– тени мягче полотенец и пахнут книгами

– (с)ложность глаза кора мёда

– чай из осенних листьев. Буду спать к тебе

– трижды ячневые в мехах и попыхах, кто в профиль, тот стережёт и хоровод

– попыхах с трубкой, а хоровод сам себя стережёт хором и кругом, ты-я вне, я к тебе по разомкнутой кривой

– каштаны отменные, кошки-мышки и сторожевая башня

– будить утрами? К голове?

– головой хвосту буду в твоё, почти уже

– не помещаемся на кровати. Может, мне диван купить?

– только если будешь его с собой приносить и уносить

– лететь твоим волосом

– морем земли до середины

– вечер вращается вокруг твоей сосульки. Жду тебя и статью

– сосулька заостряется от кружения, отправлю завтра днём-вечером

– ответ на ответ скоростью тебя

– варю диссертацию с персиками, жду, когда Сан-Джиминьяно

– внутренним ветром (соль в мягкой судороге реки) непрерывно обходя (столь подробно) обернуться кольцами (ощупью) находя во сне удерживаясь от когда

– тополь пьёт чай, жасмин ходит в носках

– в сон разговор ночи

– сном пытается договорить день, а разговор ночи – неясный звук, встреча ощупью. Ньюман в «Комментариях» очень спорный, но как раз о «Безумии дня»

– Жакоте видит свет либо как ловушки, либо как оттенки единого Дня. То есть опять дьявол и бог. Свет – разные лица. Которые порой с нами говорят, порой им дела нет до нас. К невозможности литературы можно подойти разными путями, более и менее плодотворными. За Жакоте традиция разговора, что слова не могут описывать абсолютно адекватно. У Бланшо иные источники. Может быть, в понимании, что противоречиво и невозможно вообще всё? для Жакоте есть спокойный приют, идеальное место, на которое он ориентируется, и стремится к этому идеалу приблизить слова. Бланшо бездомный

– музыка минималистов – повторения темы с небольшими смещениями – применимо ли к Бланшо? он ходит вокруг одного и того же, возвращаясь, приближаясь, смотря то с одной стороны, то с другой

– собирать воздушные ягоды на лету лета

– (на/у)клоняющегося городом моря в рост глаз

– белыми гребешками хитрости, песком лица

– хитрой площадью, сейчас с горизонтальными молниями и вертикальными звёздами

– тихими пружинами восходящего солнца

– зеркала стрижей над блестящим ветром воды под вертикалями

– горячие ветки шёпота вечера ищущие во сне птиц

– тенями капель навстречу на диких яблоках

– ветром поиска в лист города ночи воды

– вечер вино или тростник?

– я с тобой дерево

– скорее ветка. Тонкая и ломкая

– сегодня лодка, деревянная, с тонкими бортами. Кажусь порой гораздо больше с тобой

– иногда ты море. Иногда что-то совсем маленькое в руках. Иногда одинаковые. Получаешь силы от меня и даёшь их мне. Вечный двигатель

– у тебя тоже снег? У меня твои фото, тексты тебе и ожидание тебя. Когда?

– сейчас нету снега. А днём – зонт снега над головой. Завтра вечером, не знаю пока

– снег скорее внутри, чем вне. Сейчас «сейчас» у нас разное. Завтра возможно когда будешь знать?

– вечером. Если появлюсь, когда окажешься в делах – значит потом

– итальянские музеи надо называть закрытыми обществами – или персональными проблемами

– анчоусы сватаются к африканским бараньим головам слоновой кости – Египет? выбирая пейзаж геркулес городская галька звучит мягкой плотной темнотой, заглядывая под закрытие по кусочкам квадратов света позволяя выпрямиться врозь к блинным дырам между нарядных морских колонн от одного все лица

– тонкой ночью выкопанного тепла домом твоему вечеру

– в сон нетерпенья складчатая близость теплого воздуха химерой задумавшего дня, темнотой листьев изрезанные окна

– твой, из сна пока не чувствую. Горстью пролитой против ночи воды

– утром Эктора Гимара – населяя ночь, не успевающую за убегающим утром, разница в скорости углом над головой Исис

– провожая по ступеням сна в дыму каштанов

– сон из дыма летней на сантиметр удивления над травой дымкой, утро стуками и котами

– метель фильмов в соседей?

