Обед состоял из итальянских блюд – простых, но изысканно приготовленных и сервированных. Карральдо ел мало. Он сидел, откинувшись на стуле и потягивал шампанское, наблюдая за Арией с едва уловимой насмешливой улыбкой. Избегая встречаться с ним взглядом, девушка пила шампанское так лихо, словно это была вода, не говоря ни слова.

Они молча пили кофе, когда, наконец, он взял ее за руку.

– Я кое-что хочу тебе показать, прежде чем мы уйдем отсюда.

Голова Арии сильно кружилась от выпитого вина, когда она послушно шла позади него через холл в комнату, которая, очевидно, была его кабинетом. Большое дубовое бюро восемнадцатого века резко контрастировало с простой плитой из пятнистого черного гранита на изящных ножках, которая служила Карральдо письменным столом. Все было безукоризненно, словно каждая вещь имела свое постоянное, даже вечное, место. Бумаги были сложены в ровные стопки, рядом с ними лежали внушительного вида книги. Телефон был черным; простые бледно-кремовые занавеси на окнах соответствовали цвету стен. Ария подумала, что Карральдо, похоже, свел свою личную жизнь, свои пристрастия до минимума, и содрогнулась при мысли о том, как же выглядит его спальня. Нечто вроде холодной монастырской кельи? Маленький пейзаж в простой рамке стоял на мольберте, и она сразу же узнала – это был Мане.

– О-о-о… Какой чудесный! – выдохнула Ария, подходя ближе, чтобы получше рассмотреть его.

– Я подумал – он тебе понравится, – тихо отозвался Карральдо. Он был явно доволен.

Ария благоговейно застыла у картины.

– Как ему удалось все это? – прошептала она, на мгновение забыв, где она находилась и с кем. – Как можно создать это волшебное ощущение простым прикосновением кисти и чуточкой краски? Это так… так сокровенно, так близко мне… кажется, что я сама там, у этого пруда мягким ясным воскресным вечером.

– Когда Мане предложил этот пейзаж на Парижский Салон в 1860 году, они отвергли его, – нарушил последовавшее вслед за словами Арии долгое молчание Карральдо. – Они сочли его странным и уродливым.

Ария взглянула на него с ужасом.

– Как грустно и тяжело, наверно, было ему – ведь он не знал, что его картины будут по достоинству оценены потомками… даже если и понимал, что Салон ошибается.

Карральдо отошел, пожав плечами.

– Ван Гог не продал ни единой картины в своей жизни. Сейчас я занимаюсь тем, Ария, что стараюсь, насколько это возможно в моих скромных силах, отыскивать молодых талантливых художников, которым я могу помочь своей поддержкой, и нахожу рынки сбыта для их работ. Но, несмотря на это, их жизнь все равно нелегка. Нужно иметь много мужества, чтобы быть человеком искусства. Часто проходит очень много времени, прежде чем им удается сделать себе имя.

– Я и не знала, что вы этим занимаетесь, – проговорила она удивленно.

Карральдо снял Мане с мольберта и протянул его Арии.

– Я купил его для тебя, – сказал он коротко. – Пожалуйста, возьми его себе.

Ее глаза широко раскрылись от изумления.

– Вы купили этого Мане – для меня? Но это невозможно… я хотела сказать… никто не делает подобных подарков.

– Мне не удалось порадовать тебя изумрудом маха-рани, – ответил Карральдо также коротко. – Но это явно больше тебе по душе. Он – твой.

Ария колебалась, глядя на картину, пораженная таким царским подарком.

– Я не могу, – произнесла она наконец. – Пожалуйста, не спрашивайте, почему, но я не могу принять его. Пока еще не могу.

Карральдо без звука поставил Мане назад на мольберт.

– Пора уходить, – сказал он отрывисто. Ария встревоженно взглянула на него, когда поспешно выходила из дома. Она почувствовала нервную дрожь – Карральдо внезапно стал таким холодным и сухим, что ей стало страшно.

Пока «мерседес» мягко катил назад в аэропорт, она убеждала себя, что просто глупо вела себя, выпила много шампанского. Конечно, Карральдо никогда не причинит ей вреда. Но Ария не могла не чувствовать, что он разозлился на нее за то, что она отказалась от его подарка. Гнев Карральдо был как бы некой силой, которая пугала ее и с которой она раньше никогда не сталкивалась.

Девушка откинулась на спинку кресла в самолете, закрыла глаза; когда она все же взглянула на Карральдо, то увидела, что он сидит, уткнувшись взглядом в каталог выставки. Полет прошел в полном молчании.

Черный автомобиль вновь дожидался, чтобы отвезти их к катеру. Когда лодка неслась по каналам назад к дому Арии, Карральдо, наконец, заговорил.

– Я рад, что у нас была возможность поговорить. Теперь мы знаем друг друга чуть больше и лучше.

Но Ария смотрела, как блестящий черный катер врезается в венецианскую ночь и думала о том, что это не так. Она ни на йоту не узнала больше о настоящем Карральдо. И она по-прежнему боялась его.

Сегодня состоялось открытие выставки работ Орландо Мессенджера в галерее Мейз в Лондоне. И хотя изрядное количество не очень хорошего шампанского было выпито многочисленными очень богатыми посетителями, очень мало кто из них мог представлять интерес в качестве реального покупателя. Орландо очаровательно улыбался всем, принимая поцелуи в обе щеки от шикарных дам, чьи туалеты намного превосходили по стоимости его картины, и одновременно поневоле слушал международные сплетни, которые гости выставки, похоже, находили более волнующими и интересными, чем его работы. Проклятье, чертыхался он про себя разъяренно – хотя они и перемалывают всю эту чушь на своих ленчах, они не должны делать это здесь, сейчас!

Почти с самого раннего детства Орландо твердили, как он красив, какими выдающимися дарованиями обладает, как очарователен его характер. Но странное дело – все это, казалось, не проникало в его сознание. Время от времени он получал различные стипендии от нескольких британских высших школ, учился там в течение какого-то периода – просто для того, чтобы сделать приятное родителям, но потом по непонятным для них причинам переставал посещать занятия. Выяснилось, что Орландо ненавидит школу как таковую. Специалист по детской психологии объяснил озадаченным родителям, что натуре ребенка полностью противопоказана ежедневная мелочная дисциплина в учебных заведениях и вообще регламентированный образ жизни, хотя сам процесс обучения не представлял собой проблемы для мальчика. Он легко схватывал то, что написано в книгах и говорилось преподавателями. В сущности, он был очень одарен; его коэффициент интеллекта был равен 158.

У Орландо открылись большие художественные способности, и со вздохом облегчения родители послали его на три года в школу искусств во Флоренции с условием, что он будет постоянно на виду у родственников матери, которые там жили, будет держать себя в рамках приличий и вести правильный образ жизни – ведь все-таки ему было всего шестнадцать лет. Во Флоренции он произвел впечатление на тамошнее общество – его считали выросшим в приличной семье, хорошо воспитанным, очаровательным молодым студентом художественной школы. У него были многочисленные романы со знакомыми его тетки.

– По крайней мере, все они были женщинами, – сказал его дядя, когда все открылось и тетя с горечью распекала Орландо. – Никогда не знаешь, что придумали бы его приятели-мальчишки.

Между тем его пребывание за границей затягивалось – после Флоренции он поехал в Париж, затем на юг Франции, потом – на греческие острова. Но он был не из тех, кто рисовал дикую природу: его коньком был городской шик – виллы, роскошные квартиры и особняки его многочисленных знакомых. Орландо обладал способностью подмечать главное и передавать сходство, и очень скоро понял, что нет лучшего способа польстить женщине, чем сказать ей, что он просто обязан нарисовать ее портрет или изобразить ее жилище. Женщины не были проблемой для Орландо Мессенджера. Ни в малейшей степени.

– Орландо! Как я рада снова видеть тебя. Мы не встречались целую вечность… два года, если не ошибаюсь? – маленькая и убийственно шикарная женщина, одетая в черное, смотрела на него; ее большой рот, накрашенный блестящей красной помадой выделялся на белом лице, когда она улыбалась Орландо.