Первую после того рокового вечера осечку ты воспринимаешь не так остро. «Подумаешь, не срослось, – уверяешь себя, – значит, он просто не твоя судьба. Не получилось с этим, получится с другим». Но когда ты говоришь себе это уже седьмой год подряд, закрадывается сомнение, что с тобой что-то не так…

Наконец Удальцов оторвал айфон от уха и произнёс, стуча зубами от холода:

– Сожалею, но спасатели не приедут. Они ужасно заняты и не советуют ехать в Дикие горы. Заносы, снежная буря, всё такое. А вы вообще куда путь держите? Раз уж такое дело, могу подвезти.

Всё, что от меня требовалось – это благоразумно предложить вернуться в Заречье. Готова поспорить, Удальцов ждал от меня именно такого ответа.

Но мне позарез нужно в деревню к староверам и их серебряной рябине – и никакой снежок меня не остановит. И уж точно ни один Гордей Терентьев больше не способен повлиять на мои жизненные планы.

– В горы, говорите, едете? – сказала я. – Отлично. Нам по пути.

– А ведь вы так и не назвали своего имени, – сказал Удальцов, когда мы взобрались на тот чёртов перевал.

– Дарина, – я на секунду замялась. Не хочу, чтобы он узнал во мне ту самую неудачницу. И приписала себе мамину девичью фамилию: – Морозова.

– Дарина? – неспешно повторил он, словно пробуя моё имя на вкус. – Даша, значит?

– Нет! – рявкнула я. – Не люблю, когда меня так называют. Ещё и пишут в мессенджерах: «Дашь». Именно так, с мягким знаком. Бесит. Дашь! Не дам!

– Что, серьёзно, так и пишут? – удивился он.

– Представьте себе.

– Как же вас называют друзья? Дариной?

– Риной.

– Могу я называть вас Риной?

– Мы с вами не друзья.

– Мы друзья по несчастью. Меня можете Гордеем называть. Это моё настоящее имя. И на «ты». Я ведь тоже могу обращаться к тебе на «ты»?

– Попробуй.

– Какую музыку предпочитаешь, Рина?

– Любую.

Вообще, в музыке я как раз отличалась разборчивостью, точнее, слушала почти всё, старательно избегая жанра поп-соул, потому что на протяжении семи лет лирические медляки буквально рвали мне душу. Но тут немного растерялась. Нереальность происходящего зашкаливала. Нет, ну в самом деле: я в одном автомобиле с Гордеем Удальцовым и мы не где-нибудь, а в Диких горах, где даже турбазы никакой нет, только заповедные леса да деревня староверов, а вокруг горы снега и снежинки размером с теннисный мяч к лобовому стеклу липнут.

Удальцов потянулся к магнитоле и открыл папку «Любимое». Через секунду салон наполнили нежные лирические звуки. Боже мой, ну почему бы парням не любить какой-нибудь тяжёлый рок?

– Кофе? – предложил он. – В термосе есть.

А ведь я когда-то хотела размозжить ему череп или подлить крысиного яду в какао. Те времена, конечно, давно прошли, но на всякий случай биту я прихватила с собой.

От кофе я решительно отказалась, о чём, правда, вскоре пожалела. Голод и жажда давали о себе знать. Я ехала всю ночь и… А когда, собственно, я ела в последний раз? Давно – это мягко сказано. Но и спала я тоже давно – из Синеводска до Диких гор путь неблизкий. Однако сон в непосредственной близости от Удальцова решительно вычеркнут из списка моих желаний ещё семь лет назад.

– Это, конечно, не моё дело, – прервал затянувшееся молчание он, – но в Диких горах есть только одно место, куда можно съездить в канун Нового года.

– Да что ты говоришь!..

– И это место, – продолжал он, не отреагировав на мой сарказм, – деревня дивьих людей.

– Я слышала о ней.

– Дивьи люди были моим курсовым проектом. То есть я снимал о них репортаж на втором курсе и лично знаком с деревенским старостой Николаем Корниловым.

– Круто, наверное.

– Да, они крутые на самом деле. До сих пор верят в Рода и всех этих дохристианских божков, отмечают языческие праздники, практикуют народную медицину. Животные из заповедника их совсем не боятся, а главное, они верят в магию природы и, знаешь, мне кажется, очень даже не зря.

