Я стянула форму номер четыре, заползла в ночную рубашку, свернулась калачиком на тюфяке и накрылась одеялом. Нигде не дует, ничего не скрипит и перегаром никто не дышит. Красота! И под яростный диалог, бушевавший за шкафом, сладко заснула, как под самую нежную колыбельную.

Я почти дома, среди своих… Среди своих!!! С ума сойти!

Утром мы первым делом вместе с тетушкой отправились на ипподром.

Там на скачках каждую неделю новая власть позволяла лицезреть себя народу. У тети, как у всякой уважающей себя светской дамы, был на ипподром постоянный абонемент.

Наши сборы были долгими.

Сначала моя форма номер четыре отправилась жить в недра громадного шкафа, за которым мы спали.

Под руководством сестры я с наслаждением скинула юбку и облачилась в мужской костюм – близнец ее наряда. Странное чувство охватило меня – чувство свободы. Юбка не сковывала движений, не путалась в ногах, конечно, так можно покорять врагов, а попробовали бы Обрубленные Хвосты в пелеринках и муфточках города штурмовать! Где была их слава?

Тетушка с завистью на нас поглядывала, но пока копировать форму Легиона было уделом молодых. Она же еще пару месяцев должна была подождать, чтобы новая мода прижилась и дамы могли экстравагантные наряды молодежи переделать в элегантные.

– Девочки, – величественно сказала тетя, когда мы спустились вниз. – На время вашего пребывания здесь я даю вам право распоряжаться вот этим экипажем. Нам не подобает ходить пешком.

– Спасибо, тетя, – не менее величественно поблагодарила ее сестра. – Только не утруждайте своего кучера заботой о нас. Я найду желающих посидеть на облучке.

Тетушка шутливо погрозила ей пальцем, мы загрузились в экипаж и поехали.

Громада ипподрома высилась в центре города неподалеку от храма Священного Хвоста. (Кстати, в том, что скоро главным жрецом храма Священного Хвоста должен был стать кто-то из Обрубленных Хвостов, была своя пикантность.)

Рядом они производили странное впечатление: тяжелый приземистый монолит храма и рассеченный рядами колонн, обманчиво ажурный ипподром. Они негласно соперничали, официально находясь в идиллическом согласии.

Мы вошли в ипподром через западный вход.

Там уже было не протолкнуться от народа, хотя западные трибуны искони были сборищем нобилитета в противовес восточным, отданным черни, и всегда на западных царил порядок и простор, а на восточных – давка, гомон и кучи мусора.

Теперь же волшебным образом восточные трибуны были относительно малолюдны, зато на западных яблоку негде упасть – все старались хоть ухом, хоть лысиной, но попасться на глаза новым властителям.

По запруженной народом трибуне мы пробирались к своим местам, привлекая к себе всеобщее внимание. Я думаю, не мы с тетушкой были тому виной в первую очередь. "Конский хвост" сестры победно реял на трибуне.

Попутно наглядно выяснилось, что сведения о туалете приличной дамы, которые наш класс не так давно занес в тетрадки, безнадежно устарели.

Не иначе как Фиолетовый Магистр пользовался данными прошлого – позапрошлого веков. Во всяком случае, столица явно не знала, что должна носить каждая порядочная женщина.

И здесь, на трибуне, я нос к носу столкнулась с Ректором нашего пансионата. Без формы номер четыре, без перчаток и вообще без юбки. Зато с кинжалом на поясе. Пусть и тупым. Радостно поздоровалась, с интересом гадая, как он отреагирует.

Серый Ректор словно и не заметил ничего, ни малейшего нарушения в моем облике не нашел. Рассыпался в любезностях перед тетушкой, улыбался мне, даже обидно стало, что скандала не будет.

Важные в Пряжке персоны здесь стали какими-то потертыми и пришибленными. Смотреть на это было противно.

Когда мы сквозь людское море наконец добрались до своих мест, пот с нас тек, как с носильщиков тяжестей в жаркий день. Впрочем, рядом сидящие дамы выглядели ничуть не лучше, они обмахивались веерами так, что пудра с щек летела облаком.

