Именно из того и проистекает первейшая и самая бросающаяся в глаза трудность с постижением «„Феноменологии“, что предпринятая ее автором грандиозная затея дедуцировать, наподобие Спинозы» всю систему знания везде и во всем опирается на этот способ рассуждения в те времена еще только полуинтуитивно постигнутый его творцами, к тому же, оказалось, и не столь действенный, как это им хотелось. Больше всего и чаще всего в нескончаемой череде дедуктивных операций мелькает в качестве их логической основы диалектика субъекта и объекта, если пользоваться современным (а не гегелевским) языком. Хорошо известная в философии обоюдная зависимость предмета и направленного на него сознания приводит к тому, что в гегелевской «Феноменологии» одно и то же может выступать то как сознание, погруженное в предмет, то как предмет, погруженный в сознание. Иной раз даже и в одном предложении предмет оказывается и формирующим знание, и формируемым им, хотя, конечно, не в одном и том же смысле. Они попеременно уточняются, заставляя каждый раз (в результате «проделанного опыта») иначе оценить сопряженную сторону, так что каждый раз шаг за шагом совершенствуется и познавательная способность, и уточняется предмет в широком смысле слова, пока не дойдет до стадии абсолютного знания и будет достигнут последний мыслимый предел. Целые длинные абзацы порой сплошь заполнены непрерывными «движениями» и «отрицаниями» и в результате рождается «некоторый познавательный опыт», передвигая познание на новый уровень. И мы должны со всей отчетливостью подчеркнуть, что далеко не все в таких построениях однозначно и доказательно, как хотелось бы создателю этого обширного и оригинального труда. Нечего и думать проследить за ходом мысли на каждой из нескончаемого ряда логических звеньев. В очень многих случаях однозначно можно понять только канву рассуждения – от чего оно отправляется, к чему приходит. Аргументация же в каждом огтдельном шаге может быть и натяжкой, а иной раз и просто непонятной. Не следует забывать, что методика дедуктивного развертывания системы философского знания не нашла продолжателей ни у почитателей Спинозы, ни у почитателей Гегеля. Да и у самого прославившегося тогда автора она была по сути дела отброшена в поздних работах.
Под эту манеру логического следования вырабатывается и специальные язык – целый набор необычных выражений, оборотов и понятий (появившихся, правда, отчасти сначала у его предшественников). Этот язык шокирует многих начинающих знакомиться с его системой. Беглое чтение основных философских произведений вообще-то прекрасного стилиста Гегеля без основательного усвоения введенных им языковых средств исключается сразу же. Тут настоящее философское эсперанто. Впору словарь заводить.
«Самодвижение». Содержание понятия «Самодвижение» относится к числу несложных для понимания. Оно примерно соответствует тому, что в логике называют законом достаточного основания – логическая мысль обязательно выведена, доказана, обоснованна. Таким образом всего лишь подчеркивается, что в логике, сказав «а», скажут и «б», или, говоря подробнее, признание какой бы то ни было данности обязательно означает признание и всех вытекающих из нее следствий. Причем вполне возможно, что их извлечение требует специальных познание и доступно только всей науке, но не каждому отдельному мыслителю, но заданы они все же однозначно при надлежащему уровне изученности предмета. Вот это и называется самодвижением. «Дело идет о том, чтобы взять на себя напряжение понятия, говорится в предисловии. – Это напряжение требует внимания к понятию как таковому, к простым определениям, например, в-себе-бытия, для-себя-бытия, равенства с самим собой и т. д.; ибо они суть такие чистые самодвижения, которые можно было бы назвать душами, если бы их понятие не обозначало чего-то более высокого, чем они». Наполненность понятий движением передается также словами «беспокойство понятия», «напряжение понятия», «текучесть», «становление». Иногда выведенное и доказанное называется положенным. О вырванном же из контекста может говориться как о равнодушном, покоящимся, соотносящимся только с собой, внеположенном или рядоположенном. В силу приведенных обстоятельств чрезвычайно большую роль играют понятия опосредствованного и непосредственного. Первое тоже означает обоснованное, а второе соответственно остающееся пока еще безосновательным. Только эта сопряженная пара применяется гораздо чаще, потому что может относиться не к понятиям, а к любым утверждениям или отрицаниям вообще. Но нам лучше завершить весь этот разговор, когда мы доберемся до обсуждения понятии в предисловии. Ибо смысл того, что называют понятием, у Гегеля значительно отличается от общепринятого.
