Должно быть, молитва Керо была услышана задолго до произнесения вслух - и впрямь из Нерукотворного Храма они быстрее достигают слуха Сотворивших!
Воссоединение разлученной семьи состоялось, едва паломница сделала пяток шагов от входа в пещеру; однако ж, счастливым его назвать было нельзя: возлюбленный супруг в первый момент показался Керо мертвым. В следующий миг она уже ловила щекой дыхание, неглубокое, но достаточно размеренное, нащупывала пульс на шее и понимала - жив, жив, но без сознания, и не заметно ни единой раны, и крови вовсе нет, но в чем же дело, и лицо - белый мрамор, и застывшие ледяные руки...
- Эмиль? Эмиль, ну очнись, ну пожалуйста... - упрямый супруг на все призывы, пощечины и щипки никак не реагировал, на нюхательную соль - тоже.
Нужно было подняться и бежать вниз, наружу - за помощью, но женщине казалось: она отвернется, и муж умрет, тихо испустит последний вздох, а помощь, конечно же, опоздает!
Отчаяние пульсировало в висках, выворачивало душу. Перед глазами запестрили цветные искорки, женщина испугалась, что сейчас лишится чувств - и от чего, от крайней, нестерпимой ярости!..
- Будь проклят тот, кто в этом повинен, принадлежи он тому или этому свету, будь он бог или демон, разумное существо или безмысленная тварь! Да не будет тебе покоя, пока я не встречусь с тобой лицом к лицу!!! - получилось неожиданно громко, даже слишком.
Слова сами слетели с губ; мгновением позже Керо поняла, что забрала уж слишком лихо - а вдруг во всем виноваты Сотворившие? - но отступать от своего слова не собиралась. Да хоть сам Воин с мечом! Пусть держит ответ...
"В горе и в радости, в достатке и бедности, во время мира и во время войны!"
Противника Керо не то услышала, не то спиной почуяла. Сгустилась в дальнем углу пещеры тьма, еще пуще, еще тягостнее, чем во всех прочих местах. Пахло оттуда кровью, дождем и гадкой сыростью, плесенью, наверное.
Рука сама сомкнулась на рукояти.
Керо встала и развернулась лицом к тьме.
То, что надвигалось на нее, отчего-то различимое, несмотря на то, что факел уже потух, ничуть не походило на статуи Воина. То ли скульпторы врали, то ли существо в ореоле синеватого мерцающего света все-таки было иной природы. Керо тянуло шагнуть навстречу, приблизиться к человекоподобной фигуре.
Лицом к лицу...
Выползшее из тьмы тоже было тьмой, но - светилось, вопреки здравому смыслу и всем законам природы. Высокое существо в широком одеянии, стекавшем каменными складками. Черный мягкий камень струился, очерчивая силуэт, гротескно и грубо схожий с человеческим. Можно было различить контуры плеч, рук, головы. Оно оглядывалось назад - а за ним клубилось серебряное пламя, рвавшее воздух на клочья, вымораживавшее его так, что сводило горло.
- Что же ты, - заговорила Керо. - И в глаза мне взглянуть боишься?
Существо медленно повернуло голову. Оно не было, не могло быть человеком - скорее уж, куклой из черной ртути, лишь чудом удерживавшей форму. На том месте, где у смертных полагалось быть лицу, сияли два синеватых расплывчатых пятна; и все же оно видело... или принюхивалось. Так или иначе, но оно двинулось навстречу женщине, застывшей со шпагой в руке.
"Беззвучно, совершенно беззвучно, - застонала про себя Керо. - Что же это такое? Сотворившие, видите ли вы? Что это?!"
Боги молчали, словно и не в их Храме творилось подобное непотребство.
Сначала странный гость казался безоружным, но стоило женщине подумать об этом, и еще о том, выдержит ли сталь соприкосновение с черным камнем, как оказалось - и у него есть оружие: рука обернулась клинком. Существо двигалось медленно, плавно скользило, и, кажется, даже не собиралось нападать.
Воздух вокруг него трещал и искрился, будто где-то поблизости горело смолистое полено, и так же, остро и горько, тянуло дымом, но не было ни капли тепла. Серебристое пламя за спиной неведомой твари завернулось водоворотом и потухло, словно пожрало само себя. Стало еще темнее, и теперь Керо поняла, что различает очертания врага не зрением, а иным чувством. Существо виделось и сквозь прикрытые веки.
