— Выйди, — простонал он, — мне плохо.

— Предпочитаю постеречь. А то мало что ли знаменитостей в своей блевотине захлебывается? А ты даже не прославился еще, Гоголь. Премьера завтра, а мы к ней не готовы. Рассольчику?

Ответом ей был стон и неприятные звуки рвоты. Она не выдержала и ретировалась из ванной, ну его. Не сдохнет. И он действительно вылез через какое-то время: отдохнувший, умытый и белый как стена. Кивнул ей и прошел на кухню, где долго хлебал желтоватую воду из-под крана. Пошатываясь вернулся и остановился в проходе, глядя на Джекки, оседлавшую диван.

— Где Соловей?

— А мне откуда знать. Ты с ним пил.

— Пил, — согласился Гоголь и пошатываясь прошел в спальню, вернулся и кивнул.

— Нету. Ушел, наверное.

— А ты что с ним спать собирался? — удивилась Джекки, — из этих что ли? Я уже ничему не удивляюсь. Все вы богатенькие такие, не знаете куда хер засунуть.

— Да не, — махнул он рукой, — я не из этих. Просто мы у него дома, а его дома нет.

— Может ты его порешил по пьяни, — предположила Джекки и сама испугалась, увидев как резко вздрогнул поэт, — шучу я. К жене он свалил, такси вызвал и тебя бросил. Я бы сама ушла если бы было куда — смотреть на блюющий ходячий манекен смотреть никому не хочется. Ну ты вообще себя не контролируешь, особенно желудок, когда пьяный.

Гоголь идет к двери со стоном, что ему нужен кефир, когда Джекки встаёт прикрывая выход грудью.

— Куда собрался?

— На выход же.

— Очнись, алкаш. На улицу нельзя. Забыл? ОКН защищает нас, но квартиру покидать нельзя.

Он застонал и схватился за голову, вспомнил, наверное.

— Почему?

— Лысый дед. Помнишь его? Он придет за нами из-за этой твоей дурной пьесы. Рано или поздно он нас найдет. Умные люди считают, что лучше поздно. Поэтому нас и прячут от родителей, от друзей и чужих глаз. Тусуем тут до завтра.

— А завтра что? Завтра мы идем в театр на премьеру.

3.

Снег разрисовал белой краской всё вокруг, включая воздух. Ветер рвал и метал швыряя комками снега, толкая в спину и образуя почти метровые сугробы. Белым было всё: голые деревья, стены домов-многоэтажек, окна в этих домах, детские качели и еле двигающиеся по дорогам машины. Люди тоже побелели и походили на огромные двигающиеся сугробы. Те, кто носил усы получил под носом две волосатые льдинки. Брови превратились в белые полосочки, а щеки сначала наливались ярким румянцем, а потом синели, если долго оставаться на улице.

Двое местных жителей что-то с интересом обсуждали, стоя у подъезда, забыв о холоде, голоде, детях и жёнах, а также о полицейских или, чёрт побери, активистах из ОКН. Что же так увлекло двух на вид обычных людей среднего возраста мужского пола? Притворимся снегом да осядем на кучерявых волосах черненького — того, который заикается и смешно кривит рот, когда хочет что-то сказать. Его собеседник, судя по противному запаху, окружавшему его, который не может выдуть прочь даже северный ветер, — любитель кошек или просто безумный кошатник.

— Ма-ма-ма-ма — напрягается заика, ужасно кривя рот.

— Мороз, — соглашается кошатник, — он снова начудил. Дин, честно я даже уже не понимаю как к этому относиться.

— Ка-ка-ка. Нормально. Он наш. Я за него.

— Тише ты, — испуганно огляделся вокруг кошатник, как-будто надеялся рассмотреть что-то сквозь плотную белую завесу снега. Хорошо отражались только фары машин, боровшихся с дорогой. Как двуглазые монстры с прожекторами из глаз они иногда пробегали по одному натужно завывая, а иногда образовывали длинную многокилометровую гусеницу, светившуюся как Китайская Стена на Китайский Новый Год. — Ты же знаешь, у них везде уши.

— Тихо! — махнул рукой Заика. — Не бойся, друг. Мороз скоро придет и защитит нас. Он уууу же здесь. Обернись!

Кошатник послушался, но никого не увидел.

— Всё, Дену больше не наливать. Перестань искать спасителя, друг. Никто тебя не защитит кроме тебя самого. Мы тут сами по себе и каждый сам за себя.

— По-потому мы и проиграли.

Кошатник опять осмотрелся и тихо парировал.

— Это ещё не факт. Мы просто стараемся ужиться вместе с ними, стараемся вернуть прежние отношения или хотя бы видоизменить их не так резко, а Мороз сломал все наработки. Говорят, что Касьян Великий очень зол на него из-за этого. Я могу его понять. У меня вчера в доме был обыск: два мента и двое активистов ОКН искали непонятно чего. Обидели жену, напугали детей, угрожали. А где я и где Мороз? Разнесли всю квартиру, телевизор разобрали, и пропали две золотые брошки. Вещи, которые они вывалили из шкафа, Оксана собирала целый вечер. Знаешь, если бы я встретил Деда, честное слово, сам бы его сдал на опыты. И не смотри волком на меня — от него одни проблемы.

— Это все на-на-на клёп. Мороз не такой.

— Все мы не такие. Он фронтовик. У них, у всех крыши текут, у деда просто потекла особенно сильно, вот и уехал. Ты слышал, что он с селюками сделал? Убивал всех людей не исключая детей, порубил на куски и в мешок сложил. Огромный такой мешок получился, я по ящику видел. Эх, теперь и не посмотреть из-за него.

— Не-не-не

— Правда. Сам великий Касьян-переговорщик подтвердил — правда это. Люди ищут Мороза и скоро найдут, наверное.

Он хотел сказать что-то еще когда заика схватил его за воротник и потряс так что снег полетел во все стороны.

— Ты чего? — попытался вырваться перепугавшийся любитель кошек, но собеседник вцепился плотно.

— Ннне, нее, нне, найдут. Мороз — профессионал и не людишкам его ловить. А ка-ка-ка-ка

— Касьян.

— Да. Он отсиделся в штабе, когда дед воевал. Не возьмут они его никогда.

— Отпусти!

Он отпустил. Кошатник отпрыгнул назад и отряхнул снег с рукавов. Злобно посмотрел на уже бывшего друга и хотел что-то сказать этакое, чтобы задеть больнее, чтобы тот заикаться не переставал неделю, но вспомнил, что бывший друг все еще должен ему некоторую сумму и благоразумно тему сменил. Хотя бы попытался.

— Говорил мне брат, никогда не спорь о политике. Ничего никому не докажешь, а хорошего друга потеряешь. Ну его этого Мороза вместе с Касьяном, сейчас мои вернутся из магазина — пойдем чай с бубликами пить.

— Мороз — это не политика, — упрямился почти не заикаясь бывший друг. — Касьян — это политика. Искуство угождать сильным и успокаивать слабых. Это про него. Мороз — это стихия! Мороз — это братство и сила природы. А ещё Мороз это праздник и теплота!

— Ну ты выдал, — одобрительно закивал воняющий кошками. — Даже не заикался! Я теперь знаю как тебя вылечить зацепить политикой и ты забываешь о своем недостатке. Кстати, завтра в театре спектакль запускается о Морозе «Разборки на Автостанции номер тринадцать». Билеты доступны всем, а играть будут неделю. Я никогда в театре не был, но пойду ради такого случая. Взял билеты себе и жене. Ты идешь?

— Не.не.не.не — пытался ответить бедняга заика, когда заметил кое-что. Сначала он как в замедленной съемке увидел расширяющиеся глаза соседа, который смотрел куда-то вдаль за его плечом. Потом заика обернулся и увидел дорогу. Стандартная двухполосная дорога с двусторонним движением. Слева едет военный грузовичок, набитый солдатами под завязку. Грузовичок еле двигается и кряхтит от напряжения, фарами он бьет вдаль ослепляя всех, кто не дальше пары метров, дальше фары просто не пробивают снежную стену, таким плотным потоком чертов снег валит с неба. «Карачун разошелся», как говорят в народе. Зато двоим мужчинам со стороны видно все очень хорошо. Слева едет громадный грузовик и вслепую как из пушки фигачит фарами. А через дорогу спотыкаясь переходят две фигурки. Большая и маленькая. Обе закутаны в шарфы, польта, шапки и платки, на ногах валенки. Лиц не видно, но ясно что это женщина и ребенок. А еще ясно, что шофер их не видит. Слишком густой падает снег. Слишком сильно ветровое стекло замело снегом и щетки не справляются, очищают только небольшой обледеневший кусочек. А две маленькие, невероятно маленькие фигурки продолжают идти не замечая надвигающейся опасности. Еще немного и машина раздавит их, размазывая о капот и подминая под себя: вдавливая в снег, подпрыгивая на телах и оставляя кровавый след на месте трагедии.