Свой традиционный кофе она выпила еще в десять утра. Подавая душистый, пряный напиток, Густав слегка качнул головой, и Лиза уловила в этом движении нечто, что показалось ответом на ее немой вопрос: «Есть ли ответ? Он что-то написал?». Но официант молча погрузился в рутину ресторанных будней, оставив девушку наедине с пухлой оранжево-красной чашкой. Она пила густой, ароматный кофе маленькими глоточками и думала. Кто же этот молодой человек? Почему он вообще решил отреагировать на ее мысли на бумаге? Хм, а ведь ответ прост. «Грустно. Мне тоже». У него тоже что-то случилось. Это было пока лишь догадкой, но Лиза на интуитивном уровне чувствовала, что права.

Спустя полчаса она уже гуляла по городу, стараясь миновать очевидно туристические маршруты и сворачивая в тесные проулки без сувенирных магазинов и шоколатерий. Здесь, в относительно безлюдных улочках, Лизу ничего не отвлекало от мыслей, которые она скрупулезно просеивала, раскладывала по полкам и придирчиво сортировала по уровню важности. Но центр Брюгге – не такой уж и большой. Поэтому девушка неизменно выходила на оживленные улицы, где бесчисленные туристы гудели возбужденным роем. Без устали перемещались они от бара к ресторану, от ресторана – в магазин, от магазина – снова в бар. В их руках едва помещались пакеты с сувенирами и подарками. Но им были ни по чем тяжесть сумок и замерзшие пальцы. Гости города безудержно предавались чревоугодию, возлияниям и праздничному шопингу, наслаждаясь эйфорией главного зимнего праздника.

В какой-то момент Лизу захлестнул этот водоворот, и она сама не поняла, как оказалась на пороге маленького магазинчика. Но дверь чуть жалобно скрипнула, ей в противовес весело звякнул колокольчик, и девушка попала в… сказку? Не было это похоже на елочные базары в ее городе, где куцые искусственные елки сиротливо скучали, возвышаясь над табличками с ценами. И даже не напоминало просторные залы в ТЦ с их тусклыми, безликими шарами и пафосными куклами «ручной работы». Нет, это была не просто лавка с елочными игрушками, нет! Настоящая сокровищница! В древесно-хвойном воздухе оживало само Рождество! В окошках пряничных домиков, того и гляди, зажжется теплый свет. Стада оленей в шапочках и шарфиках бросают любопытные взгляды. Имбирные человечки и застывшие в вечном танце балерины. Ангелы в серебристых одеяниях и розовощекие амуры, стыдливо скрестившие пухлые ножки. Бравые Щелкунчики из дерева и керамические пастушки с нежным румянцем на щеках. Целые рождественские вертепы из гладкого фаянса и фетровые шершавые гномы. Волшебные сани, готовые взлететь в черное небо, полное сияющих звезд и, конечно же, елки! С искусственным снегом и шишками, с фонариками и разноцветными шарами, подглядывающими из-за колючей мишуры. Лиза почувствовала, как её дыхание замерло. Она медленно ступала вдоль витрин, прислушиваясь к звону колокольчиков, который сливался с шелестом упаковочной бумаги. Пальцы едва касались игрушек, которые в ожидании покупателей висели на небольших деревянных кронштейнах. И вдруг Лиза остановилась. Глаза сами собой нашли среди всего этого волшебства и мистерии маленькую, хрупкую балерину. Фигурка переливалась как-то невесомо, призрачно. Тонкая и нежная – казалось, будет достаточно одного даже легкого движения, чтобы сломать замершую танцовщицу. Полупрозрачная, сияющая изнутри серебром, она казалась какой-то нереальной, даже заколдованной. Лиза аккуратно подцепила петельку, сняла балерину и, стараясь не дышать, положила ее себе на ладонь. Сложно было сказать, чем привлекала игрушка – застывшая в изящном прыжке, в развевающейся юбке с воздетыми к небу тонкими руками. Было в ней что-то одновременно легкое, торжественное и… невыносимо печальное. Лиза бережно накрыла балерину второй ладонью, словно защищая от всех бед, и уверенно двинулась в сторону кассы.

