— Белая, — наугад сказал Юрий, который в это время меньше всего думал о скатертях.

— Ага, хорошо, мне она тоже больше нравится, — обрадовалась тётя Света. — Сейчас сразу пойду постираю, постелим свежую.

И снова Юрий, как наяву, видел: тётя Света тяжело ковыляет к «стенке», ищет в выдвижном ящике пахнущую нафталином старомодную скатерть, потом, держась одной рукой за край ванны и неловко согнувшись, другой пытается замочить скатерть в тазу, а отставленный к стене костыль соскальзывает, с грохотом падает на пол… И внутри у него тоже что-то сжималось, отрывалось и падало.\

* * *

День рождения тёти Светы пришёл солнечный. Перед этим целую неделю дождило, но когда, проснувшись утром, она взглянула в окно, то увидела сияющее голубое небо, в котором торжественно покачивались ветки её берёзы: «Поздравляем!». Это было подтверждение, что день будет необыкновенным.

Юрий с Леной должны были подойти пораньше, чтобы успеть всё приготовить к обеду, и тётя Света, принаряженная, с утра уже стояла на балконе, ждала, любовалась своим долгожданным днём. Он негромко позванивал трамваями, тонко пахнул ещё влажной после прошедших дождей землёй в нём разливалась горьковатая августовская свежесть и чуть заметная, как кисея, голубоватая дымка. И всё в этом дне, даже заросший лопухами бугор кооперативного погреба, даже поблёскивающие за кустами крыши железных гаражей — было прекрасно.

Тётя Света вдруг вспомнила, каким этот день был много лет назад, сколько в её маленькой квартирке было шума, гостей, цветов! Ей захотелось, чтобы всё вернулось. Сегодня, сейчас!

Она ждала. И вот из этого дня, из голубой дымки вышли, показались на дорожке Юра с Леной. Юра нёс сумки с продуктами, в руках у Лены пылал букет ярко красных гладиолусов. «Мои хорошие…» — прошептала тётя Света. Праздник начался.

Они как всегда шумно ввалились в прихожую, сразу заполнив её собой, сумками и огромным, просто королевским букетом. В поднявшейся весёлой неразберихе всё начали делать одновременно: поздравлять, целоваться, разуваться, разворачивать связанный понизу целлофаном и шпагатом тяжёлый букет.

Увидев перед собой это чудо, тётя Света от восторга на мгновение впала в лёгкий ступор. Потом разволновалась: во что и куда поставить?! Стуча костылями, бросилась искать посуду. Вокруг букета поднялась суета: ему подреза́ли корешки, кое-как нашли подходящую, чтоб не перевернулась, вазу, наливали воды, добавляли сахар… В спешке сломали веточку декоративной зелени, и тётя Света не на шутку расстроилась. Зато, когда наконец поставили цветы на праздничный стол, и они запылали, раскинулись чуть не на полкомнаты, она долго не могла успокоиться, постукивая костылями, ходила вокруг иповторяла: «Какая прелесть!.. Ах, какая прелесть!..» А когда Юрий, выбрав момент неожиданно преподнёс ей альбом из двух дисков с оперой Россини «Женитьба Фигаро», восторгам, казалось, не будет конца.

В такой же весёлой суете, по тёти Светиному, готовили праздничный стол. Тётя Света непременно хотела, чтобы всё в этот день было самым лучшим, самым вкусным. Капусту для салата под её руководством строгали тончайшей «соломкой», ломтики батона для бутербродиков надо было обязательно подрумянить в духовке, а шампанское — чуть не до льда остудить в морозилке.

А потом по всей квартире пошёл запах — в духовке запекалась та самая курица с яблоками, которую они столько обсуждали. Тётя Света ходила из кухни в комнату, где накрывали на сиявший белой, с бахромой, скатертью стол, и восторгалась:

— Ну, ребята! Ну, сейчас будем пировать! Ну, это будет объеденье!

— Конечно, мы же эту курицу уже месяц готовим, — пошутил резавший хлеб Юрий…

Минута за минутой, мелочь за мелочью хорошо складывался этот день, становился лучше и лучше. Ещё немного, и уйдёт из жизни беда, вернётся в неё прежний праздник!

— Всё, больше не могу, умру от этого запаха, — заторопилась тётя Света, когда наконец стол накрыли. — Давайте, садимся. Ну, сегодня я напьюсь!

Сидеть на стуле она не могла, поэтому придвинули к столу её продавленное кресло, подложили, чтоб повыше, сложенное в несколько раз одеяло. Отставив костыли, она расположилась на нём, как на маленьком троне, объявила:

— Ну, давайте пировать!

Это был замечательный пир. Юрий с Леной поднимали фужеры за здоровье именинницы, а именинница с чувством, со старомодной торжественностью отвечала: «Спаси-ибо, мои дорогие, вы — моя поддержка, и дай вам Бог того же!» Они любовалась на свет своими фужерами, где в золотистом шампанском вскипали и серебрили стенки тысячи маленьких пузырьков. Они ели долгожданную селёдку под шубой», салат из капусты с помидорами, и все блюда были потрясающе вкусными. А самой вкусной, как и предсказывала тётя Света, была курица с яблоками.

День становился всё светлее, радостнее. У открытой балконной двери тёплый ветерок трогал тюлевую занавеску, на белой скатерти шевелилась кружевная тень, тихо пламенели шатром раскинувшиеся над столом гладиолусы. Всем было хорошо. Все много говорили, смеялись, и больше всех — тётя Света.

Да, он пришёл, настоящий праздник. И не важно, на время или нет, но вышвырнул из жизни все беды и болезни!

* * *

Конечно, такой день не мог обойтись без музыки. Наступил неизбежный момент, тётя Света попросила Юрия поставить их любимую увертюру к опере «Севильский цирюльник». Светлую комнатку наполнила искрящаяся, как шампанское, торжествующая музыка.

Они слушали пластинки ушедших лет, пластинки, будившие столько воспоминаний, и, как в былые времена, с ними сидел, улыбался их весёлый музыкальный божок. И счастливая тётя Света поводила в воздухе рукой, покачивала в такт головой.

В какой момент это произошло, Юрий не понял. Слушая музыку, он глядел в окно, потом повернулся к тёте Свете, хотел что-то сказать, но слова застыли на губах. Тётя Света плакала. Мучительно пыталась улыбнуться сквозь слёзы, исхудавшее тело вздрагивало, руки беспомощно тянулись к прислонённым к стене костылям…

Успокаивали её недолго, она быстро овладела собой.

— Всё испортила, — улыбнулась она покрасневшими глазами. — Простите, мои хорошие… Не обращайте внимания… Давайте, давайте к столу…

Юрий с Леной ни о чём не спрашивали. По-прежнему падало сквозь занавеску солнце, долетал с улицы отдалённый перезвон трамваев, но того, что поначалу так хорошо складывалось в этом дне, натягивалось струной и пело всё выше, уже не было. Струна лопнула, праздник кончился. И ничего в тёти Светиной жизни не изменилось.

Они снова сели за стол, пытались делать вид, что ничего не случилось, но получалось плохо.

Они просидели у тёти Светы допоздна, чтобы подольше не оставлять её одну. Предлагали вызвать такси и поехать ночевать к ним, но она отказалась.

— Спасибо, мои дорогие. Ничего, всё хорошо… Не беспокойтесь, езжайте…

Когда шли к трамвайной остановке, она стояла на балконе, махала им рукой.

* * *

В следующую субботу тётя Света встретила их, как всегда, радостная и воодушевлённая. Они снова «пировали» в маленькой кухоньке, снова кивала им ветками тронутая желтизной берёза за окном. Только Юрий с Леной были молчаливее, чем обычно.

…А через несколько месяцев тёти Светы не стало.

* * *

Пролетели годы, в бывшей тёти Светиной квартире давно живут чужие люди. Но каждый раз, когда Юрию случается проходить мимо её бывшего дома, у него щемит в груди. Всё кажется: на знакомом балконе стоит, машет рукой знакомая фигурка. И долетают слова:

— Привет, привет, мои дорогие…

Сезон красных флажков

Алексей свернул за угол, и вдруг что-то тяжёлое ухнуло рядом о вздрогнувший тротуар. В глаза бросились красные флажки на шпагате, его и идущих поблизости накрыло, словно конфетти, облаком искристой снежной пыли. Полупрозрачной занавесью она задёрнула проспект в солнечной дымке и обдала лицо такой колючей свежестью, что даже перехватило в груди. Алексей задрал голову. Высоко вверху, там, где крыша пятиэтажки упиралась в синее небо, взметнулось белое облачко и стремительно протянулось до земли сверкающим столбом — с дома сбрасывали снег. Алексей почувствовал, как вместе со снежной пылью, с бодрым шумом утреннего проспекта на душу опускается знакомая беспричинная благодать. Подошёл конец февраля, его любимая пора, которую он называл про себя «сезоном красных флажков».