с откровенностью, которая – порою – сильно смущала меня…

Розовое тело ее казалось прозрачным, от него исходил хмельный,

горьковатый запах миндаля. Ее тоненькие пальчики задумчиво

играли гривой моих волос, она смотрела в лицо мне широко,

тревожно раскрытыми глазами и улыбалась недоверчиво.

–– Вам нужно было начать жизнь с девушкой, – да, да! А не со мною…

Когда же я взял ее на руки, она заплакала, тихонько говоря:

– Вы чувствуете, как я люблю вас, да? Мне никогда не удавалось

испытать столько радости, сколько я испытываю с вами, – это правда,

поверьте! Никогда я не любила так нежно и ласково, с таким легким

сердцем. Мне удивительно хорошо с вами, но – все-таки, – я говорю:

мы ошиблись, – я не то, что нужно вам, не то! Это я ошиблась…

Ей очень нравилось "встряхивать" ближних мужского пола, и она

делала это весьма легко. Неугомонно веселая, остроумная, гибкая,

как змея, она, быстро зажигая вокруг себя шумное оживление,

возбуждала эмоции не очень высокого качества.

Достаточно было человеку побеседовать с нею несколько минут, и

у него краснели уши, потом они становились лиловыми, глаза, томно

увлажняясь, смотрели на нее взглядом козла на капусту.*

Мужчины восхищались Ольгой и не скрывали этого. Поклонники не переводились: нотариус, неудачник-дворянин… Белобрысый лицеист сочинял ей стихи. Алексею они казались отвратительными, Ольга же хохотала над ними до слез.

–– Зачем ты возбуждаешь их? – спрашивал Алексей.

–– Нет ни одной уважающей себя женщины, которая не любила бы кокетничать, – объясняла Ольга.

Иногда, улыбаясь, заглядывая Алексею в глаза, она спрашивала, ревнует ли он.

«Нет», – отвечал он, но все это мешало ему жить.

Она была правдива в желаниях, мыслях и словах.

«Ты слишком много философствуешь, – поучала она Алексея, – жизнь, в сущности, проста и груба, не нужно осложнять ее поисками особенного».

Их литературные вкусы непримиримо расходились. Несмотря на это,

они не теряли интереса друг к другу. А главное – не гасла юная страсть. Придя с работы домой, Алексей подолгу не мог оторвать от Ольги восхищенного взгляда. Она сидела за столом и рисовала, поджав под себя стройные ноги, обтянутые светлыми чулками; блестящие, цвета спелой ржаной соломы, волосы свободно спадали на узкие плечи. Когда она встряхивала головой, весь этот водопад захлестывал ей лицо, на котором сияли большие васильковые глаза, искусно подведенные и оттороченные длинными ресницами, нежными, как крылья бабочки.

Сгорая от нетерпения, он едва мог дождаться вечера. Когда ее дочь засыпала, они занимались любовью: это было единственное, что нищий газетчик и легкомысленная акушерка могли подарить друг другу. Он целовал ее, ласкал тронутое загаром тело, шептал самые нежные слова, какие только мог придумать, зарывался лицом в ее мягкие волосы, пахнувшие свежестью. Противно скрежетала старая расхлябанная кровать, сводя его с ума, а Ольга лишь смеялась, сомкнув свои руки на его шее. Ее ничто не трогало; не нравится кровать – можно заниматься любовью на полу, на пустынном пляже, на лесной опушке, укрытой кустами от чужих взглядов…

Ее страсть пробуждала в нем вдохновение. Уставший, опустошенный, Алексей садился к столу и чувствовал, что силы возвращаются к нему, что образы, которые еще недавно казались расплывчатыми, обретают ясность. Перо легко скользило, и заглянувшее в окно солнце не могло остановить его полет.

Однако на третий год совместной жизни Алексей стал замечать, что в душе у него что-то зловеще поскрипывает. Все время, свободное от любви и службы, он жадно учился, читал. Ему все более мешали зачастившие гости.

К его писаниям Ольга относилась равнодушно, но до некоторой поры это не задевало его: он сам не верил, что может стать литератором, и смотрел на работу в газете только как на средство к существованию, хотя иногда уже грезилась самолюбивая надежда.