И вот сейчас она сидела на плюшевом стульчике и едва заметно улыбалась своим мыслям. Этот день был необыкновенным. Каким-то поразительным образом мысли о Вадиме отошли на задний план. Не исчезли полностью, но притупились и стали менее болезненными. Хоть и стучал молоточек в затылке: «Вадим может приехать. Что ты будешь делать, если он тебя найдет? Рано или поздно все равно придется с ним пересечься». Но какое-то новое чувство поселилось внутри, какой-то стержень пустил корни, давая надежду на опору. Боясь спугнуть это внезапное воодушевление, Лиза несмело улыбнулась Густаву, который шел к ней уже с бокалом вина.

– Добрый вечер, прекрасная Лиза, – учтиво улыбнулся тот. – Я взял на себя смелость сразу принести вино, которое вы обычно берете. Но если вы сегодня хотели выпить что-то другое, этот бокал будет за мой счет.

– Нет, что вы! – запротестовала девушка, смутившись. – Все в порядке, спасибо вам, Густав.

– Ах да, с вас еще один евро, – шевельнулись мохнатые усы вслед за многозначительной улыбкой хозяина.

– За что? Какие-то сборы?.. – Лиза недоверчиво покосилась на бокал с бордовым напитком.

– Нет, просто я не думаю, что почтовым ящикам платят больше, – с этими словами Густав, беззлобно усмехаясь, протянул сложенный пополам двойной тетрадный листок.

Лиза, хоть и надеявшаяся в душе на ответ, изумленно замерла и подняла на мужчину полные мольбы глаза. Но тут же, будто отмахнувшись от дурмана, начала копошиться в сумке.

– О, простите, пожалуйста! Да, конечно! Один евро… Секунду! – сумочка явно не сдавалась, пряча кошелек от хозяйки.

– Милая Лиза, перестаньте, я же просто пошутил. Мне это совершенно не сложно! – в голосе официанта девушка услышала какую-то неловкость и смущение.

– Мне очень неловко, простите… Если я могу что-то для вас сделать…

– Просто возьмите письмо, – мягко улыбнулся Густав, но от Лизы не укрылось, как дрогнула его слегка морщинистая рука, протянувшая бумагу.

«Он словно знает, что там написано», – мелькнула тревожная мысль. Проводив взглядом официанта, Лиза глубоко вздохнула и накрыла тетрадный лист ладонью, будто пытаясь впитать содержимое кожей. Сердце замедлило бег, и на мгновение показалось, что его стука и вовсе не слышно. Она сделала большой глоток вина и зажмурилась от терпкой кислинки. «Так, давай! Ты же сама этого хотела. Подспудно, где-то глубоко в душе, но хотела же!» – тарахтело в голове. Но руки не слушались. И вдруг почудилось, что пальцы касаются не шершавой бумаги, а рук этого незнакомца, который несколько часов назад писал это письмо. Лиза тряхнула головой, пытаясь прогнать неожиданное видение. Наконец, она собралась с силами, развернула двойной листик и… Первое же предложение, всего шесть слов, будто поставило на паузу все вокруг. Замерли посетители, официанты, даже вода в канале. Только равнодушный белый шум и застывшие позы.

– Густав! – даже ей самой была слышна какая-то детская беспомощность и растерянность в собственном треснувшем голосе. – Густав! Пожалуйста, еще вина! Двойной бокал…

Тот кивнул, и Лиза больше почувствовала, нежели увидела в полумраке, беспокойство в его дымчатых глазах. Когда бокал с двойной порцией появился на столике, решение было принято. Все-таки ее исповедь была прочитана. Значит, и ей надо сделать то же самое. Но первых шести слов письма было достаточно, чтобы понять: это будет сложно и невыносимо тяжело. Лиза крепко зажмурилась: так делают дети, чтобы не заплакать. Но все же развернула лист и, вздохнув, начала читать.