Женщина ждала, пытаясь понять, что надвигается на нее, почему леденеют пальцы - от страха? Под взглядом, обжигавшим лицо холодом? От ненависти?..
Казалось ей, что они с Эмилем - чаша, до краев наполненная вином, и тянутся к обоим жадные руки похмельного пропойцы, стремятся выхлебать залпом, до дна, ловить губами последние стекающие с краев капли. Чаша, оплетенная синей паутиной, растворяющаяся, чтобы отдать свое содержимое алчной твари...
Керо подпустила сияющее, текучее, жадное порождение тьмы к себе поближе и ударила.
Что же ты застыл на краю пропасти?
Сила по капле сочится в твою чашу, и ты чувствуешь голод - впервые ты чувствуешь настоящий голод, тот, что сгубил многих и многих. Не нам принадлежит истинная сила, мы лишь сосуды, способные вместить малую толику от того, чем обладает каждый из них. И забрать от них, смертных, жалких недолговечных мотыльков, мы способны лишь крохи того подлинного сокровища, которым владеет беспомощный старик и новорожденный младенец.
Ты не знал, лжец?
Только сейчас ты почувствовал, что питаешься крохами с их стола, но - как ни тянись, до этой сердцевины ты не доберешься. Как ни стремись, это не в твоей власти.
Ты никогда не спрашивал, почему я ушел, почему покинул созданное мной. Ты думал, ты знаешь - и я думал, что ты знаешь, а ты не знал. Дар слова дан им, дар слова и дар воли, и пусть за нами право превращать желание в существование, мечту в реальность, пусть без нашего согласия не свершится задуманное - но согласие можно вырвать и силой, противопоставив волю - воле, и там, на острие желания, на пике крика, где скрещиваются наши пути, кто победит? Неведомо.
Я испугался, впервые почувствовав на горле удавку чужой воли, воли дерзкого смертного, пожелавшего какой-то сущей мелочи, то ли бури, то ли сотрясения земной тверди, и вложившего в эту мольбу ко мне - о, если бы мольбу, в призыв и приказ, - всего себя. То, чем владеет каждый из них, не зная о том и не чувствуя в себе океана силы, принимая пену на волне за все море. Им было дано то, о чем мы и помыслить не можем: возможность стереть границы, сорвать оковы и стать больше вселенной.
Они не знают о том, на что способны - и, считая себя пеной, взлетают над волнами и тают, словно пена, недолговечные и вечные, живущие краткий миг, и уходящие в то запределье, которого мы не можем себе и представить. Они не знают о своей силе - и сгорают бабочками, оставляя нерастраченной бесконечную мощь, по сравнению с которыми наша - лишь жалкая тень.
Чтобы стать выше нас, им нужно перейти предел разума: крайнее отчаяние и нестерпимая боль, одержимость, лишающая опоры или выжигающая душу скорбь, иссушающая ненависть - или бесконечная любовь...
Их силой творится все, что они же зовут чудесами и дарами богов; мы только говорим "Да будет!" - по своей воле... или по их воле, чувствуя, что захлестнуты арканом чужого желания.
Я испугался, и, разорвав оковы, ушел вовне, надеясь, что лишившееся опоры творение опомнится и устыдится, навеки оставит каприз подчинять себе - меня, своего создателя; уход стоил мне дорого. Не только я вкладывал силу в творение, но и творение поило меня, поило щедро - верой и надеждой, любовью и упованием, жертвой и обрядом. Оборвав связи, я оборвал и тот главный сосуд, по которому ко мне текла сила, заполняя меня, чашу пустую и пробитую.
Жажда моя была велика, и я был безумен, слеп, нищ и гол - гонимый ветром лист, осколок стекла, вырванная из канвы нить... но время летело, и жажда оставила меня.
А ты - ты впервые познал ее, хлебнув из чаши, что наполнило мое творение; ты копил, не касаясь, и говорил, что все это предназначено мне, а сам лгал, лгал... и не удержался, отхлебнул, заполняя свою пустоту, вечную пустоту бездомного, безмирного, сквозняка, перелетающего от одного творения к другому - отхлебнул, и ощутил жажду, и жажда стала больше тебя, и жажда стала тобой.
