Через две версты путь отряду пересёк другой овраг, такой же крутой и глубокий, как первый, и здесь случилась потеря, соляной приказчик сверзился с половины склона оврага и сильно расшибся. Идти дальше он не мог, сильно повредил ногу, скрипел зубами, стонал и потел от боли.

– Сиди здесь! – сказал Курдюк. – Навязали на мою голову слабосилков, теперь с тобой мучайся. Сиди здесь, пойдём обратно, захватим.

– Ты что, Сафроныч! – испуганно вскричал приказчик. – Я же здесь не доживу до утра. Кругом волки!

– Нужен ты волкам, – ответил Курдюк. – Сейчас самая пора им сытыми быть. А пищаль тебе на что?

Не обращая внимания на стоны и жалобы приказчика, десятник повёл людей дальше. Потеря приказчика была не зряшной, все поняли, что нужно беречься, а то окажешься в ночи один и будешь выглядывать, из-за какого куста выпрыгнет на тебя волк или кикимора.

Сёмка со своими казаками шёл сзади отряда. Привычные ездить на лошадях, они восприняли пеший поход как незаслуженную кару и поначалу ворчали, но вскоре утомились и обречённо замолчали. Выход у них был только один – идти вперёд, не обращая внимания на свинцовую тяжесть в ногах и горячий пот, заливающий глаза.

Сёмка шёл, погружённый в ожидание теперь уже неизбежной встречи с братом, которой он смертельно боялся. Он не жалел Федьку, ставшего помехой ему в жизни, особенного после того, как стал полусотником. Прежние горячие чувства к Федьке остыли. Сёмка думал о нём с отчуждённостью, как о недруге, и лишь временами его охватывала жалость, но не к брату, а к себе. Федька не только свою душу убийствами загубил, иногда думалось Сёмке, его смертный грех на мне камнем виснет. Не мог подале убежать, на Дон, в Астрахань, так нет, пристал к первым встречным ворам близ Синбирска. Теперь всем известно о его кровавых проделках, и кто ни встретит Сёмку – у него сразу на уме: вот он брат Федьки-убивца.

Из тяжких размышлений Сёмку вывел голос Курдюка, который собрал вокруг себя всех людей и объявил, что до воровского стана осталось не более полутысячи саженей, и приказал всем отдыхать. Усольские ополченцы и казаки попадали на землю, отдых им был нужен, многих многовёрстый переход так вымотал, что они едва дышали. Люди собирались в спешке, воды не взяли, и всех мучила жажда. Сёмка уткнулся лицом в широкий травяной лист и жадно слизывал с него росу, то же делали и другие.

Конец отдыха указало солнце, оно начало всплывать над Волгой, как охваченный пламенем струг, и Курдюк велел всем подниматься и проверить оружие.

Сёмка глянул на своих казаков, те готовились к бою молчаливо и сосредоточенно. Достав порох, паклю и пули, они снаряжали пищали, проверяли, ладно ли сидит на ногах обувь, затем все стали молиться теми молитвами, которыми молились их отцы перед началом сражения.

По знаку Курдюка все двинулись к берегу Волги. Необстрелянные ополченцы не особо спешили, и казаки оказались впереди всех. Сёмка не обратил на это внимания, а Курдюк заметил нерадение своих людей и кинулся к ним с грозным видом, но это мало их расшевелило.

– Как идти за жалованьем, так вприпрыжку бегут, – сказал он Ротову. – А на воров надо гнать палкой.

– Может, там пусто, в Малиновом овраге? – с надеждой спросил Сёмка.

– Вот выйдем на край верхнего берега, и увидим.

Курдюк велел всем стоять на месте и пошел с Сёмкой вперёд. Продравшись через заросли, они в испуге отшатнулись от крутого обрыва и перевели дух. Внизу был виден мыс, на котором среди деревьев находилась изба, рядом с ней ещё какие-то срубы, наполовину вытащенная из воды большая лодка, вокруг неё стояли люди.

– Все здесь, – довольно сказал Курдюк. – Не зря мы ночь шли. А где же струг?

– Вот он, – сказал Сёмка. – За ближним островом.

– Точно, – подтвердил Курдюк. – Теперь и я вижу. Пойдём вниз прямо здесь.

– Тут же сажени полторы обрыва, – возразил Сёмка. – Не всяк решится прыгнуть.

– Ты с казаками иди вперёд, – сказал Курдюк и ощерился. – А я своих погоню сзади. Они у меня не то что прыгнут, а на крыльях полетят.

