Возле приказов было суетно и людно: челобитчики, ходатаи по земским и городским делам, служилые люди всяких чинов и званий, приказные служители, торговые люди, инородцы с окраинных земель и чужеземцы в странных одеждах – все они искали удовлетворения своих просьб и чаяний, и всё время находились в движении, уже тогда приказные люди отсылали челобитчиков от одного стола к другому, доводя их до умопомрачения.

– Богдан Матвеевич, годи! – окликнул Хитрово с крыльца челобитного приказа дьяк Гвоздев. – На тебя челобитная явлена от крестьянишек.

Окольничий с нужными приказными людьми не чинился, они всегда могли пригодиться. Он поднялся на крыльцо, и дьяк провёл его через большую палату, где трудились с перьями в руках два десятка подьячих, в свою комнату.

– Из какой деревни челобитная? – спросил Хитрово.

– Из Квашенки, – ответил Гвоздев и достал из груды свитков на столе нужную бумагу. – Так, …челом великому государю, что владеет нами Хитрово без дач и держит за собой сильно и правит всякие доходов с нас беспощадно…»

– Государю челобитную доносили? – перебил окольничий.

Дьяк осклабился.

– Самолично ему вычитывал. Государь повелел отдать челобитную без подписи. Вот прими.

Выйдя из приказа, Хитрово порвал бумагу в клочья и пустил по ветру. Андреевский монастырь, который Фёдор Ртищев построил на Воробьёвых горах своим иждивением, был открыт всего месяц назад. В нём, кроме небольшого числа монахов из русских, находились иноземцы: ученые монахи из Греции, Сербии, Болгарии и Украины, которых, по поручению Алексея Михайловича, Ртищев привлек для исправления ошибок в богослужебных книгах. А в них всяких искажений и неточностей накопилось предостаточно, что мешало русской церкви занять первенствующее положение в православном мире, на которое она справедливо претендовала ввиду большего, по сравнению с другими церквями, числа верующих и мощи Русского государства.

Ртищев и Хитрово гнали своих коней во всю прыть и поспели к началу обеденной службы. Приняв благословение от игумена, они вошли в церковь, где уже собралась монастырская братия, справщики и переписчики книг. Церковь была невелика, но, стараниями Ртищева, богато изукрашена. Некоторые иконы для нее написал славный изуграф Ушаков, над иконостасом работали лучшие резчики по дереву, священные сосуды, паникадила были выполнены из серебра. Началась служба, и душа Хитрово покинула бренную землю и устремилась к горним пределам.

Богдан Матвеевич был искренне верующим человеком с большими знаниями церковных обрядов, святых книг и святоотеческих обычаев. Как и Ртищев, он с шестилетнего возраста начал проходить курс древнерусского образования, или словесного учения. По заведенному порядку его сначала посадили за букварь с титлами, заповедями и кратким катехизисом. Через год ему стало доступно чтение часовника, затем псалтыри, «Деяния апостолов». Затем Хитрово изучил нотную богослужебную книгу Октоих. К десяти годам он мог бойко прочесть в церкви часы и не без успеха петь с дьячком на клиросе по крюковым нотам стихиры и каноны. Ему был хорошо ведом чин церковного богослужения и все претензии, которые он вызывал у иноземных православных людей. Хитрово впоследствии изучил латынь, прочёл много немецких книг, но ни на гран не пошатнулся в вере. Она была ограничительным стержнем его существования во все дни его жизни.

После обедни игумен повел Хитрово и Ртищева по монастырю. Он был небольшим, но уютным. Кроме церкви во имя Святого Андрея Первозванного, в нём строился ещё один храм, тоже деревянный из соснового бруса. Монашеские кельи были населены, над поварней и мыльней вился печной дымок. Монахи после службы принялись за прерванную работу, довершивали бревенчатую городьбу вокруг обители. Невдалеке от скотного двора и конюшни артель мирских плотников строила огромную бревенчатую избу с двумя выходами – в монастырь и за городьбу.

– А это что за изба? – спросил Хитрово игумена.

– Фёдора Михайловича человеколюбивая задумка, – ответил монах, пряча в густой бороде лукавую усмешку, которую Хитрово успел заметить.

