Вчера проходил комсомольский актив соединения по решениям IV пленума ЦК ВЛКСМ, о развёртывании культурно-массовой работы в подразделениях. Актив прошел хорошо, меня немного поругали, но решение приняли громкое, ко многому обязывающее. Посмотрим, как наши комсомольцы будут это выполнять.
Прошлую субботу провожали Лешу Плесовских: у нас был маленький вечер. Кроме него был Витя Максюков с женой Надей, Миша Федин и Вова Ивашкин, а также Игорь Меландер. Всем вечером заправляла Ритина подруга Тамара: Рита себя чувствовала плохо.
С Ритой иногда… не ссоримся, а так – небольшие размолвки. Ну, не без этого, всё же мы их благополучно разрешаем.
Меня опять начинает мучить эксудативный диатез. Придётся снова лечь в госпиталь.
Риту это не пугает: она всё прекрасно понимает. Я же должен выздороветь до праздников, а на Октябрь мы вместе поедем в Москву.
Итак, пока все хорошо, если не считать моей болезни. Наша дружба становится всё крепче и крепче.
Как мне не хотелось бы ошибиться в Рите! Как мне хочется быть с ней счастливым!
16 октября, понедельник
Да, тяжелые времена наступили, Энрид Борисович. Дальше ехать, как говорят, некуда. Вернее-то, ехать есть куда, и очень даже «куда»: меня посылают в Германию. Об этом я точно узнал с неделю назад.
С Ритой у меня прошли в три дня три размолвки.
Во-первых, я случайно нашёл в комоде её комсомольский билет. Что такое? Ведь она говорила, что ее исключили из комсомола за утерю билета. Почему билет на руках?
При объяснении так и получилось. Сквозь слёзы Рита мне рассказала, что исключили её за неуплату членских взносов, а на заседание райкома она не пошла.
Тяжёлая была сцена. Мне было тяжело, но я ей простил.
На другой день я сказал ей, что еду в Германию. Опять сцена. Но всё это оказалось цветочками по сравнению с тем, что случилось на другой день, позавчера.
Я нашёл в коробке с гребёнками письмо, адресованное ей неким Анатолием. Мне страшно писать даже в дневник то, о чем я узнал из этого письма. Одно слово: есть в Канаде провинция Альберта…
Так тяжело мне никогда не было. Все это разрешилось сценой, какой я никогда не переживал. Лучше бы я не находил этого письма!
Ждать нечего, любить некого. Доверие… Где оно, доверие? Ложь, ложь, и ложь. Гадко. На душе – точно кошки насрали.
Я ещё не разлюбил Риту. Слишком много я ей отдал чувства, чтобы сразу все забрать. Но чем все это кончится – не знаю. Между нами пробежала кошка, и, пожалуй, её уже нельзя догнать и вернуть.
Поеду в Тукумс на три дня, подумаю.
17 октября, вторник
Гостиница в городе Тукумсе
Спустился вечер.
Он пришёл как-то незаметно. День был хмурый и холодный сам по себе. Вечер только сгустил краски и сделал раму окна угрюмой и непроглядной. Тяжелый неровный дождь забарабанил по крышам. Электричества нет, слабенький светлячок керосиновой лампы тщетно пытается разогнать темноту и грусть.
Как не хочется думать!
Но это не так легко. Мало того: это невозможно. Думы настойчиво лезут в голову, их не отогнать. Они тяжёлые, как ртуть, и навязчивые, как грустная мелодия.
Риточка! Моя маленькая подруга! Что ты со мной сделала? Зачем ты так глубоко влезла в мою душу и потом так обидно оскорбила меня в самых лучших моих мыслях о тебе?
Да, всё-таки самое главное в любви – это доверие. Когда нет доверия, нет веры в человека – нет и любви.
Я уж и сам не рад, что прочёл это злополучное письмо. Как я был счастлив с тобой, Рита! Моя изголодавшаяся, истосковавшаяся по настоящему чувству душа впервые с тобой смогла утолить ненасытную жажду любви. Я видел, что ты была счастлива о мной (это даже слабо сказано), и сам становился от этого ещё более счастливый. А сейчас…
Да, Рита, мне, конечно, жалко тебя. Но не этим же чувством надо руководствоваться в любви. Не жалеть, а уважать человека надо – так говорил Максим Горький.
