Видимость была идеальной. Уже горела свеча, Дженни приспосабливала какую-то тряпицу над маленьким окном. Покончив с этим, стала возиться с масляной лампой. Тристрам тем временем разложил на полу толстый пластиковый мат. На нем расстелил громадное стеганое пуховое одеяло зеленого цвета, а поверх него – серое из шерсти. Потом открыл жестяную коробку и достал оттуда две пачки печенья – шоколадного и песочного.

– Мало ли, вдруг проголодаемся, – объяснил он, и Дженни подняла голову от лампы.

– Печенье! Здорово! И сидеть есть на чем. Просто чудо. А занавески тебе нравятся?

– Да я их с трудом различаю. Но вообще-то мысль отличная.

– Я их каждый раз буду снимать перед уходом. Тогда совсем никто ничего не заметит.

Она зажгла лампу, водрузила на место стеклянный колпак, и сарай наполнился теплым медовым сиянием. Они посмотрели по сторонам и улыбнулись. Тепло, уютно – как в коконе.

– Будем надеяться, никто нас здесь не найдет, – сказал Тристрам.

– Конечно, никто. Если только специально искать. А с какой стати?

– Да, верно. Будем уходить – все свернем в мат и запихнем куда-нибудь в угол.

– А дома не хватятся?

– Стеганого одеяла? Ни в жизни. Ему уже двести с лишним лет – зато какое толстое! Попробуй.

Дженни осторожно опустилась на одеяло. Погрузилась в него на несколько дюймов.

– Приятно.

Она откинулась на спину, вытянулась.

– И запах что надо, правда? – спросил Тристрам. Она принюхалась и отрицательно покачала головой.

– Нафталином отдает. Больше ничего не чувствую. Знаешь, что нам сюда нужно? Радио, для музыки. Тогда будет полный кайф.

– Или проигрыватель. Хотя я сам всегда могу тебе спеть. – Он просвистел простенький мотивчик. – Сколько у тебя времени?

– Чтобы здесь побыть? Не знаю толком. Вообще-то они ушли в гости, так что если вернусь к полуночи… А у тебя?

– В одиннадцать должен быть, как штык.

– У-у.

– Жаль, конечно.

Он подсел к ней, держа в руке печенье.

– Хочешь?

Она покачала головой. Он попытался засунуть печенье в рот целиком, это ему почти удалось, и он наклонился к ней, чтобы она могла откусить торчащую часть. Она снова замахала головой, но он пододвигался все ближе, пока кусок печенья не уткнулся в ее губы. Она прыснула, откусила кусочек, и они принялись жевать.

– Я знал, что тебе хочется.

Он говорил с полным ртом, и кусочки полусъеденного печенья вылетали наружу.

– Так уж и знал.

Он проглотил остатки, тщательно вытер рот. И вдруг накренился в ее сторону и поцеловал. На секунду она опешила и машинально подалась назад, но тут же придвинулась к нему. Они лежали на одеяле, как бы составляя стороны треугольника: тела разведены, а вершина треугольника – их головы. Он вытянул руку и коснулся ее талии, она положила свою руку поверх его руки. Их маленькие тела заворочались, подвинулись ближе, стороны треугольника почти сошлись, превратившись в толстую линию. Они крепко прижались друг к другу, ноги непроизвольно переплелись, и они откатились вправо. У края одеяла остановились и покатились обратно, пока не достигли другого края. Они катались взад и вперед, а его рука тем временем проникла под ее блузку и поглаживала спину, и снова от прикосновения к ее коже его бросило в дрожь. Он попытался просунуть руку между ними, но их тела так тесно прижались друг к другу, что это оказалось невозможно.

– Я хочу снять джинсы.

– Давай.

Он откинул ноги в сторону, расстегнул молнию и спихнул джинсы вниз. Но дальше не получалось, тогда, не развязывая шнурков, он столкнул ботинки и высвободился из джинсов. Их голые ноги тотчас соприкоснулись и заскользили гладкими бревнышками, по телам пробежали мурашки, и они снова подвинулись ближе. Он провел рукой по ее ноге, она повторила жест. Юбка уже сбилась вокруг талии, и она стянула ее. Длинные белые носки, обнаженная плоть, голубенькие трусики и его белые трусики – совсем рядом. При этом он оставался в куртке, а она – в кофте. Согревшись, скользя друг по другу ногами-бревнышками, они сняли куртку и кофту.

