– Люди, окружающие тебя, состоят из достоинств и недостатков, большая часть которых формируется из оценочных суждений. Человека можно посчитать склочным, а он просто воинствующий перфекционист. Рационализатор может оказаться лентяем. Весёлый человек – дурачком. Прими их такими, какие они есть. Ты не изменишь человека и не перевоспитаешь, но можешь знать и управлять. Используй слабости, задействуй сильные стороны. Будь внимателен, но твёрд, строг, но справедлив. Я говорю, может быть, штампами, но я знаю, что ты переваришь эту информацию и сделаешь из неё методичку.

Эта своеобразная инструкция, позволила мне испытать некоторое облегчение. Я сохранил требовательность к сотрудникам, и со временем убедил их, что в ошибках лучше признаваться сразу, чем скрывать и маскировать их. Научился различать кто из них спринтер, а у кого, напротив, длинное зажигание, кто может долго сохранять концентрацию, а кто требует регулярных маленьких перерывов. Зануду я ставил в арьергард, и он прекрасно закрывал проекты, а один довольно поверхностный, но невероятно обаятельный тип шёл в авангарде и выполнял роль буфера между нами и клиентом. Таким образом, мне удалось выстроить ту часть работы руководителя, которая была далека от дорогих моему сердцу цифр и отчётностей. Но до сих пор наибольшие трудности я испытываю, когда кто-то из подчинённых приходит ко мне с проблемами личного характера.

Мой предшественник, действительно очень крутой специалист, прошедший-таки весь этот путь от младшего помощника до начальника отдела, встретил меня до крайности нелюбезно. Ему было неприятно, что, покидая свой пост по состоянию здоровья и в силу возраста, ему приходится оставлять отдел какому-то выскочке, протеже и почти ребёнку. Тем не менее, видимо из уважения к Монаховой, он педантично ввёл меня в курс дела и ещё два месяца курировал работу отдела в статусе консультанта. За это время отношение его ко мне, надо сказать, изменилось на сто восемьдесят градусов. При торжественных проводах он, взяв заключительное слово, признался, что не верил в меня и был разочарован, что на это место не взяли никого из его подчинённых.

– Но теперь могу с удивлением и удовольствием констатировать, что столь смелое кадровое решение, – взгляд его пересёкся с Монаховой и она чуть вздёрнула подбородок, готовясь принять вызов. – Оказалось невероятно удачным и дальновидным!

Монахова чуть улыбнулась, а именно сместила уголки рта примерно на миллиметр. Бывший уже начальник отдела продолжал:

– Борис обладает всеми достоинствами, необходимыми для главы такого важного для нас направления, ключевого и системообразующего. Он умён, очень быстро соображает, ещё быстрее схватывает. Разбирается в предмете, что вообще удивительно, для буквально вчерашнего студента, зрело мыслит, видит возможности там, где их никто не видит, и имеет смелость донести их до руководства, а затем отстоять и внедрить.

С тех пор прошло почти десять лет. Отца моего уже нет в живых, и я уже давно не «министерский сынок», а сам по себе. Компания за эти годы разрослась, ширились направления и сферы, но я неизменно занимал на совещаниях кресло по правую руку от Монаховой и давно уже точно знал, что занимаю его по праву, а не по протекции.

Один только раз мы с Монаховой коснулись этой темы. Придуманная мною стратегия на грани аферы чуть не дала сбой, и накануне решающего дня она вызвала меня к себе. Был совсем поздний вечер, почти никого уже на этаже не было. Она сидела в кресле, сняв туфли и положив ноги на пуфик. Когда я вошёл, она не изменила позы. Вид этих холёных босых ног поверг меня в ступор. Я с трудом отвёл глаза от расслабленной фигуры в кресле, усталой руки, держащей бокал с шампанским, и этих ног и заставил себя сконцентрироваться на её лице. Ночная панорама за окном, выключенный верхний свет, добавляли ей морщин и образовывали жёсткую складку, ползущую от крыльев носа к краешкам губ. Я впервые подумал, что управление такой махиной даётся ей непросто, а все эти наши рисковые фокусы отнимают у неё годы жизни.