Текучесть мысли выводит «Феноменологию» на старинные проблемы логического следования (чаще называвшегося в немецкой идеалистической классики тождеством). Увлечение методом раздвоения единого, с таким энтузиазмом пускаемого в дело Фихте, Шеллингом и Гегелем, породило у создателя «Феноменологии» уверенность, будто внесенное ими логико-методологическое обновление существенно обновляет иэту область знания. Обсуждаться они начали еще со времен Аристотеля и относятся к настолько глубинной основе логической мысли, что уместно будет отнести эту область к самому началу всей нашей познавательной способности, к той ее границе, где только зарождается способность мыслить логически. Глубинные стороны как тождества, так и различия представляют собой туго сплетенный клубок невыразимо тонких и к тому же смутно задаваемых понятий. Сразу же заметим, что за тысячелетия ничего, кроме мнений выдающихся логиков, в прояснении проблем логического следования не было получено, хотя по временам они все же привлекают к себе внимание. Обсуждение этой проблематики можно найти также и у непосредственных предшественников Гегеля Фихте и Шеллинга. Фихте, например, пытается вывести закон тождества (обычно полагаемый аксиомой) в формулировке «А равно А» из положения «Я есть Я». Поскольку его субъективно-идеалистическая философия полагает наше индивидуальное сознание единственной достоверно существующей реальностью (внешний источник наших ощущений, согласно такому воззрению, может, даже и не существует вовсе), то указанное выражение о равенстве себя самому себе играет роль основополагающего принципа; все остальное должно извлекаться из него. Для целей доказательства логического закона тождества проводится анализ содержания первого и второго из названных двух приравниваемых между собой «А», рассматривается вопрос о том, какой смысл вкладывается в то и другое. Возможно, здесь имеются кое-какие остроумные замечания. Но каждому непосредственно ясно, что во всех таких рассуждениях, призванных раскрыть смысл тождества и различия, встает вопрос об их определении. Между тем через что же их определять, коль они беспредельно всеобщие и ничего шире их нет? Так или иначе, получается, рассуждения на такие темы уже с самого начала имеет полуинтуитивные представления и о тождестве, и о различии. Объяснение поэтому по большому счету вертится в логическом кругу. В целом все эти размышления Фихте имеют только одно значение: они вписывают данную проблематику в его наукоучение. То же самое можно сказать также и о подходе Гегеля к данной проблематике. Если не интересоваться теорией логики, то вникать в такие тонкости не обязательно. Вы, правда, встретите кое-где непонятные для вас упреки автора «Феноменологии» в адрес тех, кто, по его мнению, поверхностно понимает процедуры выведения, однако непонятными будут только именно тонкости вывода, но не то, что выводится.
Положение здесь такое же, как в математике, где до сих пор нет строгого обоснования глубинных основам дифференциально-интегрального исчисления, но это не мешает с успехом использовать дифференциалы и интегралы для вычислений. Аналогично и в логике, хотя каждый легко усваивает силлогизм и строит потом с его помощью умозаключения, но вообще-то вокруг его первооснов, скажем, аксиомы силлогизма, ведется немало споров.
Попробуем в качестве некоторого упражнения прокомментировать одно замечание Гегеля по поводу упоминавшейся уже нами триадичности, каковая появилась сначала у Канта, но которой тот отводил куда более скромное место, чем его последователи. «После того как кантовская, лишь инстинктивно найденная, ещё мертвая, еще не постигнутая в понятии тройственность (Triplicitat), говорится в третьем пункте предисловия, – была возведена в свое абсолютное значение, благодаря чему в то же время была установлена подлинная форма в своем подлинном содержании и выступило понятие науки, – нельзя считать чем-то научным то применение этой формы, благодаря которому, как мы это видим, она низводится до безжизненной схемы (Schema), до некоего, собственно говоря, призрака (Schemen), а научная организация – до таблицы».
