В «Гранях» в 1955 году об итогах съезда писала Н. Анатольева, с одной стороны, очень сочувственно по отношению к советским литераторам, а с другой – до странности резко противопоставляя их партийной верхушке, как если бы советские литераторы не были частью политической системы СССР. Основную задачу съезда Анатольева определяла следующим образом:
Второй съезд писателей должен был выполнить ту же роль, что и первый, – подчинить писателей воле партийной верхушки и указать им точные рамки, в которых должна протекать их деятельность.
При этом наблюдения над тем, как «каждое выступление, носившее характер критики, носившее печать самостоятельной мысли и принципиальности, парировалось и сводилось на нет», зачастую лишались в ее интерпретации самого субъекта охранительного действия, роль которого в действительности исполняли сами литераторы[12].
В статье 1955 года «Дилемма советских писателей: вдохновение или послушание?» за авторством F. F., напечатанной журналом «Мир сегодня», было сформулировано несколько иное понимание существа трений между литераторами на съезде и накануне. Второй Всесоюзный съезд советских писателей, по мнению F. F., завершился компромиссом, в чем автор видел проявление дуализма, царящего в высших политических сферах. Этот дуализм в конечном счете персонализировался:
…бесцветные резолюции, выразившиеся в попытке примирить ждановские требования с нетерпением писателей стряхнуть с себя ярмо чрезмерно строгой цензуры, как кажется, отражают шаткий баланс в высшей страте Советского Союза между партийными лидерами и администрацией, между партизанами Хрущева и партизанами Маленкова[13].
«Проблемы коммунизма» в 1955 году напечатали обзор Г. П. Струве «Второй съезд советских писателей», в котором автор буквально в нескольких абзацах изложил институциональную историю Союза советских писателей за два десятилетия, познакомил читателей с содержанием некоторых выступлений, обратил внимание на обезличенность представления власти на съезде, соответствующую идее коллективного руководства в противовес сталинскому «персонализму», и подытожил свои наблюдения выводом о том, что при всей неопределенности будущего советского писательства «тоталитарная хватка партии в области литературы остается столь же фундаментально твердой, как и прежде»[14].
Первый номер журнала «Проблемы коммунизма» за 1956 год содержал большую подборку материалов под общим названием «СССР после Сталина», в котором наряду с аналитическим обзором последних событий в советской внешней политике, экономике, науке и юриспруденции не меньшее место занимал анализ работы писательского съезда. О его итогах информировал У. Лакер в статье «„Оттепель“ и после»[15], а Дж. Лабер предложил развернутую концепцию транзитивных стратегий советских писателей в статье «Советские писатели в поисках новых ценностей». Лабер так сформулировал первый постсталинский призыв творческой элиты, отразившийся в произведениях И. Г. Эренбурга «Оттепель», В. Ф. Пановой «Времена года», Л. Г. Зорина «Гости»: «Довольно о новом „советском человеке“. Давайте думать о человеке как таковом» [Enough of the new „Soviet man“! Let’s think about the human being!][16]; именно этот призыв, с его точки зрения, вызвал раздражение консерваторов, во многом определившее конфликты съезда.
В 1957 году Э. Таборски, предлагая свою трактовку переворота в умах советских интеллектуалов, выделил три «раунда», описывающих то, что происходило с культурой в СССР сразу после похорон вождя. Первый совпал с провозглашением нового курса в речи Маленкова в апреле 1953 года, с созывом Всесоюзной конференции молодых критиков, которая проходила в Москве в сентябре 1953 года, и рядом журнальных публикаций, обозначавших этот курс. Второй раунд Таборски связал с реакционным возвращением к «ортодоксии», выразившейся в статье Суркова «Под знаменем социалистического реализма». На Втором съезде писателей эта тенденция, по его мнению, была закреплена. Третий раунд, открывшийся в 1955 году, оказался, в его трактовке, продолжением соперничества между ретроградами и новаторами[17].
Первая «несоветская» книга о литературе оттепели – «Просветы» В. И. Жабинского (1958) – упоминала о съезде лишь вскользь[18]. Зато уже в 1960 году Дж. Гибиан во вступительной главе книги «Интервал свободы: советская литература периода „оттепели“. 1954–1957» его не обошел. Гибиан акцентировал внимание на противоречиях в выступлениях делегатов, подчеркнув, как и Б. Малник, что советские литераторы неожиданно получили возможность вынести в публичное пространство те свои мнения, которые еще год назад высказывались только в кругу самых близких знакомых: свобода слова была очень ограничена, но все же нечто новое прорывалось даже в суждениях о таких незыблемых основаниях советского искусства, как социалистический реализм[19].
Г. Свейзи в 1962 году в монографическом исследовании «Политический контроль над литературой в СССР», посвятив отдельную главу предсъездовской ситуации, предложил довольно подробный анализ полемики на самом Втором съезде, включавший сравнение с Первым. Свейзи назвал то, что происходило в декабре 1954 года, «довольно унылой вехой в истории советской культуры», но не забыл отдать должное тому факту, что, повторяя его слова,
если Второй съезд и не дал почвы для ожидания значительных перемен в литературной политике, ‹…› он по крайней мере не напугал новой «кампанией» или дальнейшим стягиванием идеологического контроля[20].
Д. Браун в монографии 1978 года «Советская литература после Сталина» лаконично расценил дискуссию второго писательского съезда как доказательство того, что «оттепельное» партийное руководство было готово терпеть либерализацию литературы и искусства лишь в строго ограниченных пределах: прения, возникшие на конгрессе, выявили существование двух больших литературных фракций – либеральной и консервативной, – которые были обречены на жаркие раздоры и в последующие годы[21]. Несложно заметить, что его точка зрения в общих чертах напоминала оценку Таборски и позицию F. F.
Имеет смысл, наконец, задержаться еще на одном любопытном документе, демонстрирующем небезразличное отношение западных аналитиков к состоянию дел в Союзе писателей. В 2007 году Центральное разведывательное управление США рассекретило пятидесятистраничный доклад из серии, подготовленной в рамках проекта CAESAR, который был подчинен детальному анализу факторов, влияющих на высших представителей советской иерархии. Доклад датируется 15 сентября 1959 года, называется «Советский писатель и советская культурная политика»[22] и охватывает период с весны 1953 года по лето 1959 года. В нем красноречивы даже названия разделов: «Смягчение ограничений (весна 1953 г. – весна 1954 г.)», «Официальные ограничения без репрессий (весна 1954 г. – весна 1956 г.)», «Десталинизация в литературе» (весна – осень 1956 г.)», «Повторное утверждение ортодоксии (осень 1956 г. – весна 1957 г.)», «Товарищеское убеждение (весна 1957 г. – лето 1959 г.)».
Второму Всесоюзному съезду писателей нашлось место в разделе «Официальные ограничения без репрессий». Аналитики Центрального управления подчеркивали, что к весне 1954 года первоначальные усилия режима, направленные на либерализацию в сфере литературы, неожиданно привели к вспышкам спонтанной критики власти, основанной на идее креативной индивидуальности. Созыв съезда ассоциировался в докладе с реакцией на расширение этого неподконтрольного пространства социальных эмоций и настроений, а его ход был охарактеризован как доминирование контролируемого консервативного дискурса лишь с некоторыми проблесками несогласий.
