Озёрский хмурится, судя по всему отчаянно напрягает память.

— Пиздец, — выдыхает неверяще. — Вот это совпадение.

Неандерталец откидывает голову назад, закрыв глаза. А у меня в душе разгорается нешуточная борьба. Мы ведь на дух друг друга не переносим, а он так легко поделился личным. Это откровение подкупает и словно обязывает сделать ответный жест.

— У меня четыре двоюродных брата, — начинаю тихо. — Они старше меня на три и пять лет. На каникулы мы всей толпой приезжали к бабушке с дедушкой. Я все время хотела играть с ними, а им меньше всего хотелось таскать за собой мелкую сестренку. Они меня обманывали и убегали на речку или на развалины старой крепости. Однажды они засунули меня в сундук, который был в дедовском москвиче. Ну, знаешь такой с будкой. Его еще называют пирожок. Дед объездил почти всю область, пока не обнаружил меня. К тому моменту я была почти без сознания. Меня укачало сильно, тошнило. С тех пор … не то чтобы боюсь, но в замкнутом пространстве, когда точно знаю, что самостоятельно выбраться не смогу становится нечем дышать. Как сейчас…

— Эй, а ну-ка, на меня смотри, — рявкнул Озёрский. Но как ни стараюсь разомкнуть веки не получается. Дышать тоже, словно забыла, как это делается. — Лада, открой глаза. Дыши. Вдох-выдох. Твою же мать, рыжая!

Он встряхивает меня с такой силой, что ударяюсь головой о стену, но паника все нарастает, наваливается словно лавина. От нехватки кислорода легкие огнем обжигает. Неожиданно моих губ касается что-то очень теплое, лицо обдает жарким воздухом, во рту оказывается влажный и очень подвижный язык.

Отдаленным уголком сознания догадываюсь, что происходит, но вместо того, чтобы оттолкнуть поддаюсь жестким, требовательным губам Озёрского. Не знаю сколько это длится, но туман рассеивается резко. Я как будто выныриваю из-под толщи воды.

Тело окончательно отказывается подчиняться приказам. Иначе мою реакцию не объяснить. Ведь я даже осознать происходящее не успеваю, как рука сама взлетела вверх и залепила пощечину Озёрскому. Хлесткую, громкую, просто оглушающую.

С ужасом таращусь на него, пока он сцепив зубы продолжает удерживать мои плечи.

— Чокнутая! Ну, хоть в себя пришла, — рычит он и отстраняется.

18

Черт, а пощечина-то была увесистая. Ладонь пылает, как и мои щеки от стыда. Откуда только силы взялись ума не приложу. Как себя вести дальше тоже.

— Извини…те. Рефлексы сработали, — пищу еле слышно.

— Угум, — нехотя отозвался Озёрский, уткнувшись в свой телефон. Кажется он обиделся.

Сказать, что я растеряна это ничего не сказать. С одной стороны целовать меня он права не имел, с другой — шоковая терапия сработала. Паническая атака отступила. Сейчас последнее, что меня беспокоит, так это то, что мы заперты в лифте.

А еще губы горят. Он же их буквально растерзал. Лицо пылает, сердце отбивает чечетку.

Мамочки, как он меня целовал. Ух, что-то жарко мне стало.

— Я… Я правда не хотела. Сама не знаю, как так вышло.

— Сделай одолжение — заткнись уже. И забудь об этом. Это была вынужденная мера.

Вот какой же он хам и грубиян. Всякое желание идти на мировую отпадает.

Но полушарие, отвечающее за рациональность требует сгладить неловкость. Все-таки с начальством куда выгоднее дружить, чем враждовать. К тому же те несколько минут перемирия, что царили между нами были довольно приятными. И я вовсе не о поцелуе. Хотя…

Пока я обдумывала дальнейшие действия лифт резко дернулся и я испуганно вскрикнула. Вцепилась в Озёрского, едва не запрыгнув к нему на колени.

— Сиди, — процедил он, решительно отстраняя меня от себя прижал к стене, а сам поднялся и вплотную прижался к створкам. — Саныч, что у вас там происходит?

— Минуту, Кирилл Александрович. Механик уже здесь. Сейчас вытащим вас, — послышался голос завхоза.

Лифт еще пару раз дернулся и наконец начал опускаться вниз. На маленьком табло засветилась циферка 1 и двери открылись.