«Моя жена умерла два месяца назад. А что дальше? Я не знаю. Что говорят, что рассказывают, когда умирает близкий человек? И можно ли это назвать предательством? Моя Маша умерла, она меня оставила. Ты скажешь, что это не так. Но… С самого первого дня, когда я впервые увидел ее, и до вечера, когда мне позвонили и сообщили о ее смерти – я понятия не имел, что она больна. Она ничего не говорила. Не поделилась. Не дала шанс бороться. Получается, она предала мою любовь, мою искренность? Время лечит… Так говорят. Чушь. Ничего оно не лечит. Боль будет всегда. К ней можно привыкнуть, жить с ней. Я ни с кем не делился никогда своими чувствами. Никогда не плакал. Разве что в детстве, расшибив коленку. А вчера я разрыдался прямо в центре города, на виду у всех прохожих. Впрочем, плевать, что они подумали. Я даже не помню, как покупал виски в магазине. Кажется, рыдал в номере у себя потом. Утром только пустую бутылку увидел на полу. Сначала показалось, что стыдно. За слезы в центре Брюгге. За то, что не справляюсь. А я не знаю, как мне справиться. Поначалу я разговаривал с ней. Не потому, что не верил в ее смерть, а потому, что считал – так правильно. Спрашивал, будет ли она кофе или хочет чай. Говорил, что забрал ее вещи из химчистки. Рассказывал что-то. Потом я пытался жить так, как жила она. Но у меня никогда бы так не получилось. Она всегда ходила по краю. Однажды мы гуляли и увидели, как рослый парень выясняет отношения со своей девушкой. Довольно грубо, на повышенных тонах. И Маша подбежала к ним, оттолкнула этого парня и как закричит: «Ты что, думаешь, она тебя не поймет, если ты будешь спокойно говорить? Обязательно надо орать? Может, стоить попробовать нормально проблемы обсудить?». Я испугался за нее: мало ли, что у того громилы на уме могло быть. Подбежал, начал извиняться. А тот, видимо, так опешил, что только смотрел на меня и молчал. Потом что-то буркнул, взял свою девушку под руку, и так они и ушли. А Маша стоит, смотрит им вслед, дышит так часто-часто, ноздри дрожат. Резко ко мне поворачивается и говорит: «Всех что ли надо жизни учить?!». И пошла. Я ее догнал и говорю, мол, ты сумасшедшая, вдруг бы он что-то сделал с тобой! А она внимательно так на меня посмотрела и сказала: «Да, я больная». Теперь я понимаю, что она имела в виду. Так вот я бы не смог так жить, как она. В постоянном движении, в непрекращающемся танце. Она очень любила танцевать. Без разницы, где: под дождем на улице, ночью на пляже, обнаженной в спальне… Она всегда танцевала. И никогда ничего не планировала. Жила – как чувствовала. Я даже не помню, когда она поступала не спонтанно. Мы даже поженились случайно. Просто шли мимо ЗАГСа, и я что-то пошутил про свадьбу, хотя в мыслях был настроен абсолютно серьезно, даже колечко присмотрел. (Она это чувствовала – я уверен). И тут она хитро так улыбнулась, схватила меня за руку и потащила в здание. Так мы и подали документы. Много чего было. Так и не вспомнить… И все эти два месяца я пытаюсь ее понять. Почему она ничего не говорила? Я ходил ее тропами. Несмотря на всю свою непредсказуемость, были у нее любимые места. Старая лавочка на холме, откуда виден весь город. Набережная. Автобусная остановка. Я так и не выведал, почему она любила сидеть на той остановке. Так и осталась эта тайна с ней. Сейчас я понимаю, почему она любила гулять по кладбищу – да, звучит жутко. Пожалуй, это единственное, что я разгадал: ей там было спокойно. Да, спокойно. Там она находила равновесие, которого не было в ее жизни. А теперь это равновесие ищу я. И не нахожу. Пытаюсь понять, как жить