Однажды, под утро, когда начинающий писатель читал ей за ночь написанный рассказ «Старуха Изергиль», она крепко уснула. Алексей встал и тихонько вышел в сад, испытывая боль глубокой обиды, угнетенный сомнением в своих силах. За прожитые годы он видел женщин в рабском труде, в разврате, в грязи или в самодовольной пошлой сытости. Ему думалось, что история жизни Изергиль должна нравиться женщинам.

Ольге всех и каждого хотелось разбудить, в этом она очень легко

достигала успеха: разбудит ближнего – и в нем проснется скот… но

это не укрощало ее стремления «встряхивать» мужчин, и я видел, как

вокруг меня постепенно разрастается стадо баранов, быков и свиней…

Я чувствовал, что такая жизнь может вывихнуть меня с пути,

которым я иду. Я уже начинал думать, что иного места в жизни,

кроме литературы, – нет для меня. В этих условиях невозможно было работать.

–– Мне кажется, будет лучше, если я уеду, – сказал я жене.

Подумав, она согласилась:

–– Да, ты прав! Эта жизнь – не по тебе, я понимаю!

Мы оба немножко и молча погрустили, крепко обняв друг друга, и

я уехал из города, а вскоре уехала и она, поступив на сцену. Так

кончилась история моей первой любви, – хорошая история, несмотря

на ее плохой конец.

В похвалу ей скажу: это была настоящая женщина!*

Алексей восхищался Ольгой: она умела жить тем, что есть, каждый день для нее был кануном праздника. Она была уверена, что завтра на земле расцветут цветы, появятся интересные люди, разыграются удивительные события.

– Живут для любви, это самое главное дело жизни, – повторяла возлюбленная. Он видел, как Ольга обожала свое тело и нагая, стоя перед зеркалом, восхищалась:

–– Как это славно сделано, – женщина! Как все в ней гармонично! Когда я хорошо одета, я чувствую себя здоровой, сильной и умной!

Акушерка умела красиво шить платья из простого ситца, носила же их, как шелк или бархат.

За пять лет жизни с Каменской многому научился Алексей у своей первой женщины. Муж, между тем, не терял надежды вернуть Ольгу. Кроме того поползли слухи о ее легкомысленных поступках, о флирте. После очередной попытки законного мужа вернуть любвеобильную жену, Алексей не выдержал и уехал.

II. ГИМНАЗИСТКА КАТЕРИНА

Женитьба газетчика

Я росла и расцветала

До семнадцати годов,

А с семнадцати годов

Сушит девушку любовь…

АХ, САМАРА-ГОРОДОК (народная песня)

В 1895 году набиравший силу молодой литератор расстался с Ольгой и приехал в Самару. Нижегородец получил должность в «Самарской газете» и прибавку за ежедневный фельетон. Благодаря помощи Короленко, он сумел опубликовать рассказ «Челкаш», и с того момента его имя появляется в столичных изданиях.

Первое время не Самара нравилась:из ста тысяч горожан читать умела лишь десятая часть. Вскоре литератор познакомился со многими интересными людьми, после чего поменял мнение о городе, где общественная жизнь была весьма активной. Алексей Пешков начал литсотрудником, а затем стал редактором. В ней постоянно появлялись его фельетоны на злобу дня: о воровстве, о самодурстве, о девушках, насильно выдаваемых замуж, о диких развлечениях, обывательских нравах и убогой жизни самарцев. Самой важной для него стала тема сочувствия трудовым людям, которых нещадно обирали. Фельетоны отличались смелостью обличений фабрикантов-самодуров и чиновничьего произвола. Не раз Алексею Пешкову, боясь его газетных разоблачений, предлагали деньги. Ему приходилось выставлять посетителей чуть ли не силой.

На страницах «Самарской газеты» увидели свет: «Песня о Соколе», «Рассказы старухи Изергиль», «Челкаш», лирические медитации, романтические зарисовки. В Самаре Пешков полюбил театр, стал писать театральные рецензии.

Летом в редакции появилась Екатерина Волжина, выпускница только что окончившая самарскую гимназию. Родилась Екатерина в семье разорившегося дворянина, была начитана и чутко переживала чужие беды, жила искренним стремлением делать людям добро. Занята она была с утра до вечера, еще и давала уроки, чтобы помочь деньгами матери.