– Как думаешь, что с тобой сделает твой новый хозяин?
– Новый хозяин? – возмутился Омар. – А был старый? Или ты себя считаешь моим хозяином? Неет… ты никакой мне не хозяин. Не был, не есть, и никогда не будешь мне хозяином.
Жёв сделал глубокий вдох, и на выдохе спросил:
– Хорошо… но сбежать будешь пытаться? Зная твою натуру…
Омар усмехнулся.
– Глупый вопрос. Нет, не вижу смысла так скоро думать над этим. Я оказался в незнакомом месте, очень далеко от дома, поэтому, сбежав при первом попавшемся случае, я лишь навлеку на себя гнев местных жандармов, сам же при этом добьюсь не слишком большой выгоды. Быть может, мне и вовсе понравится жить у Пьера Сеньера, если он окажется таким же тюфяком, как ты, ха-ха-ха!
– Я думал, ты ответишь по-другому, – Жёв достал из кармана брюк белый платок и обтер свои мокрые от дождя шею и лицо. – Но, все же, я хочу дать тебе несколько советов. Я прекрасно понимаю тебя, Омар. Однако поверь, то, что я тебе скажу, действительно тебе пригодится.
Омар недовольно закатил глаза и скрестил руки, заранее догадавшись, какие слова хотел произнести Жёв. Веяло банальщиной, для араба являвшейся затхлым архаизмом, но для старика она являлась ориентиром офицерской чести и нравственности истинного мужчины, зак которым нужно следовать каждому человеку. Возможно, в периоды угасания культуры, разложения общества, ослабления роли моральных ценностей, выхода на передний план маргинальных (прежде всего – финансовых и гипертрофированно-половых) и ярко-негативных эгоцентричных потребностей развращенных страшной и пустой по своей природе массовой культурой индивидов, не обладающих настоязей индивидуальностью, именно возвращение к т.н. нравственной банальщине, которую в большинстве своем перестали воспринимать всерьез, способно спасти медленно кровоточащий и гниющий общечеловеческий коллектив от вечного и неминуемо гибельного заточения и тюрьме грехов и пороков, ведущих к окончательному превращению мозга человека в скопление малозначительной розово-серой массы с единственной физиологической задачей – обеспечивать возможность спать, питаться и испражняться – без тех всесильных способностей, коими он обладал, развиваясь тысячелетиями, а не деградируя за десятки лет. Таковым, вероятней всего, и было мнение Жёва. Читатель может с ним согласиться, категорически возразить или же просто проигнорировать, дабы не застывать на одном месте и скорее двинуться дальше.
– Поверь, Омар, несмотря ни на что, я не желаю тебе зла и предостерегаю тебя от необдуманных действий. Там, в большом мире, куда большем, чем пустыня и Атласские горы, людей слишком много, они грызут друг другу глотки ради денег, славы, работы и даже простого куска хлеба, что часто бывает взаимосвязано. Бывает, люди там всю свою жизнь чистят ботинки, подметают улицы за гроши или торгуют телом, рано и поздно подхватывая сифилис и разлагаясь, как труп, еще при жизни. Ты достоин лучшей жизни, такая судьба тебе не нужна.
Омар отмахнулся и неохотно ответил:
– Читать нравоучения у тебя, видимо, получается куда лучше, чем исполнять должностные обязанности. Однако меня уже тошнит от этого! Хватит уже пытаться давать мне уроки жизни, Оскар! Опыта у меня и так предостаточно для того, чтобы все свои поступки тщательно обдумывать.
Жёв решил на пару минут замолчать. «Сен-Жорж2 уже подплывал к пристани, и майор думал продолжить разговор на суше. Для него было крайне важно дать наставления для Омара, пусть он не вызывал у него уже того сострадания, как раньше, и не хотел слушать. Омар же, стиснув зубы, выслушал, как ему казалось, совершенно не нужные мысли старика, желавшего умыть руки.