– Борис, налей себе шампанского, если хочешь, – она махнула рукой куда-то в сторону. Я отрицательно мотнул головой и остался стоять, где стоял. – Когда твой отец попросил взять тебя к себе, мы поругались. Мы никогда не ругались и всегда очень уважительно относились друг к другу. Если бы он просто просил дать тебе место, шанс проявить себя, вырасти, я бы поняла. Но он настаивал на руководящей должности. Он очень верил в тебя, Борис.

Я затаил дыхание, боясь спугнуть настрой на откровенность, внезапно охвативший мою несгибаемую начальницу.

– Я отказала в самой категоричной форме, но тогда твой отец прибегнул к запрещённому приёму. И я поняла, насколько ему это важно. – глядя на мои округлившиеся глаза, она первый и единственный раз на моей памяти тихо засмеялась. – Господи, да ты сейчас в обморок упадёшь, сядь же, наконец!

      Я, не отрывая от неё взгляда, нашарил рукой что-то мягкое и сел. Теперь она смотрела на меня вполоборота, сумеречный свет окна из-за моей спины мягко осветил её лицо. Морщины исчезли, разгладилась складка, черты лица обрели мягкость, глаза притягивали, как два чёрных омута. Сейчас она была очень красива, и я удивился, почему раньше я этого не видел, считая её почти уродиной. Она снова стала серьёзной.

– Я была уверена, что ты не знаешь, а теперь достаточно посмотреть на твоё лицо, чтобы убедиться в этом. Мы с твоим отцом встречались в молодости, даже несколько лет жили вместе. Он очень хотел детей, а я не хотела становиться матерью. Когда я прервала беременность, он не смог простить меня, и мы расстались. Мы очень любили друг друга, Борис, но вместе быть не могли. А потом появилась твоя мать и жизнь твоего отца снова обрела смысл.

«А ваша жизнь?», – хотел спросить я, но, конечно, не решился.

– Потом твоя мать умерла при родах. Наверное, мы могли бы воссоединиться, но я по-прежнему не хотела быть матерью, а он… Он получил, что хотел: детей, да сразу двоих. Он был счастлив, и он был хорошим отцом, правда?

– Да, – хрипло ответил я тогда. – Он был замечательным отцом.

Я не знал, что сказать. Кроме того, я боялся заговорив, нарушить эту магию минутной близости, равновесие тишины, ход воспоминаний. Я ощущал солёную каплю, прочертившую мокрую дорожку к моим губам, и видел вторую в вечернем сумеречном свете, скатившуюся вниз и потерявшуюся в глубокой морщине у её рта.

Кстати, на следующий день моя стратегия, смахивающая на аферу, прошла по лезвию бритвы, но вырулила и принесла нам огромный успех, выведя компанию буквально на новый уровень.

Воспоминания, унёсшие меня на тридцать второй этаж башни в Сити, который занимала наша компаниея, прервались новыми необычными ощущениями. Опухоль едва заметно начала пульсировать. План действий был определён. Я связался с секретарём и отменил все встречи на сегодня. Затем я позвонил в клинику. Свободного времени на одиннадцать уже не было. Меня поставили в лист ожидания, но ожидать было не в моих правилах. Я быстро оделся. Пульсация не усиливалась, но и того, что я ощущал, было достаточно для лёгкой паники. Зазвонил телефон. Сестра унаследовала все лучшие качества нашей семьи: заботливость и настойчивость.

– Борис, ты как? – с ходу начала она. – Я что-то места себе не нахожу. Что там у тебя происходит?

– Да в целом всё хорошо. Волноваться пока не о чем, – я прикусил язык, но было поздно.

– В смысле «пока», а когда надо начинать волноваться? Ты мне как, отмашку дашь, можно уже волноваться или нет? Ты дома? Один, или с тобой кто-то есть? Вероника или как там, прости, не помню, как её зовут.

– Видимо, Вика, но, если ты хочешь, мы можем звать её Вероникой.

– Значит, один. Ты сегодня должен был идти к врачу. Во сколько? Мне приехать?

– Эй, помедленней, сестрёнка. Всё хорошо, как раз в клинику собираюсь, – в очередной раз солгал я.

– Отзвонись потом, пожалуйста, – тихо попросила она, и меня проняло.