Я почувствовал колики в желудке. Все бы, кажется, отдал, чтобы оказаться между ними. За что мне такое наказание – сидеть здесь на холоде и всего лишь смотреть? Он прижимался к ней, терся об нее… ну, Дженни, не мешкай, хватай его. Господи, он там, наверное, уж совсем изнемог, даже трусики стянул… А я? Я только вижу, как его голая, теплая и розовенькая круглая попка пытается втиснуться в ее бедра, живот, голубенькие трусики. А его трусы без дела болтаются вокруг колен. Полетела в сторону его рубашка, ее блузка, его непослушные пальцы возятся с застежкой бюстгальтера – и все так естественно, мать честная, будто они всю жизнь этим занимались и были для этого созданы! – она приходит ему на помощь, и вот уже бюстгальтер соскользнул прочь… ну, где они, эти ее груди-яблочки? Не вижу, их подмяла его грудь, а я здесь, на холоде, замерзший и никому не нужный. Вдруг по их телам словно прошла конвульсия – и оба замерли. Так быстро? Не может быть. Просто им надо очухаться, прийти в себя – такая лавина ощущений!

– Я думать не думала… – раздался шепот Дженни.

– Я тоже.

– А что мы будем делать? Теперь. Ведь мы…

– Не знаю.

Чуть отодвинувшись, он принялся разглядывать ее тело. И я вместе с ним. Сколько этому телу лет? Тринадцать? Четырнадцать? Нет, все сто. И даже миллион. Абсолютно все на месте. Округлившиеся бедра, узкая талия, прекрасные груди – дерзкие, приятные на ощупь, розовые, в три четверти горсти, с игрушечными сосками чуть более темного оттенка, – пушистый темный холмик, который выступал и выпукло дыбился под трусиками. Он просто смотрел, а она просто улыбалась под его изучающим взглядом; он плавно склонился к ее груди и поцеловал ее, осторожно взял губами сосок… передо мной было ее лицо – она зажмурилась, рот приоткрылся, рука взметнулась в воздух, словно хотела найти какую-нибудь точку опоры, потом обеими руками она обхватила его голову и сильнее прижала к груди, поглаживая его спину. А его трусики так и болтаются где-то у колен, и на меня с нахальной улыбкой смотрят две розовых щечки ягодиц. Господи, дай мне силы!

Их тела словно созданы для того, чтобы быть вместе, лежать рядом, упиваться друг другом, – это предначертание свыше. Я вижу ее приоткрытый рот, влажные глаза, яркое пятно губ – она поворачивает Тристрама на спину. Словно специально для меня она отодвигает ногу, закрывавшую его пах. Как радует глаз этот его символ мужской мощи. Прямой и чистый стержень. Коричневые кудряшки свились в идеальный треугольник. Теперь ее черед изучать, а он смотрит ей в лицо. Она стягивает с него трусики, и он лежит совершенно голый.

– Ты такой красивый, – прошептала она.

– Красивый?

Она нежно прикоснулась к его столбику.

– Не больно?

Он покачал головой, она улыбнулась и тронула его плоть еще раз.

– Такой мягкий. Только намного больше… Хотя нет… Я так и представляла. И такой красивый.

– Как и ты.

– Где?

– Везде.

– Ты же еще не видел.

– А можно?

Она на секунду смешалась, подумала, потом снова улыбнулась и быстрым изящным движением стянула трусики. Тристрам во все глаза смотрел на нее. Волшебное зрелище! И я, и я смотрел вместе с ним! Он мягко провел пальцами по ее волосам, она мягко притронулась к нему… током высокого напряжения, шедшим между ними, колотило и меня, и когда они начнут долбать друг друга, я буду долбаться вместе с ними.

Минут пять они сидели и трогали друг друга, рассматривали, исследовали неизведанные территории. А я исходил слюной у моей щелки… щелка, да не та. Рука его легла на нежные заросли в нижней части ее живота, и впервые на лице Дженни появилось беспокойство, он заметил это и остановился.

– Можно?

– Не знаю. Вдруг будет больно?

– Я только потрогаю.

– Ну, не знаю, и вообще, это же…

– Что?

– Не знаю.

– Больно не будет, это я обещаю. Если что, сразу скажи, я перестану.

– Обещаешь?