В городской же квартире мы зимовали, а потом уже полноценно жили в свои более взрослые, студенческие годы. В школу и из школы нас возили, учились мы, естественно, в одном классе, и это было удобно. А вот высшее образование развело нас по разным факультетам, расписание перестало совпадать. Ездить из загородного дома стало сложно, поэтому, посовещавшись на семейном совете, мы переместились в город. В квартире мне нравилось больше, я никак не мог насладиться городом, общением с новыми друзьями, кинотеатрами, кафе. Сестра же моя скучала по тишине, простору большого дома, чистому белому снегу или пению птиц, но тоже нехотя признавала удобство города. Когда же мы закончили второй курс, отец, уже отошедший от министерских дел, уехал снова за город, за тишиной и экологически чистым воздухом. Сказал нам, что ему требуется сосредоточение для написания цикла лекций. Сейчас-то я понимаю, что он хотел дать нам возможность отдохнуть от его надзирающего ока и познать прелести весёлой студенческой поры.
Когда он ушёл из жизни, квартира будто задалась целью свести меня с ума. Сестра уже к тому времени была замужем и жила отдельно. А я возвращался с работы в квартиру, где всё напоминало о нём. Все эти мелочи, на которые при жизни отца я не обращал внимания, стали вдруг «памятными вещами». Вот его стол, где он работал, вот его любимое кресло, где он отдыхал. На эту картину на стене он подолгу смотрел, из этой чашки пил кофе, на этих книжных полках копался в поисках нужной литературы. Это было просто невозможно. Можно было бы просто сделать ремонт и переделать всё под свой вкус. Но даже вид из окна был видом, на который смотрел он каждое утро перед тем, как надеть пиджак и выйти из дома. Я объяснился с сестрой и продал квартиру. Менять так менять, подумал я и вселился в современную высотку. Вид на тихий зелёный дворик сменился видом на реку и эффектную панораму города. Спокойный классический стиль тоже остался в прошлом, в моей новой квартире господствовал минимализм. Изобилию комнат я предпочёл открытое пространство, уюту – холод, сочности красок – монохром. Маленькая приватная зона спальни и ванной комнаты – не в счёт. Кстати, отцовское любимое кресло, торшер в технике Тиффани и ковёр из нашей старой квартиры перекочевали со мной и создавали невероятно притягательную, цельную островную композицию, интересно контрастирующую с остальной обстановкой и формой, и цветом, и температурой подачи. Это я не сам придумал, это так было написано в одном интерьерном журнале, который напечатал интервью с архитектором проекта.
Если что, архитектором была Маша, моя сестра. Насколько я был способен в точных науках и цифрах, настолько же она была погружена в мир цветов и форм. Она прекрасно рисовала с самого раннего возраста, могла надолго «зависнуть» над фотографией какого-нибудь знаменитого здания, прекрасно чувствовала цвет и гармонию построения пространства. Став чуть старше, она освоила необходимые компьютерные программы, искала себе добровольную практику на стройке, вникала и вгрызалась в науку и упоением и настойчивостью фанатика. При огромном конкурсе, без какой бы то ни было протекции отца, Маша поступила на один из самых престижных факультетов города и по окончании имела сразу несколько предложений о трудоустройстве от солидных архитектурных бюро.
Пространство моей новой квартиры она выстроила чётко по моему запросу, а вот относительно дизайна у нас были баталии, да ещё какие! Она ни в какую не желала «запирать меня в каменные джунгли» и считала, что пустое холодное пространство не подходит для шумной большой семьи, которой я просто обязан был обзавестись. Я же, напротив, был уверен, что всякая охотница за мужем, очутившись у меня в гостях, должна понять, что эта квартира предназначена для холостяка и точка.
В итоге я убедил Машу, что шумная большая семья, которой я обязательно обзаведусь чуть попозже, должна поселиться подальше от делового центра, поближе к лучшим школам, паркам и всяческим секциям и кружкам. Сестра поверила и смирилась.
Теперь, приезжая к ней в гости, я наслаждался природой, восхищался чистотой воздуха, лежал на траве и слушал пение птичек, после чего с наслаждением возвращался в свои «каменные джунгли» и не готов был променять их ни на какие райские сады.
