Боже, как же я скучал по ней.

Достает три коробки чая.

— Зеленый, лавандово-ромашковый и черный.

Смотрит на меня через плечо.

— Ты вспомнил.

Как я мог забыть? Я помню о ней все.

Она роется в шкафу, полагаю, в поисках чайника.

— В раковине есть фильтрованная горячая вода.

— Конечно, есть. — Она подносит свою кружку к носику поменьше и наполняет ее горячей водой, от которой идет пар. — Круто.

Ванесса опускает в кружку пакетик зеленого чая, и я смотрю, как она трижды макает его в воду, взбалтывает и макает еще три раза — я видел, как она делала это миллион раз, и это никогда не надоедает. Я мог бы провести весь день, наблюдая, как она перемещается по моей кухне, по моему дому, пользуется моими вещами, черт возьми. Не могу поверить, что она здесь.

Прошлой ночью, когда она застала меня только что вышедшим из душа, я не упустил женской оценки, которая светилась в ее глазах. Ее раскрасневшиеся щеки, приоткрытые губы и то, как участилось ее дыхание. Моя кровь забурлила и собралась между ног от осознания того, что я так повлиял на нее. Как бы много мы ни потеряли за последние семнадцать лет, наше взаимное влечение, похоже, живо и процветает.

Ванесса опирается локтями на столешницу, открывая мне вид на ложбинку между грудей, в которую я мог бы уткнуться.

— Я думала, ты уже ушел.

Должен был бы, но я не говорю ей об этом.

— Ранняя пташка и все такое. — Она потягивает чай, и у меня в голове проносится мысль, что ее губы на одной из моих кружек.

Ничто в этом общении не должно быть сексуальным, и все же мое тело реагирует так, словно я смотрю свое личное порно с Ванессой — она вытягивает губы и дует на чай, ее задница высоко поднята в идеальном приглашении. Было бы так легко подойти к ней сзади и проскользнуть глубоко внутрь... Нет! Мне нужно уйти от нее.

— Уже ухожу. — Я встаю, убираю телефон в карман и хватаю пиджак. — Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. У меня плотный график, так что если не сможешь дозвониться, позвони Дэвиду и... — Я ловлю себя на мысли, что, возможно, мне нужно отвести парня в сторону и поговорить с ним по душам о том, как уважать то, что принадлежит мне. — Во сколько он вернул Хейван вчера?

— Она вернулась в полночь. Ее комендантский час, — резко отвечает она.

Хмурюсь, гадая, что же такого я сказал, что заставило Ванессу так отреагировать. Кого я обманываю? Несс никогда не нуждалась в логической причине, чтобы выплеснуть на меня свое отношение. Просто быть рядом с ней — достаточная причина.

— Хорошо. Я вернусь поздно. Увидимся.

— Так значит вот так...

Я уже на полпути через комнату, когда ее голос останавливает меня.

— Так вот как все будет, да? Поэтому ты хотел, чтобы мы остались? Чтобы оставлять нас в своей большой, модной, гребаной башне из слоновой кости, пока работаешь по десять часов в день?

Я чешу челюсть, чувствуя зуд, раздражение и сильное возбуждение.

— Как думаешь, мы сможем прожить хоть одну гребаную секунду без того, чтобы ты не начала это дерьмо?

Она удивленно отшатывается назад.

— О, это я начинаю дерьмо?

— У меня нет на это времени. — Я прохожу мимо нее, направляясь к лифту, и слышу, как ее босые ноги шлепают по полу позади меня.

— Думаешь, у нас есть? Мы отказываемся от всего, чтобы быть здесь. Ради чего? Чтобы охать и ахать над всеми твоими модными штучками? Кстати, ты не думал пригласить сюда декоратора? Это все равно что жить на пустом складе.

Я стискиваю зубы, вспоминая, как из-за нее переломал почти всю свою мебель.

— У меня переходный период в декоративной сфере. И я не могу просто бросить работу и сидеть дома весь день. — Не знаю, о чем я думал, когда просил их остаться. Наверное, предполагал, что мы будем ужинать вместе, может быть, обедать по выходным. Я не думал о чем-то большем.

