— Хорошо. Я поеду к бабушке в деревню. Неделю у нее побуду и все обдумаю, — наконец-то решаю я. Бабушка — это не родители. Ей можно все рассказать и совета попросить. Она подскажет и поможет.

Я просидела еще полчаса у Риты, пока пришла в себя и истерика отпустила. Мы обговорили дальнейший план действий. Спасибо, что она у меня есть. Что бы я без нее делала! Пишу заявление на отпуск, и Рита помогает мне все подписать без проблем и бюрократических проволочек.

Приезжаю домой и, собрав вещи, еду на вокзал.

Так уж сложилось в моей жизни, что другом и советчиком в моей жизни стала бабушка, а не мама. Она всегда меня поддерживала и безгранично любила. Каждый ее жест был пропитан этой любовью, каждое слово и совет, данный мне. Она уже пожилая, живет в деревне в своем доме и ни в какую не хочет переезжать к моим родителям, которые давно ее порываются забрать к себе. Она упорно отказывается, аргументируя это тем, что она хочет быть хозяйкой в своем доме, а не приживалкой. Да и пока есть ежедневная, пусть и рутинная работа, она будет двигаться. А движение, как известно,, жизнь.

Три часа в автобусе, и глубоким вечером я уже сижу на кухне и пью чай с малиновым вареньем. Самым вкусным вареньем на свете.

Бабушка не наседает на меня с расспросами, не терзает мою душу ненужными разговорами. Она прекрасно видит, что что-то у меня случилось, но ждет, что я скажу сама.

Я и сказала. Почти неделю спустя.

— Поль, принеси воды в дом, — дом у бабушки был деревенским, без канализации, и воду питьевую она брала в колодце, а вот для всяких хозяйственных нужд — из колонки.

Я схватила ведро и, накинув куртку, пошла к колодцу. На улице было довольно холодно, глубокая осень намекала, что зима не за горами. Набрала воды в ведро и потащила в дом. И как бабушка одна с этим всем справляется. И воду таскает в дом, и дрова.

В какой-то момент резкая пронизывающая боль заставила поставить ведро на тропинку у веранды и схватиться за низ живота.

— Поля, — бабуля стояла на ступеньках веранды.

— Я сейчас, ба, — натянуто улыбаюсь и не могу разогнуться, так адски больно.

Бабушка спускается со ступенек и помогает мне зайти на веранду, а затем и на кухню отводит, усаживает в свое любимое кресло у печки и заматывает мне поясницу шалью.

Пока я прихожу в себя, она занесла ведро, добавила воды в чайник и поставила его на печку.

— Рассказывай, — взгляд бескомпромиссный. Но я знаю, она не осудит и не отругает, и потому я все и вываливаю на голову моей престарелой бабули.

Рассказ окончен. Я жду. А бабушка молчит. Молчала она минут пять, словно обдумывала что-то. А потом вышла из комнаты, долго рылась в шкафу, что-то искала, а потом зашла в комнату и положила передо мной на стол сверток.

— Это что? — я непонимающе смотрю на бабушку.

— Я вот тут собирала, думала, пусть после моей смерти сыну достанется. Решила на книжку не класть, чтоб потом отец твой не ждал, пока в наследство вступить можно будет, — и моя старенькая бабуля, которая столько всего пережила и повидала, развернула сверток. А там были деньги. Аккуратненько так, резиночками перетянутые. А под каждой резиночкой бумажечка, на которой написано, сколько в каждой пачке. У меня расширились глаза от шока.

— Ба, а как же ты? — я перебирала эти стопки, не понимая, что мне с ними делать.

— А я еще скоплю, ты не переживай. У меня, между прочим, жизнь только начинается. У меня правнук или правнучка будет, — бабушка вытирает скупую слезу краем фартука и обнимает меня.

— Ты меня не осуждаешь? — когда рассказывала, где-то внутри очень боялась, что бабушка меня может осудить, не понять.

—Нет, милая. Сама молодая была и любила так, что искры из глаз, — рассмеялась бабушка сквозь слезы. А ты себя береги, и езжай-ка ты в город. Как бы чего не вышло, — пожилая женщина намекала на боли внизу живота. Да и я рассказала, что терапевт советовала поскорее вставать на учет. На том мы и порешили, тем более что и отпуск мой почти закончился, и надо было принимать какое-то решение насчет работы.