Когда «Сен-Жорж» пришвартовался, встречать гостей подошли старшие офицеры жандармерии Марселя. Это было ожидаемо, поскольку за неделю до отплытия из Орана Жёв отправил депешу мэру города с просьбой встретить на подобающем уровне. Спустившись с корабля, Жёв поприветствовал офицеров и без долгих прелюдий попросил доставить его, Омара и конвоиров в восточную часть порта. Пожелание было исполнено, вопросов никто задавать не стал. Восточный порт Марселя пользовался популярностью у самых интересных для полиции кругов местного (и не только местного, в принципе, тоже) общества. Контрабандисты, грабители любой масти, высший свет преступного мира, продажные чиновники и церковники, проститутки на любого клиента, подпольные игорные заведения для тех, у кого нет денег на Монте-Карло, но есть желание испытать плутовку удачу, а также отсутствует страх быть схваченным стражами порядка или прогореть. Впрочем, и стражи порядка порой сами были не прочь провести вечер за рулеткой в компании сослуживцев, бандитов и обаятельных женщин. «Чудовищная ядовитая плесень, отравляющая и губящая все вокруг себя, и которую сожжет лишь небесный огонь… – думал Жёв, глядя в слегка запотевшее окно экипажа и насупившись от отвращения. – Спорами своими эта зараза дурманит простых работяг… Да, только здесь и можно промышлять работорговлей». Через двадцать минут, уже будучи на месте, назначенном Пьером Сеньером, майор решил продолжить разговор с Омаром. Они сидели в крытом экипаже, так что дождь им не угрожал. Лишь стуки капель напоминали о том, что сейчас 15 декабря 1869 года. Вы удивитесь, наверное, что в середине декабря совершенно нет снега и идет дождь, а город окутан туманом. В это время года редко представляется возможность застать снег на средиземноморском побережье Европы.
Попросив конвоира, сидевшего в экипаже, выйти ко второму покурить (второй стоял у ближайшей сторожки и беседовал с кем-то из местных), Жёв настроился на продолжение прерванного разговора, но Омар, неожиданно, первым заговорил:
– Я тебе еще раз говорю, Оскар, твои советы похожи на неуместную шутку во время поминок. Даже не думай продолжать нести свои бредни. Это глупое и дурное занятие.
Майор опешил от столь явного антагонизма араба. Он не пребывал в объятиях иллюзорных представлений и отдавал себе отчет, что Омар перестал считать его другом и сколь-нибудь близким человеком, однако не мог представить, что его тот будет пытаться заткнуть. Старику стало тяжело сидеть, в груди закололо от горечи. Ему захотелось выпить.
– Хорошо… – произнес он и достал из шинели фляжку, наполненную коньяком, жадно отпил из нее и предложил Омару, но тот отвернул голову, дав понять, что отказывается. – Если же приключится беда с тобой, вспомни, чему тебя учили в гарнизоне.
– Обязательно, – с ноткой иронии ответил бен Али, не глядя на Жёва.
Разговора не получилось ни продолжить, ни завершить уже начатый. И они стали снова молча сидеть – друг напротив друга, как на корабле. Однако уже не смотрели их глаза напротив, а бегали по сторонам, ища удобную точку, чтобы не смущала. Жёв стал что-то записывать на бумажке маленьким черным карандашом. И то, и другое достал он из шинели, которую взял с собой, однако, зная, холодно не будет, а от дождя и зонт защитит неплохо. В шинели майор чувствовал себя уверенней, будто под защитой какого-то неизвестного, сильного и доброго существа. А Омар, не имея ни бумажек, ни чего-либо другого, снова принялся размышлять. Опять обо всем. О дожде, который впервые его так привлек. Да и, собственно, он очень редко видел дождь. Живя всю жизнь в пустыне, либо в местности, в которой дождь – нечто сродни чуду, Омар с особым интересом следил за мощными стрелами воды, которые бились оземь, либо о крышу экипажа, что постоянно заставляло араба слегка вздрагивать от непривычки. «И все-таки, а что же будет дальше? После пресловутой «сделки» … Что делать? Бежать или не бежать? Может свернуть сейчас шею этому старому подонку и незаметно удрать? Или остаться и принять смерть? А может смириться и продолжить существовать?» – такие мысли были в голове бен Али, пока он смотрел на дождь. Сердце билось очень сильно, будто готовое вырваться из и так настрадавшейся груди и проплыть через все Средиземное море обратно, домой. К семье, которую предал. К стране, которую предал. К предкам, которых предал. Себя самого он тоже предал. Размышления, на какую бы тему они не велись, особенно внутренние, происходящие в родных дебрях собственных мыслей, для человека порой являются способом достичь успокоения и эмоционального равновесия, на некоторое время отстраниться от гнетущей реальности, чтобы, словно под панцырем, почувствовать себя добродушной улиткой, которая прячется в домике при малейшей опасности. Поскольку в домике комфортно и уютно. И в домике собственного разума тоже комфортно и уютно. Таков человек, и таковы его психологические особенности и потребности, из которых одна – прятаться под мысленным панцырем для повышения уровня морального и психического удовлетворения. А ритм холодного дождя усиливал эффект от этого. Но от чего же такая депрессия? Не знал Омар, не знал и Жёв. Не знал, видимо, никто. Может, из-за тумана, окутавшего мысли людей в этот день…
