираюсь в математике, но мои базовые школьные знания значительно превосходят уровень, доступный здесь и сейчас.
В некотором смысле, я был рад, что мой учитель — грек. Греки гораздо больше склонны к размышлениям, абстракциям и развитию теорий, чем римляне. Для римлянина самое важное — это практическое применение. Если новая идея или теория не имеет прямой пользы, они пожмут плечами и, возможно, даже похвалят её как интересное умозрительное упражнение. Но затем отправят эту мысль на пыльные полки библиотеки, оставив её служить скорее украшением, чем инструментом.
Наконец, Питолаус остановился и, обернувшись ко мне, задал вопрос:
— Но зачем?! Зачем ты пытаешься объединить операции, если можно разложить вычисления на несколько шагов? Это ведь понятнее, нагляднее. Разделив, мы снижаем вероятность ошибок и путаницы.
— Вы правы, разложение вычислений в отдельные строки действительно делает их более наглядными. Так проще объяснять. - согласился я. - Но мой подход, хотя и кажется сложнее, значительно короче. Люди привыкнут к этому, так же как они привыкли к чтению слов. Вы же не читаете каждую букву по отдельности, чтобы понять слово?
Питолаус остановился, нахмурив лоб. Его взгляд стал задумчивым, словно он старался осмыслить мои слова. Вдруг его лицо озарилось пониманием.
— Хм… в этом есть что-то! Мы сейчас словно дети, которые читают по буквам! - загорелся он идеей, – Ты же предлагаешь... Развитие символов! Так-так.. Значит, парентезы [παρένθεσις - рядом кладу] это слова! Слова которыми мы выразим мысль! Какая глубокая мысль!
Он начал быстро ходить по палатке, глядя на меня с возрастающим интересом.
— Символы как буквы… операции в парентезах как слова… Это выходит... Что же выходит?!
— Язык математики, — подсказал я.
Питолаус резко остановился, будто его поразила молния.
— О боги! Это же… Язык математики! Это что-то… sanctum! Это не просто язык, это что-то большее, чем любой другой язык!
Он правильно движется к тем идеям которые развиваю я, и сейчас я понял что нужно выдвинуть еще одну важную мысль:
— Да! - воскликнул я - Вы правы, учитель! Это не просто язык, это универсальный язык! Математика — это язык, который объединяет всех. Символы, которые понимают одинаково, где бы ты ни был. Нет двойных толкований. Это метаязык. Может быть, это одна из тайн Логоса?
Питолаус застыл, переваривая услышанное. Его глаза вновь вспыхнули:
— Да… Ты прав, Люций! Это, без сомнения, связано с Логосом! Универсальный порядок! Мы обязаны обсудить это с твоим отцом. Это не только развитие математики, но и философии! Прорыв! Универсальный язык… и это язык математики!
Кажется, я добился немного большего, чем просто добавление скобок в вычитания. А ведь я ещё хотел объяснить ему идею приоритетов операций! Но, пожалуй, оставлю это на потом. Сейчас и так слишком много для переваривания.
Глядя на вдохновлённого Питолауса, я понял: его ум уже поглощён не только математикой, но и её философскими аспектами. Уверен, что вскоре всё это начнёт обрастать трактатами, спорами и обсуждениями, где каждую идею будут разжёвывать, оформлять, а затем ещё раз оспаривать.
Что ж, философы любят свои бесконечные рассуждения. А я… я доволен. Моя задача заключалась не в том, чтобы завершить дело, а в том, чтобы дать ему начало. И я вижу, что эта мысль уже стала благодатной почвой для новых идей.
Эти идеи я пока держу при себе. Нет смысла высказывать всё сразу. Тем более, что я сам ещё проверяю и размышляю над ними, ищу возможные ошибки или несоответствия. Если мои выводы будут поставлены под сомнение, это станет провалом, и все мои старания окажутся напрасными.
***
Так и ожидалось, казалось бы, мелочь, банальность, а тут — эффект разорвавшейся бомбы. Новый термин, «парантезы», произвёл настоящий фурор. Отец, будучи приверженцем стоицизма и большим почитателем греческой философии, воспринял его с интересом. Для римлян заимствование греческих слов никогда не было проблемой, особенно если они были наглядными и удобными. Слово быстро прижилось, но дело оказалось гораздо шире, чем просто удачный термин.
Идея математики как универсального языка, будто дрожжи, подняла целый пласт размышлений. Общество словно взялось переосмысливать саму суть чисел, операций и символов. Начались бурные дебаты, которых я даже не предполагал.
Какие только аргументы не звучали! Кто-то предлагал разработать новые символы, чтобы лучше выразить концепты. Другие искали параллели в латинском и греческом языках, пытаясь привязать их к математике. Сравнивались разные языки. Математические операции сравнивались с глаголами. Были даже предположения о существовании ещё не открытых математических “глаголах”, которые могли бы быть выражены на этом новом языке.
Кинул, называется, камень в тихое болото. Я, честно говоря, никогда не задумывался над многими из поднятых вопросов. Философы и математики с энтузиазмом обсуждали то, что казалось мне само собой разумеющимся. Я лишь наблюдал, удивляясь, как моя скромная идея стала катализатором для стольких новых размышлений.
Лишь слегка тревожила возможная чрезмерность этого энтузиазма. Что если появятся странные и ненужные идеи? Но пока всё держится на уровне теоретизации. Ну и пусть так.
Кстати, Питолаус, вдохновлённый моей первой "революцией" в математике, ещё в прошлом году разослал письма своим знакомым по всей Империи, делясь новыми идеями. Ответы пришли из Александрии, Антиохии, Рима и Греции. Каждое письмо доказывало, что его энтузиазм нашёл отклик у тех, кто способен оценить потенциал этих нововведений.
Зимой он сообщил мне, что из Александрии выехала делегация учёных мужей. Они ждут удобной возможности добраться до нашего лагеря, чтобы лично увидеть то, о чём шли разговоры. Какой же сюрприз их ожидает, когда они столкнутся с тем, что здесь уже обсуждается и развивается.
