Монтевидео, столица Уругвая, — большой и красивый город, но свое название («монт» — гора, «видео» — вид) он мог получить только потому, что все остальные берега почти совершенно плоски. Поэтому с моря трудно даже представить себе, что это громадный город с населением около миллиона человек.

Как только были убраны и закреплены паруса и подошедший пароходик взял нас на буксир, раздалась команда:

— Команде переодеться!

Буксир повел нас между двумя длинными рядами баканов, ограждающих морской канал, ведущий в защищенную молами гавань, и ровно в час дня «Товарищ» стал на два якоря у поперечного мола, разделяющего гавань на две половины, в ста саженях от центральной городской пристани.

Старший помощник еще возился с якорными канатами, когда к борту «Товарища» подошел шикарный моторный катер с властями.

Я сам встретил их у трапа.

Первым поднялся невысокий, полный, гладко выбритый человек в белой морской форме и отрекомендовался командиром порта. Его сопровождал высокий красивый молодой человек в такой же форме, но с меньшим количеством галунов, — его адъютант.

Командир порта, несмотря на имя Энрике и типичное лицо южанина, носил фамилию Тейлор и прекрасно говорил по-английски. Он поздравил нас с благополучным прибытием и сказал, что имеет особое удовольствие приветствовать в вверенном ему порту первое судно под советским флагом, посетившее Монтевидео после официального признания Уругваем Правительства Союза Советских Республик. Я ответил ему, что считаю за высокую честь быть командиром первого советского корабля, посетившего Уругвай, благодаря этому иметь возможность дружески пожать руку представителю власти первой из республик Латинской Америки, которая пожелала встать на путь нормальных и дружественных сношений с СССР.

За командиром порта на палубу «Товарища» поднялись чиновники таможни и карантинно-санитарного надзора.

Я пригласил всех в свою каюту.

Все необходимые формальности были проделаны чрезвычайно скоро.

Гостям предложили мадеры и английских бисквитов. Все они очень порядочно говорили по-английски, и общий разговор носил веселый и дружественный характер.

По проверке судовых документов был бегло осмотрен выстроенный на палубе во фронт экипаж, и нам было разрешено сообщение с берегом.

К этому времени «Товарищ» уже был окружен тесным кольцом всевозможных шлюпок и катеров, и вокруг него стоял тысячеголосый гвалт.

Карантинный флаг, поднятый на фок-мачте, только дрогнул и не успел еще тронуться книзу, как шлюпки и катера, толкаясь и наваливая друг на друга, ринулись к нашему трапу.

Через несколько минут палуба «Товарища» была запружена гостями. Первыми, конечно, ворвались репортеры и корреспонденты. Многие из них приехали специально из Буэнос-Айреса и других городов.

Я не знаю, кто из экипажа «Товарища» в этот день не давал интервью и кто не был снят по крайней мере в десяти видах.

Среди посетителей нашлось немало говоривших по-русски. Это были русские евреи, эмигрировавшие в Южную Америку после погромов, пронесшихся над югом России в столыпинские времена. Все они давно были уругвайскими гражданами и бойко говорили по-испански. Они были глубоко растроганы, попав на советский корабль.

Контора братьев Додерос была закрыта по случаю первого дня Рождества, но управляющий приехал на судно. От него я узнал, что буксирного парохода достаточной силы, чтобы поднять «Товарищ» вверх по реке Паране, в Монтевидео не найдется и что необходимо снестись по телеграфу с фирмой Мианович в Буэнос-Айресе, монополизировавшей все буксирное дело на реках Ла-Плате, Паране и Уругвае. Затем нужно было удостовериться, что в Росарио, принадлежащем не признавшей еще СССР Аргентине, экипажу «Товарища» разрешено будет сообщение с берегом. Кроме того, вставал вопрос, отгружать ли часть груза «Товарища» здесь на баржу и тащить ее за собой или ждать прибыли воды, так как сейчас на баре Мартин Гарсия всего двадцать два фута воды, то есть на полфута меньше углубления «Товарища».

Все эти вопросы надо было как следует обсудить, и мы отложили их до девяти часов утра следующего дня.

Только часам к пяти вечера я смог освободиться и съехать на берег прямо в гостиницу, где я мог бы хоть капельку отдохнуть, что было совершенно невозможно на наводненном посетителями «Товарище».

История южноамериканских республик очень темна и путана, и, кроме того, она еще не получила марксистского освещения. Можно сказать одно: до начала прошлого столетия все эти республики представляли собой испанские или португальские колонии и, ввиду финансовой слабости как той, так и другой метрополии, являлись ареной афер и интриг европейских капиталистов, натравливавших одну часть населения на другую и покровительствовавших то тем, то другим авантюристам.

В настоящее время Бразилия, Уругвай, Парагвай и Аргентина являются quasi-самостоятельными буржуазными республиками.

Я сказал «quasi-самостоятельными» потому, что в финансовом отношении они всецело зависят от иностранных капиталистов, и если мы учтем, что в Аргентине и Уругвае все значительные поместья если и не принадлежат, то находятся в очень долгосрочной аренде почти исключительно у американцев, железные дороги фактически принадлежат англичанам, скотобойни и холодильники англичанам и американцам, порты и портовые сооружения французам, то станет понятно, почему эти страны нельзя назвать независимыми.

Устроившись и пообедав в гостинице, я вышел на улицу.

Магазины, по случаю первого дня Рождества, были закрыты, но громадные зеркальные витрины ярко освещены электричеством. Приглядевшись к выставленным товарам, я без труда убедился в их происхождении. Все, начиная от безделушек и дамских мод и кончая обувью, кухонной и столовой посудой, было привозное. Поражало обилие блестящих и малонужных предметов, вроде ваз, вееров, статуэток, альбомов, фигурных хрустальных и фарфоровых украшений, брошек, ожерелий, флаконов с духами и прочей, по-видимому дорогой, дребедени.

Улица была запружена автомобилями и пешеходами обоего пола в костюмах, которые можно было бы резко разделить на два типа: молодежь была одета несколько ярко и претенциозно, очевидно следуя последним парижским модам; большинство пожилых людей были одеты с ног до головы в черное, по старой испанской моде.

Скоро я вышел на большую четырехугольную площадь Независимости, окаймленную невысокими домами с арками, напоминавшими наши гостиные дворы. Посреди площади был разбит сквер, в центре которого возвышался громадный и, я бы сказал, довольно неуклюжий конный памятник освободителю Уругвая от испанского владычества — генералиссимусу Артигосу. За памятником вздымалось высоченное здание в несколько десятков этажей, еще не совсем освобожденное от лесов, — первый небоскреб не только в Монтевидео, но и, кажется, во всей Южной Америке. Этим небоскребом, строящимся на американские деньги, жители Монтевидео ставили рекорд назло своему конкуренту — американскому Парижу — Буэнос-Айресу.

Вокруг памятника Артигосу по случаю Рождества был устроен народный базар, очень похожий на наши «вербы»: те же палатки со сластями, дешевые самодельные игрушки, воздушные шары и масса цветов, только не бумажных, а настоящих — роз, лилий, тюльпанов. Аромат их чувствовался по всей площади. Я подошел к одной из фруктовых палаток, чтобы купить крупного местного винограда. Палатка была осаждена покупателями, преимущественно детворой, и я стал ждать, когда единственный и не по-испански быстрый в движениях продавец обратит на меня свое внимание.

Я знаю довольно много испанских слов, но не говорю по-испански. По-итальянски я когда-то говорил порядочно. С этой смесью двух языков мне неоднократно уже приходилось довольно удачно оперировать в старых испанских колониях.

Продавец внимательно выслушал меня и, хитро улыбаясь, ответил:

— Давайте уж лучше будем говорить по-русски.