Посидели еще с полчаса, поговорили о разном. Айвен понимал, что Ранджит потерял интерес к беседе. Похоже, даже три картины «Тримурти» индуса не интересовали, а были лишь поводом для этого странного разговора.

Когда они расставались, Ранджит сказал:

– Будет лучше, если наш разговор останется в стенах этого дома. Забудьте о нем. Но если захотите поговорить об этом со мной – я всегда готов.

Айвен вернулся в отель и остаток вечера пролежал на диване. Завтра нужно провести еще одну встречу на выставке, и можно ехать домой. Размышлял о своем новом знакомом. Ранджит Тхакур был большим оригиналом. Надо же – придумать такую теорию об Эре Благоденствия. Да еще и связать это с его картинами. В то, что Ранджит говорил о снах – Айвен уже не верил, хотя поначалу поддался. Такого не бывает, люди не могут видеть одних и тех же снов.

Утром, едва вышел из отеля, к нему подбежал Амрит.

– Это вам! – мальчик протянул конверт. – Хозяин велел передать.

Не успел Айвен и слова сказать, как мальчишка исчез, лишь костлявая спина мелькала вдалеке. Сунув конверт в карман, двинулся к стоянке коптеров.

Пока телевизионщики готовили аппаратуру, открыл конверт и развернул листок бумаги. Это была записка от Ранджита.

«Простите, Айвен. Не стоило мне об этом рассказывать. Я думал, что в моем доме нас невозможно будет подслушать, но, кажется, я ошибся. Похоже, «Шива» все слышал. Постарайтесь жить, как жили всегда. Если же в вашей жизни начнутся странные изменения, то позвоните по этому номеру. Нужно будет лишь назвать свое имя. Вам все объяснят. И ни в коем случае не рассказывайте никому о нашем разговоре. У «Шивы» длинные руки».

Да он не оригинал, подумал Айвен, пряча листок в карман. Он реальный шизофреник.

Интервью прошло, как обычно. Это всегда наискучнейшая часть. Журналисты задают стандартные вопросы, он в тысячный раз рассказывает об одном и том же. За всю жизнь он общался всего с тремя интересными журналистами, располагающими к беседе. Обычно же все они лишь делают свою работу, без огонька, и гореть самому рядом с такими людьми не очень-то и хочется.

Вечером отправился домой. Незадолго до посадки в самолет в теленовостях пронесся шквал новостей о гибели известного в Калькутте чиновника Ранджита Тхакура. Подробностей не писали, только факт гибели.

Ночью Айвен плохо спал. Снился разговор с Ранджитом, и каждый раз тот погибал – то на него падала балка, то он вываливался в окно. Айвен просыпался в холодном поту, выкуривал сигарету и снова ложился – и сон повторялся. Утром встал разбитый и уставший.

Позавтракав, зашел в студию, но работать не хотелось. Действительно – зачем? Денег у него достаточно, чтобы прожить десятки лет, а встречаться с журналистами ради пустых интервью – надоело. Даже Ранджит Тхакур обратил внимание на его лучшие картины не потому, что увидел в них высокое искусство – они перекликались с его бредовой идеей.

Целый день Айвен провалялся на диване перед включенным экраном – смотрел дурацкое шоу. А в голове все кружились слова индуса, записка и новости, увиденные в Калькутте. А что если это не сумасшествие, и вся цепочка событий имеет связь? Нет, конечно, все это чистая случайность, а Ранджит сумасшедший. Жаль, что он погиб, но все эти слова – выдумка.

Айвен забросил вещи в стирку, вспомнил о записке и достал из кармана рубашки. Пытался найти здоровую логику в словах Ранджита, но не нашел. Явное умопомешательство.

Но записку не выбросил, а положил в ящик стола.

Близких друзей у Айвена не было, лишь знакомые из круга художников. Раздумывал, с кем бы поделиться этим случаем, но вспомнил слова индуса – «ни в коем случае не рассказывайте никому о нашем разговоре» – и решил эту тему ни с кем не обсуждать. Отчасти потому что самого могли бы принять за чокнутого.