– То есть ты считаешь, что магия существует на самом деле? И какие-то староверы её успешно практикуют?

– Я понимаю, как глупо это звучит, – усмехнулся Удальцов, – но скоро ты сама убедишься, что магия – это не сказки. Ты ведь к староверам едешь, я прав?

– С чего ты взял?

Теперь уже мои слова звучали не особенно умно, но Удальцов старательно изображал интеллигента. У меня только один вопрос: как долго он продержится?

– Во-первых, ты не похожа на сноубордиста-экстремала, да и снаряжения у тебя соответствующего нет.

– Нет, – подтвердила я.

– Во-вторых, – окрылённый моим «нет», продолжал Удальцов, – вряд ли ты едешь в Дикие горы поснимать виды. Здесь, конечно, очень красиво, но погода не располагает.

– Ещё остаётся лесничество. Вдруг я везу своему дяде рождественский пудинг?

Удальцов расхохотался – открыто и заразительно. Мне даже немного не по себе стало, ведь я помнила ту его ухмылку, с которой он мне отказал. «Я не танцую с малолетками», – эта фраза долгое время занозой сидела в самом сердце, пока я не вырвала её с корнем вместе со своей первой любовью.

– Извини, – отсмеявшись, сказал он, – мне не следовало так реагировать. Опустим тот факт, что в твоей сумочке поместится только пудинг для лилипутов, а так дядя-лесник, конечно, аргумент весомый. Слушай, я заметил на твоей «Ласточке» синеводские номера. Ты из Синеводска?

– Ты такой наблюдательный!

Любого нормального человека на его месте задел бы мой сарказм. Но вся соль в том, что Удальцов не был нормальным. Ни тогда, ни сейчас.

– Я сам родом из Синеводска, – рассказывал он, как будто я о том не знаю. – Ты в какой школе училась? Не в лицее иностранных языков, случайно? Наверное, ты была на несколько классов младше, потому что, увы, я тебя совершенно не узнаю.

– Нет-нет, – открестилась я, – я училась в первой школе.

– Тогда понятно.

Мы проехали запорошенную снегом табличку, но надпись всё равно угадывалась: «Государственный биосферный заповедник». И чуть дальше: «Охота запрещена».

– Давненько не был на родине. Как там сейчас?

– Нормально.

– Галина Ивановна ещё работает? Ах да, извини, ты же с первой школы.

Галина Ивановна была нашей директрисой. Той самой, которая надевала мне на шею золотую медаль, открывала дискотеки и утренники, вела французский, иногда заменяла концертмейстера на уроках музыки и всегда носила в кармане бумажные платочки на случай очередного разбитого сердца или приступа аллергии у учеников. Помню, я плакала на выпускном, не желая с ней прощаться, и ужасалась тому, что два года назад чуть добровольно не ушла из лицея из-за одного невоспитанного мальчика.

– Давай-давай-давай, – приговаривал Удальцов, штурмуя очередной холм. И, когда нам удалось на него взобраться, повернулся ко мне и проговорил: – Ты мой талисман. С тех пор, как ты села ко мне в «Ястреб», мы покоряем все вершины с первого раза.

– Не сглазь, – бросила я. – И, пожалуйста, смотри на дорогу.

Я ощущала на себе его взгляд ещё секунду или две, но так и не повернулась. Что у него на уме? Он находит меня привлекательной? Если так, то это последнее, чего бы мне хотелось в этой жизни.

– До конца маршрута осталось два километра, – возвестил навигатор кокетливым женским голосом.

И вслед за этой фразой вселенная наполнилась звуками той самой песни. Я узнаю её с первой ноты и с тех пор никогда не дослушиваю даже до пятой.

Рука сама потянулась переключить.

– Да, пожалуйста, выбери на свой вкус, – тут же отозвался Удальцов.

Помнит ли он? Ответ очевиден: конечно, нет. В его жизни, наверное, было столько девушек, что он вряд ли запомнил ту несмелую девятиклассницу, пригласившую его на белый танец.

– А ты-то сам куда едешь? Навестить своего приятеля Николая Корнилова? – Мой голос снова звучал зло и Удальцов снова никак на это не отреагировал.

– Да, ты права, – кивнул он, – именно туда я и еду. Но мне, наверное, нужно изменить маршрут. Отвезу тебя в лесничество. Это чуть в стороне от деревни.