Не существует внутренних психологических делений между интеллектуальными и чувственными аспектами, между эмоциональными и идейными, имагинативными и практическими фазами человеческой природы. Но есть отдельные люди и даже классы, одни из которых в основном заняты практикой, а другие, наоборот, рефлексией: мечтатели, или идеалисты, и деятели; сенсуалисты и гуманисты; эгоисты и альтруисты; те, кто постоянно занят физическим трудом, и занимающиеся интеллектуальными изысканиями. В плохо организованном обществе такие деления преувеличиваются еще больше. Разносторонние люди становятся в них исключением. Но задача искусства – служить единству, прорываясь сквозь традиционные различения к базовым общим началам мира, как он переживается в опыте, и при этом развивать индивидуальность как способ видения и выражения этих начал, и такова же роль искусства для отдельного человека – сводить различия в единое целое, преодолевать изоляцию и устранять конфликты начал отдельного существа, использовать их противоречия для построения более богатой личности. Отсюда полная неспособность психологии, построенной на строгой рубрикации, служить инструментом теории искусства.

В эстетической философии нередко можно обнаружить крайние примеры результатов разделения организма и мира. Подобное разделение скрывается за представлением о том, что эстетическое качество не принадлежит самим объектам, а проецируется на них сознанием. Таков источник определения красоты как «объективированного удовольствия», а не удовольствия в объекте, которое на самом деле настолько именно в нем, что объект и удовольствие составляют в опыте одно целое. В других областях опыта предварительное различие между субъектом и объектом не только обоснованно, но и необходимо. Исследователь должен постоянно проводить строгое различие между, с одной стороны, частями опыта, определяемыми им самим, то есть его предположениями, гипотезами и желанием получить определенный результат, и, с другой стороны, свойствами самого исследуемого объекта. Научная техника совершенствуется для того именно, чтобы упростить различие такого рода. Предрассудок, давно усвоенные идеи и желание влияют на врожденные склонности суждения настолько сильно, что следует приложить определенные усилия, чтобы их осознать, и только тогда от них можно будет избавиться.

Подобное обязательство берет на себя и тот, кто занят работой с материалами и осуществлением проектов. Таким людям нужно сохранять установку такого вида: «Это относится ко мне, а это – внутреннее свойство объектов моего труда». Иначе они просто будут не в форме. Сентименталист, не способный на что-либо определенное, позволяет своим чувствам и желаниям окрашивать то, что считает объектом. Тогда как установка, необходимая для успеха в мышлении и практическом планировании, а также в исполнении этих планов, становится глубоко усвоенной привычкой. Человек вряд ли может перейти запруженную машинами улицу, если он не держит в голове различия, философами выражаемые в виде категорий «субъекта» и «объекта». Профессиональный мыслитель (а автор трактатов по эстетической теории таковым, безусловно, является) – тот, кого неизменно преследует различие между субъектом и миром. К обсуждению искусства он подходит со своим, давно въевшимся предубеждением, которое, к сожалению, вреднее всего для понимания именно эстетики. Ведь единственная отличительная черта эстетического опыта состоит в том, что в нем нет такого различия между субъектом и объектом, поскольку он эстетичен в той мере, в какой организм и среда сотрудничают друг с другом в образовании опыта, в котором оба они объединены в столь полной мере, что каждый по отдельности исчезает.

Стоит только признать, что опыт каузально зависит от того, как взаимодействуют субъект и объект, и всякая таинственность «проекции» тут же исчезнет. Когда пейзаж кажется желтым, поскольку на него смотрят через желтые очки или глазами человека, страдающего желтухой, субъект не забрасывает в пейзаж желтизну подобно снаряду. Органический фактор причинно-следственного взаимодействия со средой производит желтый цвет пейзажа – точно так же водород и кислород при взаимодействии производят воду, обладающую качеством влажности. Один психиатр рассказывал о человеке, жаловавшемся на разнобой церковных колоколов, хотя на самом деле звук был мелодичным. Исследование показало, что его невеста бросила его и вышла замуж за священника. То есть в этом случае произошла реальная «проекция». Но не потому, что каким-то чудесным образом из субъекта было исторгнуто нечто психическое и перенесено на физический объект, но потому, что опыт звука колоколов зависел от организма, который был искалечен настолько, что стал действовать ненормально, и это действие превратилось в фактор определенных ситуаций. Проекция в действительности является примером перенесенных ценностей, причем «перенос» осуществляется благодаря органическому участию существа, которое заставили быть тем, что оно есть, и делать то, что оно делает, посредством органических видоизменений, обусловленных его прошлым опытом.