Сказать откровенно, я сам не знаю, что мне делать. Мне не хотелось бы потерять Риту. И в то же время я не могу прогнать из своей души холодок, проникший туда неожиданно, как майский заморозок.
Рита, придумай что-нибудь, чтобы прогнать этот холодок! Удержи меня у себя! Неужели ты не сможешь этого сделать?
Если ты хочешь нашего счастья, ты это сделаешь.
20 октября, пятница
Бог ты мой, так замотался и забегался эти дни, что забыл поздравить любимого братишку с днём рождения. А всего вернее – не забегался, а задумался. Да, башка трещит от мыслей. Ох-хо –хо!
Вернулся из Тукумса, где проводил инспекторскую поверку политзанятий. Всё благополучно, только денег ухнул много. Выговор получил от Риты: не умею тратить деньги, живу ещё по-холостяцки.
Сейчас сижу в штабе, дежурю, есть время и есть настроение обо всем подумать. Опишу всё по порядку.
Восемнадцатого после обеда меня подполковник Варфоломеев послал на полигон – с той же целью. Дороги развезло, и мы с шофером застряли. Часов пять провозились, все вымокли и перепачкались грязью. Выручило знание латышского языка: я взял у латыша двух лошадей, и мы выволокли нашу «санитарку».
Ночь переночевал в гостинице в Тукумсе, утром поехал в Ригу. Домой приехал в семь часов. Рита открыла дверь тёпленькая, заспанная, её глаза горели огнем. Видно, крепко соскучилась, чуть не задушила меня в объятиях. Она без меня сильно болела: стирала белье и надорвалась. Сказать по правде, я тоже соскучился. Даже не так: стал ощущать, что мне чего-то не хватает. Всё-таки она мне дорога, Рита. Дорога, несмотря на все размолвки между нами. Да, она меня крепко любит, но… о себе я это боюсь сказать. Какой-то туман, холод, мрак окутал моё чувство.
– Мы же договорились не вспоминать о прошлом, – говорила она как-то мне недавно, – ты можешь требовать с меня теперь, когда мы вместе, а за мое прошлое – прошу тебя, не сердись. Ты не думай об этом.
Легко сказать – не думай! Нет, надо дать ей почитать мой дневник. Пусть догадается, какую мне надо открыть в ней «изюминку».
Вчерашний день мы провели очень сладко. Я думал, что холодок в моей груди растаял. А утром – снова тоска. Что за чертовщина!
Помню, в слезах (после того, как я показал ей письмо), она сказала мне:
– Что я, виновата, что у меня в жизни все так получается? Хорошо Дине – я её хоть немного поддерживаю. А меня некому было поддержать. Наоборот, каждый старался сковырнуть, втоптать в грязь.
Эх, Рита, Рита… Ну почему ты такая слабенькая?
Я уже представляю себе её жизнь. Круглая сирота, военные годы… Конечно, тяжело. Она мало видела на своем пути хороших людей. Да что хороших – хотя бы таких, как я. И ей весь мир стал казаться чужим и невнимательным, безразличным. Она стала похожа на затравленного воробышка… Свирепо у меня на душе: я бы уничтожил всех, кто испортил молодую жизнь этой замечательной девушке.
Сейчас вернулся с ужина из дома. Странное дело: бежал, ждал встречи с Ритой, а увидел её – загрустил. Долго смотрел на нашу фотографию, где у нас у обоих счастливые лица и подумал вслух:
– Будут ли у нас еще такие фотографии?
Рита перехватила мой взгляд и сразу стала печальной.
– Ну почему у тебя такие грустные глаза?
Я посмотрел ей в лицо и не смог скрыть душевной тревоги:
– Скучаю я без тебя, и с тобой мне грустно… Развесели меня, Рита!
– Ну как же я тебя развеселю?
– Не знаю, придумай. Ведь ты же умная девочка, должна придумать. Ведь придумаешь, правда?
Слабая улыбка, как отсвет далекого счастья осветила ее лицо и мгновенно растаяла.
Уж не слишком ли много я думаю об этом?
Рад бы не думать, да не могу. Чем бы мне развеяться? Эх, Энрид Борисович! Где же та веселость и жизнерадостность, которой так отличался Генка Алаев? Где же твой оптимизм и боевой дух? Неужели он весь выветрился?
Не может быть!
24 октября, вторник