– неустойчивыми песчаными корнями затылка

– я просто так, находя юг камня, соединяя свет

– хвостами и языками сонные звёзды взглядом под голову

– солнце завуалировано – тюльпаны высыхают, раскидываясь

– ветер – можно попросить, чтобы принёс

– ветер слишком ветреный. В ближайшие дни не

В восьмистах сорока семи ступенях от моря острый край чашки – на нём чабрец. Половину чашки море отбило, раскидав куски по всему берегу. И поселило в чашке город, поднимающийся по её краям. Привезя ему полосы из Византии для соборов и арок. Самый короткий путь по стене. Город лестниц. Ими город разделен по вертикали, как Венеция по горизонтали каналами. Ими связан – улицы окружают провалы, в которые не съехать, сойти. К смотровой площадке не подниматься – спускаться между домов, чтобы наконец открылось пространство. Но в пространстве – море с мачтами океанских кораблей, до Америки, не перепутать с закрытым венецианским, которое до Китая.

Дома, опираясь на скалу (не венецианская вода), стараются вытянуться, и улицы превращаются в кривые разрезы ножом, открывающие цемент цвета недостатка неба. Фрески не выдерживают – выцветают. Пять фонарей – достаточное основание, чтобы назвать в честь них площадь. Но всегда будет крыша, которая выше. И на многие крыши вход с более высоких улиц. Дома поднимаются крепостями, опираются друг на друга через улицу даже не арками, а просто прямыми балками. Карнизы смыкаются. Стиснутое пространство. Узость улиц не к воде, а к еще большей сухости. Ловушки в глубину девяти этажей. А над ними выжигающее солнце. Только вбок – спокойное море. Человек возможен бегом и прыжком.

Гранёные башни соборов. Крепости в самых неожиданных местах – у автобусной остановки, на языке горы, колокольня пристроена к чему-то башне-бочкообразному, не очень-то церковному. В городскую стену въелись буквы и номера. Средневековые бойницы прячутся в стенах домов. Башни ворот впустили квартиры. Другая башня стала домом в ряду на набережной – оставив себе башенный верх над домами, по которым внизу галерея с рыбами только что из моря. Церковь поставили поверх торговых рядов – чтобы место не пропадало. На углу прикован дракон – поддерживать свет? поддерживать флаг? Скучающие львы положили друг другу головы на зады. В церкви святой Иуда печально смотрит на пришедших. Море осталось сбоку. Не смогло раскачать скалу?

Но подвижность и несерьёзность воды рядом. Море не справилось – справляются люди на балконах, причалах, пляжах, за столиками кафе, на полосатых площадях. Дворцы, как вино, по цвету – россо, бьянко. Цветы превращаются в ракушки на колоннах. На стене то ли святой, то ли охотник идёт с книгой и ружьём, ему удивляется длинношеяя птица, раскрыв длинный клюв. На углу ягненок с длинным телом, похожим скорее на крокодила. Дерево в пустых окнах на крыше – но этажом ниже живой балкон. Полосы над входами превращаются в чёрные лучи.

Осколки чашки и недовезённые полосы вдоль берега, разлинованные белым, сами пытаются разлиновать море. В них прятаться актиниям и ракушкам, бликам и взглядам, на них хорошо опираться стенам домов, по ним хорошо идти вдаль воды. Туда и перешли лестницы, спускающиеся к лодкам. Там колокольни – маяки, там змеи цветут вдоль стен. И горизонта хватит на далёкие горы в дымке, на подходящие корабли. Балконы поддерживают не атланты, а черти с копытами, змееногие хтонические существа. У девушек крылья, под которыми они прячут руки.

– обгоняющему ночь утру вытягиваясь радостью не знающей дня

– моё время не обгоняет, все равно отстаёт, только смотрит на тебя спереди. Радость не только дня не знает, но и ночи, она удивлённая, удивляться – не знать