Вечером посетил клуб, где собирались художники, писатели и поэты. Многие, как и он, давно лишены дара, но мнили себя великими мастерами. Они сидели за столиками, попивали вино, курили кальян и пытались произвести друг на друга впечатление.

– Привет, Айвен! Как прошла твоя выставка в Калькутте? Видел сегодня в новостях твое интервью.

– Все хорошо. Публика там восприимчивая, советую и тебе провести там выставку.

– А что скажешь насчет Парижа?

– Скажу, что там уже пресытились нашим творчеством, таких ничем не удивишь.

Надолго в клубе не задержался и сбежал после второго бокала вина.

На следующее утро просмотрел интервью с калькуттской выставки и отметил, что во время обзора на стенах музея не оказалось лучших картин – цикла «Тримурти». Прокрутил запись три раза и убедился в этом – на том месте, где они были установлены – висели другие полотна.

Айвен стал искать информацию о своей выставке, но нигде не нашел упоминания об этих картинах.

В голове скользнула мысль – это первая странность, предсказанная Ранджитом Тхакуром? Кто-то вырезал информацию о «Тримурти»? Но зачем? И есть ли в этом связь с самим Ранджитом? Нет, это бред!

К вечеру трилогия исчезла из всех каталогов мира, а творческая биография Айвена Итана теперь начиналась не с «Тримурти», а с более поздних картин. А это уже было не странно, а страшно. Созвонился с музеем, где хранилась коллекция, но выяснилось, что там ничего не знают о «Тримурти».

Через день с ним связался заказчик, который всегда покупал пейзажи, и заказал портрет. Портретов Айвен никогда не писал. Он был пейзажистом. Если не считать первой трилогии, созданной в жанре сюрреализма, – то все его картины – пейзажи. И заказчик должен это знать. Айвен отказался, сославшись на занятость.

Он ничего не понимал. Что случилось с этим миром? Что сдвинулось в нем? Куда делись его картины? Зачем пейзажисту рисовать портреты?

Странные вещи продолжали происходить на протяжении недели. Жизнь Айвена начала меняться. Казалось, что даже память заново форматируется, становится иной. Уже и не вспоминал о своих первых картинах. И уже почти был готов взяться за портрет, хотя никогда раньше их не писал. Его приглашали на ток-шоу «Готовим вместе», на выставки домашних животных. Он не умел готовить и не любил животных, и не раз говорил об этом, отвечая на вопросы интервьюеров.

Кто-то сознательно ломал уклад его жизни, форматировал новые предпочтения. По ночам стали сниться сны о вкусной и полезной пище, о радости общения с животными. Если так пойдет дальше, то уже через месяц Айвен заведет себе черепаху и приготовит из нее вкусный суп.

Вспомнил, что однажды уже было такое – когда показал миру свои первые картины. Тогда тоже стали сниться обыденные сны, и больше он никогда не написал ни одной картины, которая по силе хотя бы отдаленно была равной «Тримурти».

Неужели Ранджит говорил правду о том, что кто-то управляет людьми при помощи снов? «Шива», так он назвал его. У «Шивы» длинные руки, сказал Ранджит.

Айвен решился позвонить по номеру, оставленному Ранджитом. Нужно лишь назвать свое имя.

– Слушаю.

– Добрый день. Я Айвен Итан.

Этот вечер решал —

не в любовники выйти ль нам? —

темно,

никто не увидит нас.

В. Маяковский

***

…Рон находился в пространстве, придуманном для встреч с Хлоей. Это место могло изменяться по его желанию, и если случалось отличное настроение, то выходило очень даже недурно.

На этот раз это довольно уютная гостиная, обставленная в современном стиле. Со стен свисали гроздья светильников, излучающих слабый, нераздражающий свет, а потолок затянут голубоватой плёнкой, символизирующей небесную чистоту. По углам комнаты стояли массивные кресла, на одной стене висело большое зеркало, к другой придвинута огромная кровать – единственная деталь, намекающая на то, для чего предназначено помещение.

В новом теле, над которым он работал последнее время, Рон чувствовал себя немного неуютно. Работа понравилась, у него давно не выходило таких красивых мужских тел. Но как-то непривычно.