This fluttering life, never still,

Survives to oblivion’s despair.

We are the type of thy will

To the tribes of the air.

III

Soul, what art thou in the tribes of the field?

Lord, said a maple seed,

Though well we are wrapped and bound,

We are the first to give heed,

When thy bugles give sound.

We banner thy House of the Hills

With green and vermilion and gold,

When the floor of April thrills

With the myriad stir of the mould,

And her hosts for migration prepare.

We too have the veined twin-wings,

Vans for the journey of air.

With the urge of a thousand springs

Pent for a germ in our side,

We perish of joy, being dumb,

That our race may be and abide

For aeons to come.

When rivulet answers to rill

In snow-blue valleys unsealed,

We are the type of thy will

To the tribes of the field.

IV

Soul, what art thou in the tribes of the ground?

Lord, when the time is ripe,

Said a frog through the quiet rain,

We take up the silver pipe

For the pageant again.

When the melting wind of the South

Is over meadow and pond,

We draw the breath of thy mouth,

Reviving the ancient bond.

Then must we fife and declare

The unquenchable joy of earth,—

Testify hearts still dare,

Signalize beauty’s worth.

Then must we rouse and blow

On the magic reed once more,

Till the glad earth-children know

Not a thing to deplore.

When rises the marshy trill

To the soft spring night’s profound,

We are the type of thy will

To the tribes of the ground.

V

Soul, what art thou in the tribes of the earth?

Lord, said an artist born,

We leave the city behind

For the hills of open morn,

For fear of our kind.

Our brother they nailed to a tree

For sedition; they bully and curse

All those whom love makes free.

Yet the very winds disperse

Rapture of birds and brooks,

Colours of sea and cloud,—

Beauty not learned of books,

Truth that is never loud.

We model our joy into clay,

Or help it with line and hue,

Or hark for its breath in stray

Wild chords and new.

For to-morrow can only fulfil

Dreams which to-day have birth;

We are the type of thy will

To the tribes of the earth.

ЛИРИКА

Я когда-то не мог разгадать -

Всхлип весенний душой не постиг,

Страстных птичьих рулад благодать

И лягушек пронзительный крик.

Но с приходом твоей красоты,

На уста налагая ладонь,

В смертном сердце оставила ты

Свой волшебный, бессмертный огонь.

Море, спрашивал я, отчего

Так пустынно, старо, неприветно,

Среди снежных равнин нелегко,

Ледяная зима без просвета?

Лес зачем это, спрашивал я,

Украшает багряная осень,

Неземными цветами земля

Склоны гор расписала у сосен?

Я не мог осознать, почему

Молодые в мечтах расторопны,

И не думал, что это приму -

Под звездою опасные тропы.

Не сумел догадаться тогда,

Что мужчины теряют рассудок,

Красоту созерцая – года

Убеждался: порыв этот жуток.

Что у Времени взяли с руки,

Полной счастья и гибели тоже,

Непреклонной, как жизни круги?

Но теперь понимаю. О, Боже!

A Lyric

Oh, once I could not understand

The sob within the throat of spring,—

The shrilling of the frogs, nor why

The birds so passionately sing.

That was before your beauty came

And stooped to teach my soul desire,

When on these mortal lips you laid

The magic and immortal fire.

I wondered why the sea should seem

So gray, so lonely, and so old;

The sigh of level-driving snows

In winter so forlornly cold.

I wondered what it was could give

The scarlet autumn pomps their pride.

And paint with colors not of earth

The glory of the mountainside.

I could not tell why youth should dream

And worship at the evening star,

And yet must go with eager feet

Where danger and where splendor are.

I could not guess why men at times,

Beholding beauty, should go mad

With joy or sorrow or despair

Or some unknown delight they had.

I wondered what they had received

From Time's inexorable hand

So full of loveliness and doom.

But now, ah, now I understand!

ГОРНЫЙ ПРОХОД

Я знаю перевал, куда пойду однажды,

Июнь вернется, мир обрадуется лету.

Он глубоко лежит, закрытый тенью,

Могучая расселина среди холмов зеленых,

Проход холодный, темный в сердце гор.

Между лесистых склонов путь лежит,

Где бук, каштаны и болиголов,

Среди густого леса лавр раскидисто блестит

Свободно, бело – розовый, как тело Дафны -

Но это все пока удалено от мира,

Как если б там лесных богов арестовали,

И красота вокруг дыханье затаила.

Над головой моей на фоне синих сводов

С огромной высоты нависли серые уступы,

Израненные зимами в снегах тысячелетий.

Дорога вьется от речных земель обширных,

Бродяг счастливых зазывая шаг за шагом

Подняться до высоких гор небесных.

И там, где путь лежит к подножию предгорий,

Ручей сквозь темный лес спускается в долину,

Поет и пляшет молодость рассвета

Среди больших камней и мелких речек,

Лучи пронзают тень деревьев мшистых

И день промок от брызг в его журчанье.

Туда пошел бы я свободно, с легким сердцем,

Поднялся к дому своему между холмами,

У хижины своей сидел в дверном проеме

Я, окруженный в одиночестве безмолвном

Лишь призраками сумерек лесных.

В уединении таком я должен слышать

Среди листвы прохладной вечерами

Дроздов, поющих гимны голосом спокойным -

Невозмутимо чистые, восторженные звуки,

Возможно, это в мудрости небесной

Поют на радость серафимы о начале

Всего, что продолжает вечный ход вещей.

A Mountain Gateway

I know a vale where I would go one day,

When June comes back and all the world once more

Is glad with summer. Deep with shade it lies,

A mighty cleft in the green bosoming hills,