дальше. Не подумай, я не собираюсь кидаться с крыши или еще что-то в этом духе вытворять. Нет. Просто… Как? Да, со временем чувство потери перестанет быть таким острым. Но пока мне очень больно. Думаю, так же, как и тебе. Знаешь, я ведь не просто так здесь оказался. Сейчас расскажу. Мне повезло, что сам себе начальник. Делегировал обязанности – и хорошо. Но на работу все равно приходил. Пьяный. С утра. И так недели две. Это с похорон началось. Увидел ее… такую… безмятежную, маленькую. Лицо ровное-ровное. Только морщинки обострились. У нее их много было, мимических. Это от того, что она каждому чувству отдавала всю себя. Будь то любовь, ненависть, злоба, грусть – все на лице отражалось. Я любил эти морщинки. Так вот, работа, да… В какой-то момент мой заместитель сказал… даже нет, это больше был приказ… «Уезжай, – сказал он. – Ты сейчас разрушаешь все вокруг, и себя в первую очередь». И я уехал. Маша очень любила путешествовать, мы много где побывали. И однажды – это было год назад, зимой – мы сидели на полу и молча смотрели на снегопад. И вдруг она ни с того, ни с сего говорит, тихо так: «Знаешь, чтобы понять, кто ты такой, нужно побывать в Брюгге». А я не ответил ей. Даже не знаю, почему. Наверное, почувствовал, что она не ждала ответа. Потом уже она как-то обмолвилась, что была в Брюгге однажды. Но снова я промолчал. Знаешь, здесь меня начали пугать некоторые мысли и чувства. А была ли это любовь? Ведь ни одного дня не было, чтобы ее непредсказуемость не пугала меня. Наверное, мозгом я понимал, что эти отношения губительны. Они изнуряли и выматывали. Я всегда был настороже, всегда в ожидании чего-то. В каком настроении проснется Маша? Что опять взбредет ей в голову? Что она сделает в следующую секунду? Три с половиной года невроза, жизни на грани, постоянной готовности к буре… И сейчас я виню себя за то, что впервые чувствую себя… свободным. Это очень странное ощущение. Постараюсь объяснить… Что-то болело, и от тебя это отрезали. И вроде стало легче, но все равно сложно без этого жить. Прости, незнакомка Лиза, я не умею так красиво писать. Но, мне кажется, ты сможешь меня понять. И, знаешь, я всего второй день здесь, в Брюгге, и, видимо, Маша наврала: я до сих пор не могу понять, кто я такой. А главное – что делать дальше. Я как-то… потерялся. Я думал, что здесь отвлекусь. Все-таки Рождество, и город очень красивый. Но я не вижу гирлянды и елки. Я иду по улицам и пытаюсь разгадать, о чем думала Маша, когда была здесь. Где ступала ее нога, где она могла присесть выпить вина или кофе. Какое впечатление произвели каналы и озеро с лебедями. А еще, я уверен, что ей понравился бы один магазинчик. Мимо сегодня проходил и решил заглянуть. А там сплошь все для Рождества: игрушки разные, фонарики, Санта-Клаусы… Маше бы точно там понравилось, она очень любила украшать нашу квартиру к Новому Году. Ей в этом равных не было. Заходил домой, как в сказку. Сказка… А теперь я словно гири за собой волочу. Так тяжело. А ведь я думал, что здесь смогу смириться и понять все, найти смысл, почему все так произошло! Почему она молчала все эти годы! Мне так страшно просыпаться и каждое утро понимать, что ее нет рядом! И меня рвет на части: я свободен от ее сумасшествия, но в то же время мне необходимо это безумие… Зачем я здесь?! Кругом люди, они едят вафли и пьют глинтвейн. Как ненормальные скупают шоколад и елочные игрушки. Фотографируют каждый сантиметр города. И я не понимаю, что делаю! Знаю только, что мне ее не хватает! Хотя целью этой поездки было – не скучать по ней!.. Мне так больно… И так страшно…