— Братец, — тихо позвал он сзади и Ферст чуть не вступил в чей-то горшок.

— Что?

— Боязно мне.

— Так не иди. Я тарелочку брал, мне и отвечать.

Он не оглядывался, но дыхание позади не затихло, как и шаги.

— Нет, братец. Тарелочку смотрели вместе и отвечать за все будем тоже вместе.

Длинный коридор остался позади. Ферст уткнулся носом в тяжелый ковер, пятнистой леопардовой расцветки, который закрывал убежище старухи от любопытных глаз. Ферст кашлянул и оглянулся на брата, тот опустил глаза и переминался с ноги на ногу.

— Ты что ли мнешься на пороге первенец? — заскрежетал голос из-за ковра и братья синхронно вздрогнули — Забыл, что у меня глаза везде? И вторячка с собой припер? Удивительно. И тарелочки я не вижу. Ну заходите, разберемся.

Карга жила одна уже много десятков лет. Поговаривают, что у неё была любимая сестра-близнец, которая погибла при очень странных обстоятельствах: то ли схлестнулись они в интригах против третьей сестры, то ли против падчерицы — и в итоге проиграли. Ну и где-то там, в поединке, Карга и потеряла сестричку. После этого она очень быстро постарела, пострашнела, спилась и потеряла уважение граждан.

Она жила каргой как до Улья, так и внутри него. Даже когда её поселили не в хоромы, а в забитый людьми, как тараканами, барак, Карга оставалась верна себе и была одинока. Когда шторки открывались и народ собирался вместе праздновать день рождения, Новый год или день какой-нибудь неведомой людям фигни, Карга сидела за своим персидским ковром и носа не высовывала навстречу веселью. Её пытались звать, подсовывали записки под ковёр и звали хором весёлых голосов — Карга бурчала и отказывалась наотрез, даже не смущаясь.

Когда особенно пьяный сосед слева по коридору (вместо двери — душевая занавеска) попытался шутя вывести её силой, многие поняли, почему не стоит нарушать личное пространство Карги. Соседа ещё долго пытались отодрать от асфальта. А когда к бабке явились так называемые охотники за сокровищами (или сталкеры), переломанные тела нашли далеко за пределами Улья, плавающими у берега местной реки.

Соседи слышали, как бабка разбирается с вооружёнными бандитами, и боялись пошевельнуться, чтобы случайно не попасть под раздачу. Или, как говорят, «под рикошет».

Не любила Карга никого, даже саму себя. От этого и прозвище такое получила, нехорошее. В лицо старуху так никто не называл, зато за спиной не стеснялись. «Карга опять что-то у себя жарила. Или кого-то судя по крикам». «Карга не мылась уже полвека. Хотя если бы она вошла в душевую, все бы с радостью уступили бабушке все помещение на неограниченное время». «Если Каргу хорошо попросить, она покажет яблочко, которое скачет по тарелочке и показывает, все что захочешь увидеть. Но плата может оказаться непосильной. Особенно для красивого и молодого парня. А красивым девочкам она отказывает автоматически». «Карга стирала свои трусы и говорят, что в соседнем доме задохнулся новорожденный. Совпадение? Не думаю». «Карга держит труп своей сестры под кроватью. Поэтому такая страшная вонь идет из комнаты». «Карга любит близнецов. Особенно с чесночком».

Да, когда не о чем поговорить — вспомни Каргу, всегда найдется парочка интересных историй. На девяноста процентов выдумка и на четыре с половиной враньё. Правды ни знал никто. Вот только близнецов Карга действительно любила, относилась с почтением и даже могла помочь советом или парой кредитов. Ферст и Секонд знали об этом не понаслышке и удачно этим пользовались. Карга даже доверила им яблочко на тарелочке и теперь вернуть им было нечего. Касьян Тупоголовый уничтожил бабкину игрушку, а отвечать придется парням. Как сказал Секонд: «Я даже наиграться не успел, а теперь умирать из-за неё».

Они вошли внутрь, осторожно отодвинув ковер, почти на цыпочках и Карга заиграла желваками. С чего бы это бравые молодцы стали тише воды, ниже травы? Похоже кто-то сильно накосячил.

Она сидела по турецки на своей тумбочке, укрытой ковром как Чингис Хан на троне и прищурившись разглядывала выражения лиц близнецов. Пацаны приносили ей книжки «на почитать» и в серии старых рассказов она вычитала про дедуктивный метод и от скуки пыталась его применять на всём, что видит. Сейчас она видела двух перепуганных сорванцов.

