– Безусловно хорошо, какое может быть сомнение! – постарался я успокоить дона Алонсо.

Он был настолько взволнован, что даже не заметил, с кем обсуждает столь серьезный вопрос.

– Я вижу, ты разумный молодой человек, – промолвил дон Алонсо, несколько утешенный моими словами. – У тебя возвышенные и патриотические взгляды… Но Пака на все смотрит со своей колокольни, и поскольку у нее несколько странный нрав, да вдобавок она вбила себе в голову, что эскадры и пушки ни на что не пригодны, она не хочет никак понять, что я… Одним словом, она разгневается, когда я вернусь, ведь мы, к несчастью, проиграли сражение, и Пака затянет свое: надо было не так да не эдак – и совсем сведет меня с ума. Но баста, я теперь не буду обращать на ее слова никакого внимания! Как ты думаешь? Ведь я не должен теперь обращать внимания, на ее уколы?

– Разумеется, – отвечал я. – Ваша милость поступили совершенно правильно, что приехали в эскадру; это лишний раз доказывает, что вы по-настоящему храбрый моряк.

– Попробуй сунься с этими объяснениями к Паке – и увидишь, как она тебя встретит, – возразил мне дон Алонсо, все больше и больше распаляясь. – Словом, скажи ей, что я жив и здоров и что мое присутствие здесь крайне необходимо. Ведь в самом деле, когда отбивали у англичан «Санта Анну», я сыграл немаловажную роль. Не наведи я так славно пушку, кто знает, что было бы… А ты как думаешь? Может статься, я еще совершу что-нибудь полезное. Если к тому же подует попутный ветер, мы завтра отобьем еще несколько кораблей… Да, сеньор… я здесь подготавливаю кое-какой план… Посмотрим, посмотрим. Итак, прощай, Габриэль. Поговори поосторожней с Пакой.

– Хорошо, я ничего не забуду. Скажу, что, если б не ваша милость, не видать бы нам «Санта Анны» и что вы теперь приведете в Кадис еще дюжины две кораблей.

– Нет, что ты, две дюжины – это слишком много! – возразил дон Алонсо. – Корабля два-три… Ну, словом, я считаю, что очень хорошо поступил, приехав в эскадру. Пака будет рвать и метать, когда я вернусь… Но я уверен, что поступил правильно.

Проговорив это, он отошел от меня. Через минуту я видел, как дон Алонсо сидел в углу каюты. Он молился, тайком перебирая четки, чтобы, не дай бог, его не увидали за столь благочестивым занятием. Из последних слов моего господина я заключил, что он совсем спятил с ума, а застав его за молитвой, я и вовсе уверился в слабости его духа, который он тщетно пытался восстановить, обращаясь за помощью к господу богу. Донья Франсиска, видно, была права. Мой хозяин давно уж ни на что не годился, кроме как просить милосердия у бога. Согласно принятому офицерами решению мы покинули корабль. Могучие матросы с трудом перенесли на руках в шлюпку дона Рафаэля, раненых офицеров и Марсиаля. Огромные волны никак не давали им завершить эту благородную миссию, но наконец две шлюпки отвалили от борта «Санта Анны» и направились к «Громовержцу». Переезд с одного корабля на другой был невыносимо тяжел, но вот после долгой, упорной борьбы с волнами, когда казалось, что наша утлая лодчонка уже не вынырнет из грозной пучины, мы наконец достигли «Громовержца» и кое-как взобрались на его палубу.

– Ну вот, выскочили из огня, чтобы попасть в полымя! – проворчал Марсиаль, взобравшись на палубу «Громовержца». Но где командует капитан, там молчат матросы! Эту проклятую посудину, видно, в насмешку окрестили «Громовержцем», Говорят, он войдет в Кадис до полуночи, но я этому не верю! Вот увидите!

– Вы считаете, что мы не войдем в Кадис этой ночью? – с живостью спросил я Марсиаля.

– Вы, сеньор Габриэль, ничегошеньки в этом не смыслите, – отвечал он мне.

– Но ведь если мой хозяин дон Алонсо и прочие офицеры с «Санта Анны» уверены, что «Громовержец» войдет этой ночью в Кадис, значит он во что бы то ни стало туда войдет, – возразил я.

