Именно сейчас, в тот момент, когда, казалось, решалась судьба не только Омара, но и самого майора, Жёв стоял на балконе и предался размышлениям:
«Что же творится в этом мире, Господи? Если я разгневал тебя лояльным отношением к этому неверному братоубийце, то позволь же замолить грехи, позволь же исправиться в верном служении Тебе, но не в монашеском деле, а в мирском, в военном. Позволь же нести и дальше Твою великую и справедливую волю в край темноты и рек крови, в край, что зовется Магрибом. Я искуплю свои грехи во имя Тебя, Господи. Но если же я не грешен пред тобой, и Ты не гневен на меня, то скажи, почему я так боюсь и страдаю? Неужто ли этот араб так дорог мне? Нет! Я не могу считать его дорогим для себя человеком. Он – жалкий пленник, предатель, братоубийца, лжец! Но я обучил его тому, что знал сам, как нормандец и француз. Тогда почему я так страдаю, Господи? Я буду счастлив узнать, что Омар уехал куда-нибудь в Индию или Аравию. Но если же он вынужден будет остаться в Оране, то Ты, Господи, видимо наказываешь меня. Казнить Омара – это казнить мою душу! Я был бы спокоен, если бы он погиб на войне или скончался от болезни, но лично своими устами отдать приказ о расстреле я не смогу. Господи, почему я так тяжело это воспринимаю? Я выносил десятки, если не сотни смертных приговоров, но я всегда был холоден к тем, кого приказывал лишить жизни. Возможно, потому что не знал их так глубоко, как я знаю Омара. Именно поэтому, Господи, мне хочется, чтобы этот дерзкий и свободолюбивый араб поскорее покинул это место, этот город, забыл о том, что живет такой старик, по имени Оскар Жёв. И только когда он очистит душу от желчи. Только тогда я буду спокоен».
Глава VII
Еще почти две недели ждал Жёв писем из последнего города, вселявшего в него надежду – Марселя. Он уже получил от генерал-губернатора Алжира письмо, в котором предписывалось не позднее чем, через три недели незамедлительно казнить Омара, и Жёв, то и дело хватаясь за сердце, преисполненный печали и страха, даже думал о том, как это совершить. Омар же замкнулся в себе. Он мало ел, мало пил. Камера, в которой его держали, была невыносимо мала и пуста. Единственное окно едва пускало солнечный свет к узнику. Из других камер доносились голоса презиравших араба французских арестантов. Все они искренне желали увидеть его смерть – мерзкого чудовища, как им казалось. Ненависть эта отчасти была оправдана. Ведь Омар до пленения участвовал в рейдах на французские гарнизоны, атаковал патрули, грабил караваны и совершал прочие преступления, за которые любой французский гражданин, являющийся патриотом своего государства, его приговорил бы к казни. Любой, кроме Жёва. Раньше то, может быть, до знакомства с ним, старый майор немедля отдал бы приказ о расстреле, но теперь же все было совсем по-другому.
Практически каждый служащий гарнизона был рад тому факту, что в Марселе не было даже призрачной возможности продать или купить раба, и поэтому логично предположить, что казнь Омара была предопределена. Но в таком случае на этом бы повествование просто закончилось, а это было бы просто ужасно. Поэтому Господь услышал Жёва и подарил ту надежду, которую он почти потерял.
Всего за три дня до истечения срока, поставленного генерал-губернатором Алжира для поиска новых хозяев для араба, в Оран неожиданно пришло письмо из Марселя. Никто не мог подумать, что именно Марсель окажется тем городом, что подарит право на жизнь Омару бен Али. Когда майору принесли это письмо, в груди у него защемило, и он побледнел, став похожим на норвежского моряка после похмелья. Усевшись в свое кресло, прогнав из кабинета всех офицеров и охранников, оставшись наедине с письмом, Оскар Жёв распечатал молочного цвета конверт специальным ножом и достал бумагу, сложенную на четыре части. На одной стороне был текст, который старик все еще боялся читать, а на другой был герб, неизвестный ему: словно объединивший в себе сразу несколько геральдических традиций, он был слишком непохожим на традиционные дворянские гербы, поскольку мантию не увенчивала корона, а щит имел форму остроконечного треугольника, весьма распространенную лет так пятьсот назад (как дань истории – такая форма щита сохранилась у герба Норвежского королевства); верхнюю сторону щита охранял ангел, опершийся руками о щит и распустишвий свои крылья в стороны, словно коршун; руки и шею ангела обвивали две змеи, смотревшие слево и вправо с раскрытами пастями, высунутыми языками и зубами; сам щит делился на четыре равные части: в верхней левой и нижней правой изображались три fleur de lys25, а в верхней правой и нижней левой – по одной башне; в центре щита, в месте пересечения четырех углов всех частей, также находился маленький круглый щит, выполнявший функцию пятой части; в центре круглого щита находился цветок розы, а вокруг нее расположился змей, пожиравший собственный хвост и как бы окаймлявший этот круглый щит; большой щит украшала цепь Ордена Почетного легиона, а снизу на ленте был написан девиз, очень длинный, а потому трудно разглядимый. Надев очки, майор прочитал: «Qui seminat ventum metet tempestas». От волнения он позабыл латынь и не обратил внимания на смысл пяти этих слов. Осушив бокал с коньяком, Жёв взял себя в руки и стал читать письмо:
«Многоуважаемый месье Жёв!
Пишу Вам с великим почтением к Вашей персоне, к Вашим заслугам перед империей, к Вашему высокому положению в военной иерархии нашей страны.
Как видите, Вам не получилось обеспечить таинственность Вашей персоны, мои друзья на черном рынке проследили путь письма и известили, что оно было отправлено из города Орана. Я не имею цель как-то Вас оскорбить или унизить, а потому сохраню таинственность Вашей персоны для всех других уважаемых граждан, осведомленных о существовании Вашего письма.
Принимая во внимание тот факт, что Вы, видимо, совсем отчаявшись, решились на весьма опрометчивый поступок и послали письмо с объявлением о продаже некоего живого товара в город Марсель, говорит о том, что Вы хотите уже любыми методами избавиться от этого самого товара. Прочитав ваше письмо от начала до конца, я убедился, что Вы наверняка человек военный, поэтому некоторые неточности Вам простительны. Однако так или иначе письмо Вы отправили. И вот Вам мой ответ. Вам очень повезло, что как раз в самый момент прибытия письма из Орана в Марселе оказался я, благодаря чему у Вас появился шанс избавиться от надоевшего Вам товара. Я готов приобрести товар, однако совершенно не согласен с ценою, установленной Вами за него. При стоимости в пять тысяч франков Ваш товар никто не купит и даже торговаться не захочет. Я же проявляю учтивость и предлагаю Вам продать товар мне за сумму поменьше – пятьсот франков и ни монетой больше. Я прекрасно понимаю Ваше негодование по поводу такого резкого снижения цены, но прошу меня понять, мы живем не в Китае, чтобы вертеть сотнями тысяч франков или фунтов за торговлю опиумом, мы с вами живем в Европе, самой цивилизованной части мира! Гораздо более цивилизованной, чем Китай, Индия и даже Соединенные Штаты!
Если Вас не смутит такая цена, то буду ждать Вас в порту Марселя 15 декабря сего года. Учтите, что уже 16 декабря в городе меня не будет, и Вы вынуждены будете остаться без денег и со своим товаром!
Очень жду встречи с Вами,
Пьер Сеньер»
После прочтения письма Жёв будто оказался в прострации. Он схватил графин и осушил его за две минуты. После этого он перечитал письмо и окончательно убедился, что некий человек по имени Пьер Сеньер готов купить Омара. Однако сумма в пятьсот франков разгневала майора, это в десять раз меньше, чем он сам предлагал! Но делать было нечего, либо так, либо казнь. Уж лучше за пятьсот франков, чем на эшафот. И Оскар Жёв принял решение – везти Омара в Марсель. Он не знал, что из себя представляет человек, который собирается купить араба, но это не имело большого значения. Для старика было главным то, что его пленник избежит казни, а что с ним сделает его новый хозяин – уже не его забота.