Первенец побледнел и семенит бочком как принц заколдованный раком. Это значит он себя здесь неудобно чувствует. Если учесть, что раньше он ходил павлином и горлопанил, дразня бабушку выглядел типчик виноватым. А раз он бледнеет у нее дома — значит виноват он перед ней. Элементарно, мистер Ферст.

Вторячёк идет следом. Этот не рачкует, но входит медленно, неуверенно. Ей в глаза не смотрит, следит за братом. Опять чувство вины? Избегает встретиться с ней взглядом чтобы не выдать себя раньше времени? Следит за братом потому что тот должен открыть карты? Потому что он умнее?

Еще детали? Еще наводки на мысль? Думай, Карга, думай! Она вращает глазами и скрипит извилинами, а близнецы испуганно кланяются, пряча стеснительно руки за спиной.

Стеснительно. Руки. Руки пустые. Стоп! А где же игрушка?

Глаза у старухи расширяются, и из старой китайской старухи она превращается в сову с огромными глазами и мохнатыми бровями. Руки взлетают вверх и машут, подобно крыльям. Рот изображает оскал из ожерелья гнилых зубов, а глаза наливаются беспредельной красной яростью. Цветастый платок слетает с головы, открывая длинный седые волосы, сейчас заложенные пучком и поддерживаемые костяной брошью. Когда-то взмахом черных, как ночное небо, волос она покоряла с десяток мужчин, сейчас красота ушла и осталась ярость и ненависть.

— Где тарелочка? — шипит старуха, почти как змея и язык в ее рту раздваивается, болтается и манит как пальцем к себе, для поцелуя. — Где яблочко? Где моя игрушка?

Ферст падает на колени и с размаху ударяет лбом в пол. Не задумываясь, на инстинктах. Только так можно спастись, только так можно упросить старуху о прощении, только так можно избежать ее взгляда. Ферст методично бьется лбом о цементный пол и плачет от боли и унижения, от каждого удара лоб пронзает болью и сопля из носа то прилипает к полу, то втягивается обратно в ноздрю, как в норку, не желая вылезать.

Секонд падает в коленчатую позицию секундой позже. Гордость и боязнь унижения отходят на задний план, тем более кроме них здесь никого нет. Но он молился бы сейчас даже если бы Алёнушка смотрела с презрением. Бывают такие моменты в жизни, когда нужно сломать себя через колено и это всегда больно. Но уж куда лучше чем смертельная легкость небытия.

— Бабушка, прости нас! Беда! Беда! Подарок твой мы того… этого?

Старуха приподнимается и страшно кривит рот, но к счастью парней они этого не видят. Уж слишком лицо отдаёт потусторонним ужасом, чем-то чему не место на этом свете. Глаза горят красными огнями и если только на секунду заглянуть в них, то через секунду уже вспарываешь себе живот хохоча во славу черт знает кого.

— Вы потеряли мою тарелочку, мёртвые братья?

Они хорошо слышат, какое прилагательное употребила Карга, и просят её о пощаде ещё сильнее. На полу перед Ферстом образовалась небольшая красная лужица, а он всё стучит и стучит лбом об пол, и из раны между глаз торчит невесть откуда взявшаяся деревянная стружка. Она шатается и стремится выскочить при каждом ударе, но, как одинокий солдат, остаётся в строю.

— Мы не потеряли, бабушка! Это Касьян! Это все он!

Карга слышит ненавистное имя и успокаивается: складывает руки на груди и вопросительно смотрит.

— Касьян Переговорщик? Ваш начальник? Зачем ему бабушкино яблочко?

Ферст слышит перемены в голосе старух и надежда возвращается, он смотрит на неё осторожно, из-под лба и отвечает:

— Не зачем! Сломал он артефакт, бабушка! Вырвал у меня из рук и разбил тарелочку, а когда я попытался спасти хотя бы фрукт диковинный, то раздавил его своим черным сапогом.

Старуха воет и, задрав башку, ругается, да такой рёв идёт из старческой беззубой пасти, что не только в бараке, но и на улице у людей лопаются стаканы, гнутся ложки, взрываются приборы и моргает свет. Старуха материт Касьяна на одном языке — родном ей и всем жителям Улья, но делает это так мастерски, что может посрамить словарный запас любого: хоть бича, хоть академика-филолога. Старуха способна выиграть баттл с самим Сатоной или кто там у них главный, потому что её чёрный язык чернее самой чёрной ночи.