Он повернулся к Ртищеву и вопрошающе на того посмотрел.

– Уберечь хочу, хоть малую толику народа, от злосчастной погибели, – сказал Ртищев. – Горе меня мучает, что народ гибнет почём зря, когда напьётся до беспамятства и падает прямо в снег и грязь возле кружал. Каждый день к Земскому приказу свозят трупы замёрзших или утонувших в грязи. Вот и замыслил я сотворить службишку из десятка людей, кои подбирали бы на улицах упившихся и привозили сюда. И больных обезноживших сюда бы свозили. Государь мою затейку одобрил.

– Тут десятком возов не обойтись, сотни мало, – сказал Хитрово, немало удивлённый поступком Ртищева. – А на Масленицу и тыщи не достанет.

– Знаю, что мало, – сказал первый русский благотворитель. – Это начало. Другие достаточные человеколюбцы помогут.

– Ой ли! – усомнился Хитрово. – Государь Иван Васильевич, будь он не к ночи помянут, говаривал: народ что трава – чем его крепче топчешь, тем он гуще растёт.

– Нам, слава Богу, выпало жить при Алексее Михайловиче, – сказал Ртищев. – Такой государь – великое счастье для подданных.

Для справщиков и переписчиков богослужебных книг была построена отдельная изба с большими светлыми кельями, где они работали и жили. В основном это были киевские монахи, хорошо знающие старогреческий язык. Их появление в Москве вызвало среди обывателей враждебные толки, русские люди страшились латинской заразы, им были еще памятны польские бесчинства во времена Смуты. Отторжение киевляне вызвали и среди образованных русских. Недавно на Ртищева в Благовещенском соборе плохие слова говорил служка Лучка Голосов: «Вот учится Ртищев у киевлян греческой грамоте, а в той грамоте еретичество и есть. Я у киевских старцев учиться не хочу, старцы они недобрые, я в них добра не нашёл и доброго учения у них нет». Кто-то донёс об этом разговоре государю, тот намерился учредить над Лучкой розыск с пристрастием, но уступил Ртищеву, который ни на каких обидчиков зла не держал.

В кельях, где жили иноземные монахи, приятно пахло свежим сосновым брусом. Справщики книг и переписчики работали за высокими конторками. Перед каждым пишущим стояли медные чернильницы с красными и чёрными чернилами, в глиняных горшках топорщились гусиные перья для письма.

Богдан Матвеевич заглянул через плечо справщика и увидел, что он подчеркнул то место в чине богослужения, где указывалось, что хождение при крещении вокруг купели нужно совершать посолонь, то есть по движению солнца, что противоречило греческим правилам. Греки ходили против движения солнца. Справщик найденное разночтение записал на отдельный лист бумаги.

– Государь и патриарх указали сделать перечень противоречий между нашими и греческими книгами, – сказал Ртищев. – А что дальше, будет решать церковный собор.

– И много разночтений явлено? – спросил Хитрово.

– Разночтений не так и много, но беда в том, что нужно исправлять книги, которые имеются в каждом захудалом приходе. У нас народ верит книге как иконе, и кто знает, к чему приведут исправления текстов. Надо было заниматься этим до построения книгопечатен, но царь Иван Васильевич другим увлёкся – сводил под корень лучшие боярские роды.

– Ты опасаешься, что возникнут раздоры? – напрямик спросил Хитрово.

– Если правду молвить, то страшусь, – задумчиво произнес Ртищев. – Вчера ты видел лопатицкого изгнанника попа Аввакума. Он из тех, кто не уступит из того, во что верует, ни единого аза. Умрёт, но не уступит. И таких много, готовых пострадать за веру.

Они пришли в другую келью, в третью, везде шла работа, шуршали страницы фолиантов божественной мудрости, скрипели перья.

«Что же здесь готовится для Руси? – размышлял Хитрово. – Чем аукнется эта кропотливая работа? Доброе ли дело затеяно?»

Игумен ненавязчиво напомнил о себе, сказав, что сейчас самое время посетить монастырскую трапезную.

Хитрово спохватился: сегодня предстоит малое пирование, только для родных, в честь полученного им окольничества.