Общеизвестный факт: цвета пейзажа становятся более живыми, если смотреть на них вверх тормашками. Изменение физического положения не вносит в пейзаж какой-то новый физический элемент, но означает, что действовать начинает несколько иной организм, а разница в причине обязательно произведет разницу в следствии. Учителя рисования стремятся восстановить у своих учеников зрение в его первозданной способности. В этом случае задача в диссоциации элементов, которые в прошлом опыте связались друг с другом настолько крепко, что был сформирован опыт, работающий против репрезентации на двухмерной поверхности. Организм, сформированный так, чтобы переживать опыт в категориях осязания, должен быть перенастроен на опыт пространственных отношений, максимально соответствующий условиям глаза как такового. Проекция, обычно задействованная в эстетическом видении, предполагает аналогичное устранение напряжения, сложившегося при преследовании конкретных целей, так что личность человека в целом получает возможность действовать свободно, без отвлечений и ограничений, связанных с достижением частного, заранее установленного результата. Первые враждебные реакции на новое направление в искусстве обычно обусловлены нежеланием провести подобную, действительно необходимую, диссоциацию.

Таким образом, непонимание того, что происходит в так называемой проекции, полностью зависит от неспособности понять то, что субъект, организм, сознание – как ни назови – обозначает фактор, причинно взаимодействующий с окружающими вещами и производящий опыт. Та же неспособность обнаруживается, когда субъект рассматривается в качестве носителя опыта, а не фактора, включенного в то, что производится, – как из газов производится вода. Когда нужен контроль над формированием и развитием опыта, нам необходимо рассматривать субъекта в качестве такого именно носителя, мы должны признать причинную силу субъекта, чтобы гарантировать ответственность. Однако такое акцентирование субъекта преследует частную цель, и она исчезает вместе с необходимостью контроля в заранее установленном смысле – каковой необходимости точно нет в эстетическом опыте, хотя в случае новшества в искусстве она действительно может быть предварительным условием получения эстетического опыта.

В то же заблуждение впадает А. А. Ричардс, в целом критик весьма проницательный. Он пишет:

Но здесь упускается из виду то, что вовсе не живопись как конкретная картина (то есть объект в эстетическом опыте) вызывает «в нас» определенные эффекты. Картина сама является полным эффектом, реализованным взаимодействием внешних и органических причин. Внешний причинный фактор – по-разному отражаемые и преломляемые вибрации света, испускаемые красками на холсте. В конечном счете именно это и открывает наука – атомы, электроны, протоны. Картина – совокупный результат их взаимодействия со вкладом сознания, вносимым организмом. Ее «красота», которая – здесь я соглашусь с Ричарсом – является просто сокращенным обозначением для ряда ценных качеств, будучи внутренней частью полного эффекта, принадлежит картине в той же мере, что и все остальные ее качества. Указание на то, что какие-то эффекты производятся «в нас», является таким же абстрагированием от совокупного опыта, как и разложение картины до скопления молекул и атомов. Даже гнев и ненависть отчасти вызываются нами, а не в нас. Не то чтобы мы единственная их причина, но само наше строение является причинным фактором, их в какой-то мере определяющим. Верно то, что искусство до Возрождения нам в основном представляется безличным, поскольку оно занято универсальными аспектами мира, переживаемого в опыте, по крайней мере если сравнивать с ролью индивидуального опыта в современном искусстве. Возможно, вплоть до XIX века сознание истинного места исключительно личного фактора не играло никакой значительной роли в пластических искусствах и литературе. Решающий перелом в меняющемся опыте отмечает роман потока сознания, а в живописи также импрессионизм. Линия развития всякого искусства всегда размечена сдвигами и различными акцентами. Сегодня мы наблюдаем реакцию на безличное и абстрактное. Эти сдвиги в искусстве связаны с более общими ритмами человеческой истории. Но даже искусство, допускающее лишь минимум индивидуальных вариаций, например, религиозная живопись и скульптура XII века, не является механическим, а потому несет на себе отпечаток личности. Классицистические полотна XVII века, например Николя Пуссена, отражают его личные предпочтения в форме и содержании, тогда как наиболее индивидуализированные картины никогда в полной мере не уходят от определенного аспекта или фазы объективной сцены.