Детские дни рождения прекрасны тем, что быстро заканчиваются. Юные гости начинают капризничать, клевать носом, и взрослые, вздыхая и извиняясь, создают небольшую суматоху, отыскивая забытые вещи, собирают их тут и там, как некий урожай, и, наконец, рассаживаются по машинам и разъезжаются по домам.
Наступившая тишина оглушает нас. У племянницы нет даже сил разобрать подарки. Она лениво сидит на полу у дивана, смотрит на все эти свёртки и коробки в яркой упаковке и отчаянно, заразительно зевает. Мы тоже начинаем зевать, смеясь и поглядывая друг на друга. Я прощаюсь, получаю сонный поцелуй в щёку от маленькой принцессы и уезжаю домой, где меня ждёт тишина, темнота и огромная пустая кровать.
Снять пластырь я решился только в воскресенье вечером. Изогнувшись под немыслимым углом, я постарался рассмотреть опухоль. Она не увеличилась, но на ощупь в нижней части выпуклости появились какие-то неровности. Я провёл пальцем по всей длине образования. В подмышках кольнуло резко выступившим потом. Это совершенно однозначно были какие-то щетинки. Мне живо представилась оса с лицом Вики.
Однажды в детстве я убил муху, ползающую по стеклу. Она упала на подоконник, и я стал рассматривать её. И вдруг из неё вылезли маленькие белые черви. Зрелище было отвратительным. Я несколько дней не мог избавиться от этого воспоминания, но гибкая детская психика приспособилась к новым воспоминаниям, стёрла, запрятала глубоко в мозг эту картину и много лет я даже и не вспоминал об этом. До сегодняшнего вечера.
Я твёрдо решил завтра сходить к врачу.
Утром, замученный ночными кошмарами, я встал совершенно разбитым. В ванной первым делом попытался разглядеть опухоль в зеркало. Совершенно ясно было видно, что по нижнему краю припухлости торчит ряд волосков. Мягкие, щетиной их было назвать уже нельзя. Хотя бы даже и потому, что они прилично выросли и перестали колоться. Зуда, кстати, я больше не ощущал. Хмуро рассматривая себя в зеркале, я напряжённо думал.
Думать – это вообще моя работа. Работник интеллектуального труда, вот такая у меня жизненная философия и профессия заодно. Должность моя числится в кадровом расписании как «Начальник отдела аудита». Что в аудиторско-консалтинговой компании составляет примерно половину удельного веса. Вторая половина была за Монаховой.
С третьего курса я уже активно нарабатывал опыт в качестве стажёра в службе внутреннего аудита одной из крупнейших корпораций страны, затем, уже дипломированным специалистом два года грыз гранит сурового опыта на аудите бюджетных организаций. Отец, глядя на моё рвение и успехи, убедил Монахову взять меня в её новый, но уже довольно масштабный проект. Уж не знаю, чем она была так обязана моему отцу, но без собеседований и предварительных встреч приказала зачислить меня в штат прямёхонько на нынешнюю должность. Да, хотел бы я сказать, что прошёл этот путь с самых низов, прорвался через тернии и выстрадал кресло начальника отдела, но нет. Не скажу. Отца подвести я не мог. Вникал, сидел ночами, консультировался, падал от усталости, но испытывал настоящий драйв. Все, что касается бухгалтерии, финансов, юриспруденции давалось мне легко, я вообще любил учиться. Способности моего мозга, кажется, ограничивались только объёмом подаваемой информации. Однако, сложности всё равно имели место. Труднее всего для меня оказалось обнаружить под своим началом штат сотрудников. К этому я был не готов. Открытием стало то, что помимо рабочих обязанностей, эти люди занимаются своей личной жизнью, болеют, опаздывают, отпрашиваются в салоны красоты и химчистки. Вопросы коммуникации вызывали у меня наибольшие трудности. Где и как можно научиться быть начальником? Мне требовалась помощь. К Монаховой я обратиться не мог, делом чести было справиться самостоятельно, оправдать оказанное доверие, так сказать. Отец почувствовал мои мучения, выслушал меня, и дал мне совет, который я помню до сих пор:
