Вывод же, вполне политический по характеру, предлагался такой: относительная смелость прозвучавших на съезде оппозиционных высказываний показала, что «либеральная» атмосфера, зародившаяся в 1953 и 1954 годах, приобрела известную устойчивость и препятствовала возвращению к существовавшим при Сталине жестким ограничениям в интеллектуальной сфере. Выражаясь словами авторов доклада, «очевидно, что режим не хотел переустанавливать стрелки часов слишком далеко назад». Вместо этого в условиях усиливающейся власти Хрущева режим попытался использовать съезд как средство для развития «литературной креативности» под опекой партийного руководства и при опоре на «критику и самокритику» среди самих писателей.
Итак, борьба политических группировок, ограниченная либерализация, акт реакции, критика бюрократии, выражение раздражения, попытка отказаться от понятия «советский человек» в пользу, говоря условно, «человека-как-экзистенции» – таков спектр основных оценок значения съезда, предложенных наблюдателями извне. В то же время как советская, так и вся несоветская «экзегетика» съезда сходились в признании факта, что не разногласия делегатов, а давление партийно-государственного аппарата оказывало решающее влияние на ход съездовской дискуссии.
Если говорить о наиболее значимых открытиях последних десятилетий, для воссоздания истории Второго съезда крайне ценны первопроходческие публикации P. М. Романовой и Т. В. Домрачевой 1993 года[23], содержащие ряд свидетельств, которые позволяют составить представление о подготовке к этому масштабному собранию с точки зрения закулисных сюжетов. Романова, в частности, обнародовала, по-видимому, первый из известных до самого недавнего времени официальных документов, где упоминается съезд, – датируемую августом 1953 года записку А. А. Суркова, К. М. Симонова и H. С. Тихонова H. С. Хрущеву с просьбой о его скорейшем проведении.
Внушительную фактографическую базу, касающуюся неафишируемой части предсъездовской кампании, содержит вышедший в 2001 году том документов под редакцией В. Ю. Афиани «Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957»[24]; он частично вобрал в себя и публикации Романовой и Домрачевой.
В связи с фактографией съезда заслуживает внимания опубликованная в 2005 году книга В. А. Антипиной «Повседневная жизнь советских писателей». Несмотря на то что Антипина большей частью анализирует обстановку вокруг Первого съезда, некоторые интересные данные, касающиеся Второго, в ее работе тоже представлены. Например, сопоставляя списки делегатов, Антипина приводит следующие цифры:
В 1934 году члены партии составляли около трети Союза. В РСФСР из числа 1535 писателей было 438 членов и кандидатов партии и 103 комсомольца. В последующем в писательской организации число партийцев росло неуклонно. Если на первом съезде они составляли 52,8 процента от делегатов, то на втором – 72,5 процента[25];
К своему второму съезду (1954 год) Союз советских писателей насчитывал 3695 человек (3142 члена и 553 кандидата);
Подавляющее число членов ССП составляли мужчины. Доля женщин выросла от 3,6 до 10 процентов (ко второму съезду писателей)[26].
В. А. Антипина справедливо отмечает, что «спустя 20 лет I съезд стали рассматривать как эталон при подготовке второго писательского форума», причем бытовавшие в писательской среде сравнения оказывались не в пользу последнего. В частности, главный докладчик Второго съезда Сурков мог претендовать лишь на ироническое сближение с М. Горьким, выступавшим в той же роли в 1934 году[27].
Пониманию политик съезда, безусловно, способствуют работы систематико-хроникального характера – в первую очередь подготовленная С. И. Чуприниным еще в 1989 году публикация «Оттепель: хроника важнейших событий 1953–1956 годов»[28], в 2020 году вышедшая вторым, существенно расширенным, изданием[29]. Что касается собственно исследований и интерпретаций, в том же 1989 году тема съезда прозвучала в обобщающей монографии Р. Г. Суни «Советский эксперимент». Отведя на фоне разговора о хрущевской оттепели всего несколько строк самому съезду, Суни выделил в качестве его достижения борьбу с бесконфликтностью[30].
Дж. и К. Гаррарды в книге «Внутри Союза советских писателей» (1990)[31] фокусируются большей частью на выступлениях оппозиционно настроенных литераторов, а кроме того, указывают на соотношение между участниками форумов 1934 и 1954 годов, которое демонстрирует, насколько эта профессия была опасна: только 123 из приблизительно 600 делегатов Первого съезда выжили, получив возможность побывать на Втором, причем война в данном случае являлась, по оценке авторов, далеко не главной причиной смерти[32].
На событиях Второго съезда и его предыстории сравнительно подробно останавливается В. Эггелинг в монографии «Политика и культура при Хрущеве и Брежневе» (1999). Эггелинг выделяет важнейшие из дебатировавшихся на нем тем: итоги развития советской литературы за двадцать лет после Первого съезда писателей, недостатки современной советской литературы, литературная критика и литературоведение, организация союза писателей[33]. Согласно его точке зрения, съезд
воспроизводил ‹…› модель ограниченного плюрализма, включавшую критику определенных явлений литературной и административной практики прошлого, приметы которых обнаруживались и в рассматриваемый период[34].
М. Р. Зезина в книге «Советская художественная интеллигенция и власть в 1950–60-е годы» (1999), описав институциональные неблагополучия в Союзе писателей, особенно обострившиеся к осени 1952 года[35], высказала мнение, что «Второй съезд советских писателей, собравшийся после двадцатилетнего перерыва в декабре 1954 года, не стал событием в литературной жизни страны».[36]
Некоторые наблюдения, связанные с историей съезда, собраны в работе С. Г. Сизова «Интеллигенция и власть в советском обществе в 1946–1964 годах: на материалах Западной Сибири» (2001)[37]. Сизов, правда, пишет о том, что из обновленного на Втором съезде Устава ССП «было фактически изъято положение» «об обязательности метода социалистического реализма»[38], восстановленное лишь через пять лет на Третьем съезде. В действительности же в обоих случаях дело обошлось, как представляется, лишь некоторой переформулировкой этого тезиса[39].
К. Левенштайн в статье «Идеология и ритуал: как сталинские ритуалы формировали „оттепель“» (2007) описал взаимоотношения между литераторами и партийным руководством накануне съезда в координатах вышедшего из-под контроля политического ритуала, который в результате приобрел подрывной для системы характер и очень скоро был вновь подчинен жесткому регулированию[40].
Изложению съездовской полемики в связи с проблемой трансформации социалистического реализма отводит несколько страниц К. Б. Соколов в монографии «Художественная культура и власть в постсталинской России: союз и борьба» (2007)[41]. С точки зрения Соколова, совпадающей в этом отношении с позицией Эггелинга, конгресс писателей продемонстрировал «модель ограниченного плюрализма», но серьезно на коррекцию культурной политики не повлиял[42]. Вторая часть «формулы», впрочем, невольно провоцирует вопрос, а не явился ли сам съезд следствием такой коррекции[43].