– Эх ты, салака, тебе и невдомек, что все эти сеньоры с капитанского мостика обшибаются куда чаще, чем простые матросы. А коли не веришь, пойди к командующему всей эскадрой мусью Трубачу, черти его забери, и спроси у него самого. Неужто ты не видишь, что он ни в зуб ногой в морском деле и совсем не умеет вести сражение. Да разве ты не соображаешь, что, поступи он, как я советовал, мы бы давно выиграли бой!

– Так вы считаете, что мы не доберемся до Кадиса? – настаивал я.

– Я только говорю, что эта посудина тяжелее свинцовой горы, да к тому же ненадежна. Ход у нее ни к черту, руля совеем не слушается, в общем здорово смахивает на меня: хромая, кривая и безрукая; словом, когда кладут руля налево, она прет направо.

И в самом деле, «Громовержец» всеми был признан наихудшим с мореходной точки зрения кораблем. Однако, несмотря на свой преклонный возраст, он был еще в приличном состоянии и на сей раз не подвергался особой опасности: хотя ветер с каждой минутой крепчал, корабль находился уже совсем рядом с портом. Куда большей опасности подвергалась «Санта Анна», лишенная парусов и руля и вынужденная тащиться на буксире у плюгавенького фрегата!

Марсиаля поместили в кубрике, а Малеспину в кают-компании. Когда мы укладывали молодого офицера рядом с другими ранеными, до меня донесся чей-то знакомый голос, но я не сразу сообразил, кому он принадлежит. Я подошел к группе офицеров, откуда раздавался этот иерихонский бас, заглушавший прочие голоса; и замер, точно вкопанный. Передо мной стоял дон Хосе Мариа Малеспина собственной персоной. Я подбежал к нему с криком, что здесь находится его сын, и любвеобильный папаша на миг прекратил свои завирания, чтобы поспешить к раненому юноше. Старик при виде сына пришел в неописуемый восторг; по его словам, он выехал из Кадиса, снедаемый страстным желанием разузнать во что бы то ни стало, что же приключилось с Рафаэлем.

– Твоя рана сущий пустяк, – заявил он, крепко обняв сына. – Это простая царапина. Ты еще не привык к ранам, ты у нас неженка, Рафаэль. О! Не будь ты сосунком во времена войны за Руссильон, я бы взял тебя с собой воевать, и ты бы узнал, почем фунт лиха! Вот там были раны! Однажды пуля попала мне в предплечье, прошла в плечо, потом проскочила вдоль всей спины и вышла у пояса. Вот это была рана, так рана! Но уже через три дня я снова был на ногах и командовал артиллерией при атаке Беллегарда.

Затем старый брехун в следующих словах объяснил свое присутствие на борту «Громовержца»:

– В ночь на двадцать второе мы в Кадисе узнали об исходе сражения. Как я уже говорил, дорогие сеньоры, кое-кто в свое время отмахнулся от моих соображений по переустройству нашей артиллерии, и вот вам результаты. Итак, стоило мне лишь проведать, что в порту укрылся Гравина с несколькими кораблями, как я незамедлительно отправился разузнавать, нет ли среди них «Санта Анны», корабля, на котором ты служил. Но мне сказали, что «Санта Анну» захватили в плен англичане. Нет слов, чтобы передать охватившее меня горе; я почти был уверен в твоей гибели, особенно после того как узнал об огромных потерях. Но я человек, который все доводит до конца. Узнав о предполагаемом выходе наших кораблей с целью отбить у неприятеля пленных и подобрать потерпевших крушение, я, не долго раздумывая, прибыл на один из них. Я изложил свои намерения Солано, а затем и самому командующему эскадрой генералу Эсканьо, моему старому другу, и он, не без колебаний, разрешил мне сесть на корабль. На «Громовержце», где я очутился этим утром, я расспросил про тебя, про «Сан Хуан», но ничего утешительного мне не сказали; напротив, мне сообщили, что Чуррука убит и что его корабль после героического сопротивления попал в руки врагов. Ты только подумай, каково было мое горе! И как еще сегодня утром я был далек от мысли, что обрету тебя на отбитой нами «Санта Анне»! Знай я наверное, что ты там, я бы отдал всего себя в распоряжение сеньоров офицеров, и корабль Алавы был бы освобожден за какие-нибудь две минуты!

Окружавшие нас офицеры ехидно посматривали на дона Хосе Мариа, слушая его несусветные бахвальства. По их улыбкам и веселым репликам я понял, что весь день старый враль, не закрывая рта, развлекал их своими побасенками; он не умолкал даже в самые опасные и критические минуты.