Влад

Работаю на износ, так, чтобы голова прикоснулась к подушке и я отрубался. Вот чем я занимаюсь все последние дни. Иначе в голове только Полина. Мысли о девушке не оставляют меня ни на час, ни на минуту, ни на секунду. Даже во сне она меня преследует. Потому и приходится изматывать себя так, чтобы отрубиться. За трое суток я спал один раз, и то потому, что Павел заставил меня. Он стал каждый день приходить, а я не хочу его видеть. Он словно специально своим присутствием напоминает о том, что было между ним и Полиной. Я представляю ее тело в его руках, мне хочется его ударить. Разбить его лицо. Бить, пока силы будут. И мне от этого страшно. Страшно, что не сдержусь и когда-нибудь это произойдет. Но пока его нет, я все время думаю о Полине. Может, с ней стоило поговорить. Выслушать ее объяснения. Да, я очень хотел бы поверить в ее оправдания. И потом, она беременна. А если ребенок от меня? Что, если ребенок от меня? А что, если Павел наврал? Специально оговорил ее. Но есть фото, и я заказал проверить их. Они настоящие. Я искал возможность оправдать действия Полины, но не мог.

Единственное, на что надеюсь, это что время лечит. Но сколько нужно времени? Месяц? Два? Год? Сколько?

Просыпаюсь от звука голоса. Оказывается, снова уснул в кабинете. В этот раз хотя бы до дивана добрел и пледом укрылся.

— Да, все получилось, — пауза. — Да, даже лучше, чем я ожидал. Он теперь загоняет себя работой, — пауза. Собеседника не слышно, сын с кем-то разговаривает по телефону. — На это и был расчет, что поверит он сыну, а не девке, которую знает пару месяцев. Ну и что, что она беременна? Сделает аборт. Это не проблема в наше время, — пауза. — Нет, совесть меня не мучает. Совесть — это роскошь в наше время. Да и отцу давно пора на покой, а мне встать у руля. И конкуренты в виде ребенка от секретутки мне не нужны.

Встаю и иду на голос сына, открываю шире дверь кабинета, в котором спал. Сын сразу увидел меня и понял, что я все слышал.

— Пап, я все объясню, – Павел нажимает отбой на телефоне. — Она бы и так загуляла от тебя, я всего лишь действовал на опережение.

— Как ты сделал эти фото? Фотошоп? — я смотрю на сына и не могу поверить, что воспитал такого монстра и эгоиста.

— Нет, ты бы мог проверить, и тогда ничего не удалось бы. Просто снотворное ей подсыпал и все.

— Убирайся, — еле выговариваю и чувствую острую боль в груди. — Пошел прочь! — удается выкрикнуть, а потом нестерпимая боль парализует все тело.

— Сохранять будем или прерывать? — вот так начала разговор врач после сданных мной анализов и сделанного УЗИ.

— Все так плохо? — сглатываю ком в горле.

— Ну, скажем так: не очень хорошо, — и женщина-врач сделала такой жест руками, словно пытается обрисовать обтекаемую фигуру. — Но нам надо понять, в какую сторону мы движемся. Если сохраняем, то это один вопрос. Это ближайшие девять месяцев вы лежите или дома, или в больнице. А если прерываем, то лучше это сделать на максимально ранних сроках, чтобы не травмировать ваш организм. Давайте вы подумаете, ну хотя бы до завтра. И завтра я вас жду с обдуманным и взвешенным решением.

— Хорошо, я вас поняла, — выхожу из кабинета и иду к Марго. Но ее нет на месте, да и трубку она не берет. На беззвучном, что ли? Решаю зайти в кафе перекусить, так как заметила, что есть хочется теперь довольно часто. И чтоб не нагулять лишние кило, решаю есть, но полезное или хотя бы салатики и фрукты.

Попадаю на время перерыва, и потому в кафе очередь. Пристраиваюсь в конец очереди и пишу Рите сообщение, когда до меня долетает обрывок разговора двух медсестер, что стоят впереди:

— Да он в випке лежит, — говорит молоденькая белобрысая медсестричка.

— Ну а где ему лежать в своей же клинике? Не в коридоре же, — усмехается вторая, а я забываю, как дышать. Дурные предчувствия комом в горле встают, и я стараюсь не подавать виду, что прислушиваюсь, а сама же делаю шажочек ближе к девушкам, чтобы ничего не пропустить из их разговора.