— Это просто замечательно, Хейс. — Она машет рукой в сторону коридора. — С тех пор как мы приехали сюда, Хейван проводит с Дэвидом больше времени, чем с кем-либо из нас.

— Не знаю, чего ты ждешь от меня!

Она прищуривается на меня.

— Не кричи на меня!

— Ты кричишь на меня! — Черт, теперь я смотрю на ее рот. Я хочу поцеловать ее. Хочу схватить ее за шею и прижаться губами к ее губам, чтобы она заткнулась. Хочу заполнить ее рот своим языком, пока она не застонет и не обмякнет в моих объятиях. А потом сорвать с ее тела эти шорты и трахнуть у стены.

Мое сердце колотится. Член становится болезненно твердым. А она смотрит на меня так, будто читает каждую грязную мысль в моей голове и бросает мне вызов попробовать.

Мои губы горят от желания, а пальцы покалывает от потребности прикоснуться, дразнить и требовать... Черт возьми, это плохо. Очень, очень плохо.

— Я ухожу, — голос срывается, и, прежде чем успеваю поддаться искушению, я бросаюсь вперед к лифту. Заскакиваю внутрь и отказываюсь оглядываться, пока дверь плотно не закроется, потому что, скорее всего, я сделаю какую-нибудь глупость и все испорчу.

Дверь начинает закрываться.

Ванесса наносит последний удар.

— Итак, кто бежит?

Тогда, в старшей школе Ванесса подарила мне на день рождения сову, которую сделала на уроке керамики. Она ненавидела керамику, терпеть не могла все, что связано с искусством. Девушка была гениальна, но всегда говорила, что у нее не хватает мозговых клеток для художественных занятий. Ее консультант посоветовал ей посещать эти занятия, так как это могло помочь ей лучше подготовиться к поступлению в колледж.

Я открыл подарок, завернутый в белую папиросную бумагу. Он был похож на картофелину с огромными желтыми глазами.

— Спасибо за... картошку. — Я никогда не забуду выражение ее лица. От хмурого недоумения она перешла к осознанию того, что я прав, это действительно было похоже на картошку, а затем к истерическому смеху.

Я продолжал извиняться, просил ее сказать мне, что это должно было быть. Ванесса не могла вымолвить ни слова. Так сильно смеялась. Наконец, она перевела дыхание и сказала, что это сова, от чего мы оба разразились безудержным хохотом.

Тогда она спросила меня, если бы пучеглазая картофелина была нашим ребенком, любил бы я ее не смотря ни на что. В то время это был такой невинный вопрос. Любил бы я нашего ребенка? Конечно, любил бы.

И все же, когда она сказала мне, что беременна на первом курсе колледжа, я решил, что она не хочет его оставлять. Если бы я только вспомнил ту дурацкую керамическую сову, если бы уловил ее подсказки, насколько другой была бы моя жизнь.

Забавно, я уже целую вечность не вспоминал о той керамической сове, и все же задаюсь вопросом, не был ли тот приступ смеха с Ванессой последним величайшим подарком, который мне когда-либо делали.

— ...вытащи голову из задницы и обрати внимание!

Повышенный голос Августа отрывает меня от моих мыслей, и я свирепо смотрю на засранца за то, что он испортил мне прогулку по переулку воспоминаний. Он поднимает брови, словно ожидая чего-то от меня.

Я замечаю Алекса, который смотрит на меня своим типичным отсутствующим взглядом. Затем Хадсона, который смотрит на меня так, будто собирается броситься всем телом навстречу быстро приближающейся опасности.

— Извини, я отвлекся, — признаюсь я.

— Охренеть можно. — Август откидывается в своем кресле во главе стола для совещаний.

Пятеро других руководителей неловко ерзают на своих местах и не отрывают носов от лежащих перед ними бумаг.

— Я введу его в курс дела после совещания, — говорит Хадсон, пытаясь разрядить обстановку. — Вы говорили о здании «Палома»?

Август игнорирует его.

— Хейс, не хочешь рассказать нам, чем ты так озабочен?

— Не особо.

Том из отдела продаж прочищает горло, когда у него вырывается хихиканье.

— Да ладно, мы все умираем от желания узнать, что может быть важнее сделки на четырнадцать миллионов долларов, которую мы обсуждаем.