Тетушка вручила нам с сестрой по громадному пушистому вееру из белых перьев, с легионерскими штанами они смотрелись бесподобно, примерно так же, как ипподром рядом с храмом. И мы приняли посильное участие в создании урагана.

Трибуны были уже заполнены, и все ждали главного действия. Нет, не скачек, какие скачки, Медбрат с ними!

Все ждали появления Обрубленных Хвостов.

Легион появился не без эффекта.

Входы в ипподром перекрыли, и как-то разом по всем дорожкам, делящим трибуны на сектора, энергично помчались серебристо-панцирные легионеры. Несколько мгновений – ипподром был оцеплен и разбит на участки.

Только тогда в правительственной ложе появились офицеры легиона, которые и были теперь самой высшей властью. Верховные.

Трибуны выложились до дна в приветственном оре. Ликовало все. Легион хранил скромную молчаливость.

Сестра внимательно рассматривала ложу, где разместились Верховные, что-то запоминала и подсчитывала – это выдавало ее сосредоточенное лицо.

Я сидела с краю, у самого прохода. Рассматривать сидящий где-то там офицерский состав Легиона мне показалось скучным занятием, поэтому я сосредоточилась на рядовых, тем более что один экземпляр был просто под боком и стоял у моего кресла.

Для создания устрашающего впечатления на легионера был надет металлический пластинчатый нагрудник и закрытый шлем. Нагрудник сразу делал любую, самую впалую грудь колесом, а плечи широкими. Да плюс к этому слабо уязвимыми. Потенциальный противник невольно задумывался. А там, глядишь, и отказывался от всяких преступных намерений.

Но меня, разумеется, интересовало совсем не это. Чуть откинувшись, я вытянула шею и посмотрела на тыл легионера. Никогда ведь в жизни не видела отрубленного хвоста!

Точно, вместо хвоста между мускулистых подобранных ягодиц, втиснутых в узкие кожаные штаны, торчал короткий, воинственный обрубок. С ума сойти! И женщину погладить нечем, бедолага…

– А вам больно было? – спросила я у шлема, вернув голову вместе с шеей в нормальное положение.

И сестра, и тетя с ужасом уставились на меня. Шлем колыхнулся, и из него басом ответили:

– Да не особо, крошка. Зато потом хорошо.

Баса я не ожидала, растерялась и прикрылась веером до бровей. Тут, на мое счастье, стартовал первый забег и все про всё забыли.

Ипподром бесновался, болея за своих любимцев. Смотреть на людей было куда интереснее, чем на лошадей. Многие вели себя так, словно жизнь их решалась в эти минуты.

Этого я понять не могла. Ставить свою жизнь в зависимости от резвости лошади? Глупо как-то.

Тетушка так не считала и что-то залихватски выкрикивала со своего места. Сестра продолжала невозмутимо высматривать важное для Сопротивления. Это она делала зря – слишком выделялась из орущей толпы.

Внезапно легионер, с которым мы так мило побеседовали, наклонился ко мне. От страха я чуть не описалась прямо в кресле.

Ни слова не говоря, он вложил в мою ладонь две монеты и снова выпрямился.

Это что, плата? А за что?

Бдительная тетя углядела, что контакт с легионером продолжается, и через сестру пнула меня ногой под креслом.

– Благодарю вас, воин, – повинуясь ее подсказке, в лучших традициях пансионата поблагодарила я.

Уж тетя знает, за что мне заплатили.

Может, за то, чтобы помалкивала? Или это аванс? Тогда я не согласная. Нашел дурака. Дуру. Две монеты это очень мало, ну хотя бы три…

Забеги окончились, и призы нашли своих победителей.

Началось новое представление с участием Легиона.

Сначала организованно исчезли офицеры, за ними втянулось в дыры выходов оцепление, только после этого все прочие штатские получили право отправиться восвояси.

Не знаю, у меня ли одной возникло это чувство, но мне показалось, что Легион растерян и побаивается. Чего побаивается и чем растерян – это уже другой вопрос. Но что почувствовала, то почувствовала.