Никогда еще звук «дзынь» не ласкал так мой слух. Озёрский развернулся, схватил меня огромными лапищами и поставил на ноги. О деликатности и нежности, конечно же, речи и не шло. Не удивлюсь, если на предплечьях останутся синяки.

Мы оказались в холле, нас окружила толпа рабочих склада, а мне все равно мерещился ветер. Порывистый, освежающий. Воздух был таким сладким, и я с жадностью хватала его ртом.

— Разойдитесь, — рявкнул Озёрский, продолжая удерживать меня. — Рыжая, ты как? К врачу надо?

— Нет, — произнесла тихо, удивленно хлопая глазами. Что-то екнуло в груди. Переживает, что ли за меня? Хотя чему я удивляюсь. Представляю, какой жалкой выгляжу в его глазах и вообще.

— Уверена? — недоверчиво уточнил он.

— Да, точно. Я в полном порядке.

— Отлично. Есть кто на машине?

— Да, почти все.

— Надо отвезти рыж… Ладу домой. На сегодня я тебя отпускаю домой. Григория предупрежу сам.

Буквально вручив меня в руки какого-то рабочего в спецовке с логотипом нашей фирмы генеральный стремительно удалился в компании завхоза.

К счастью, мой сопровождающий дядя Миша оказался очень приятным человеком, чем-то напомнил мне моего дедушку. Поэтому всю дорогу до самого дома мы вели душевные беседы и много смеялись.

Этот день однозначно можно назвать одновременно странным, до тошноты стрессовым и удивительно приятным. Остаток дня я провела в раздумьях. И все мои мысли кружили вокруг Озёрского.

Несомненно он один из самых неприятных личностей, что встречались на моем жизненном пути. Но ситуация в лифте в очередной раз подтвердила философский тезис о том, что мир не черно-белый.

Как ни крути, надо признать — при всех отрицательных его качествах, неандерталец не лишен и добродетели.

В голове заезженной пластинкой крутились его слова о том, как он взял на себя заботу о племяннике, перед глазами всплывала картинка его наглой, но чертовски обаятельной улыбки.

Набравшись храбрости я позволила себе быть честной и откровенной с самой собой — я хочу, чтобы он также улыбался мне и дальше. Не хочу больше ловить на себе взгляды полные презрения.

Наше знакомство действительно вышло наперекосяк, но это не значит, что мы непременно должны враждовать до скончания веков.

С этими мыслями я вновь взялась за приготовление чизкейка. Помнится в прошлый раз он умял его с удовольствием, хоть и кривил морду.

А еще этот чертов поцелуй… Я стараюсь о нем не думать, но губы продолжают гореть из-за фантомных прикосновений. Обонятельные рецепторы упрямо продолжают улавливать запах Озёрского.

Вот черт! Черт! Черт!

Закинув готовый десерт в холодильник, отправилась нежиться в ванне. Может запах шампуня и геля для душа наконец перебьют этот навязчивый аромат мужской туалетной воды. Как раз в тот момент, когда ванна почти набралась, квартиру пронзил дверной звонок. Кто-то не переставая нажимал на кнопку.

— Кто там?

— Это я Вика.

Распахнув дверь обомлела. Моя подруга вся опухшая от слез стояла на пороге с чемоданами.

— Можно я у тебя поживу? — завыла она, сотрясаясь от рыданий.

— Конечно, проходи. Что случилось? Вы с Тёмой поругались?

— Пожалуйста, не спрашивай ни о чем. Я не готова.

— Конечно-конечно.

Я никогда еще не видела Вику в таком состоянии. Поэтому не задавать вопросы было очень сложно. Лучшая подруга заперлась в ванной на пару часов и голову заполнили самые тревожные мысли. Вика далеко не истеричка, даже представить боюсь, что такого между ними произошло, что она даже вещи собрала. Изменил? А вдруг руку поднял?

Все это время металась по квартире, не зная, как помочь подруге. Когда я уже всерьез задумалась над тем, как выломать дверь Вика наконец вышла.

Один беглый взгляд и вся моя решительность улетучилась. Она выглядела такой убитой. Едва передвигая ногами, избегая зрительного контакта со мной просто рухнула на надувной матрас, который я уже приготовила и застелила для нее.

Свернувшись калачиком, накрылась одеялом с головой.