Казаки прыгнули, не раздумывая, сзади их слышались вскрики и сдавленная ругань, это десятник сталкивал вниз своих боевых людей и приказчиков. Большую часть пути вниз казаки промчались по песчаной осыпи юзом до первых росших на склоне кустов, чем произвели большой шум, сильно встревоживший воров, изготовившихся к отплытию. Те переполошились и стали метаться по берегу, а казаки тем временем продрались сквозь кусты к дому Степана, вскинули пищали и ударили дружным залпом по ярыжным людям. Несколько ватажников упали на землю, другие бросились к лодке и начали сталкивать её в воду, а остальные, покрепче духом, стали отвечать казакам пищальными выстрелами. Сёмкины люди спрятались за деревья, снарядили свои пищали и вновь ударили по ворам.

Через малое время Сёмка выглянул из своего укрытия и увидел, что лодка отошла от берега с немногими ярыжными людьми, а остальные воры бегут в разные стороны, ища спасения. Среди них был Федька, и Сёмка опрометью кинулся за ним следом.

Погоня была недолгой. Отбежав за Степанову избу, Федька встал и спросил Сёмку:

– Что гонишься за мной, брат?

Сёмка не ответил и стал медленно поднимать пищаль к плечу. Они были одни, с берега доносились крики и железный лязг оружия сражающихся людей.

– Стреляй, Сёмка! – сказал Федька. – Что медлишь? Если помирать, так лучше от твоей руки, чем на рели.

Руки у Сёмки задрожали, и он опустил пищаль. Федьку это обнадежило.

– Отпусти, брат! – хрипло сказал он. – Уйду отсель навсегда, в Персию или Туретчину, больше обо мне слуху не будет.

– А как же я? – спросил Сёмка. – Ты уйдёшь, а меня спросят, где брат, почему его не взял. Меня за тебя дьяк Кунаков уже на дыбу подвешивал, огонь к ногам подгребал. Нельзя мне отпускать тебя, Федька!

– Тогда что медлишь, убей! Или лучше дай мне пищаль, я сам себя порешу, чтоб не было на тебе братоубийства.

Сёмка задумался, Федька предложил ему выход из тупика, но можно ли ему верить? Он приподнял пищаль и поставил опять на землю, прикладом к ноге.

– Всем святым клянусь, брат! – горячо заговорил Федька, упав на колени. – Зачем тебе о мою кровь мараться? Ведь я тогда буду являться к тебе всю твою жизнь. А тебе жить надо! Тебя невеста ждёт! Дай пищаль!

Слова брата сумраком окутали голову Сёмки, и он кинул пищаль Федьке. Тот её подхватил на лету и поставил рядом с собой.

– Я сейчас, Сёмка, – сказал Федька. – Ты отвернись. Негоже тебе видеть, как я себя убью.

Сёмка подошёл к молодому осокорю, обнял его и закрыл глаза. Резко ударил выстрел. Сёмка обернулся и увидел, что недалеко от него стоит Курдюк, дуло его пищали дымилось.

– Ты что, парень, сдурел! – закричал Курдюк. – Он сейчас бы тебя убил!

Сёмка посмотрел в ту сторону, где находился брат. Федька лежал на земле, не выпустив из рук пищаль, пороховая затравка дымилась. Вдруг раздался выстрел, и пуля, вспахивая землю, прошла возле ног Курдюка.

– Кто это был? – спросил слегка побледневший десятник.

– Брат мой, Федька, – еле слышно ответил Сёмка.

– Ладно. Я пойду на берег, а ты долго здесь не будь. Струг на подходе.

– Знаешь, Сафроныч, – сказал Сёмка. – Сейчас ты спас мою душу от смертного греха.

Федька лежал, опрокинувшись навзничь, кафтан на груди, куда попала пуля, был пропитан начинавшей густеть кровью, лицо его было бледно, в волосах уже копошились мураши. Сёмка взял, разъяв кулак брата, свою пищаль и сел рядом на землю. В душе он ощущал пустоту, в голове – безмыслие, будто высквозило его целиком от всего, чем он жил последние полгода. Не стало брата-убивца, и нет тягостной обузы, мешавшей жить полной жизнью.

Подошли казаки и встали возле Федьки, сняв шапки. Они были с ним однослободчане, жили бок о бок, и многие из них подумали о том, насколько каверзна людская судьба – одного баюкает и нежит, а другого терзает и калечит.

– Тебя, Сёмка, воевода спрашивал.

Ротов встал с земли, посмотрел на брата и сказал: