– Ты прости меня, что давно не приходила, – повторила Салтыкова.

– Все прошло просто замечательно, Томас Иванович.

– Хорошо, – совершенно безразлично ответил де Торквемада, – тогда давайте вызовем призрак.

– Прошу, – Салтыкова протянула ему портсигар.

– Необязательно.

Действие для де Торквемады было столь незначительным, что не появилось даже запаха серы, либо какого-то иного внешнего эффекта. Анатолий Сергеевич Игнатов близоруко щурился, переминался с ноги на ногу и удивленно переводил взгляд с Дарьи Николаевны на Томаса Ивановича.

– Кто тебя привязал? – спросила Салтыкова.

Игнатов посмотрел на портсигар в ее руке.

– Мертвый орел, – сказал он. – Несчастный мертвый орел.

– Что это значит? – спросила Дарья Николаевна.

Анатолий Сергеевич посмотрел на нее через толстые стекла очков и печально улыбнулся.

Он всегда подавал надежды. Родители – ученые-физики, не слишком талантливые, но преданные своему делу и советской власти, которую приняли сразу и безоговорочно. Толя тоже был таким, преданным и восторженным. После школы поступил на физический факультет МГУ, сразу же прослыл чуть ли не гением, в войну вместе с университетом уехал в эвакуацию в Ашхабад, по окончании обучения был распределен на один из военных заводов, но уже в конце 1944 года поступил в аспирантуру в Физический институт имени П.Н. Лебедева при Российской Академии Наук, научным руководителем Толи Игнатова был Игорь Евгеньевич Тамм, выдающийся советский физик-теоретик и Нобелевский лауреат. В 1947 Толя защитил кандидатскую диссертацию. В 1948 году он как один из самых талантливых физиков по рекомендации Тамма был зачислен в специальную группу по разработке термоядерного оружия15. В этой группе Игнатов пробыл недолго, но не потому, что не хватило таланта или задора. Да нет – и того, и другого было с лихвой. Просто в один прекрасный день Анатолий Сергеевич Игнатов понял, что именно они разрабатывают – оружие, подобного которому не было и не должно быть. От одной мысли о мощи, которую они породят, кровь стыла в жилах. От одной мысли о перекореженных телах можно было сойти с ума. Это было чудовищно.

– Толя, это чудовищно, но это чудовищно красиво, – возражал на это Андрей.

Он тоже поступил на физфак, тоже уехал в эвакуацию, а потом потупил в тот же ФИАН в аспирантуру к Тамму. И, конечно, его тоже пригласили в группу.

– Толя, – говорил ему Андрей, небрежно закуривая сигарету, – мы творим историю. Мы занимаемся великим делом, в нем нет места для сомнений.

Его глаза горели. За словами «термоядерный синтез» он не видел того, что видел Игнатов.

– Мы просто сделаем свою работу, не мы будем принимать решения, куда и когда эта бомба упадет.

Но без нас она не упадет никуда и никогда, подумал тогда Игнатов. Андрей был ярким, харизматичным, он умел убеждать. Они дружили с Игнатовым с первого курса, и Андрей, конечно же, имел на него огромное влияние. Настолько огромное, что даже выбрал сокурсницу, на которой Толе следовало жениться. Толя женился, но все убеждения Андрея вместе взятые не смогли изгнать из его души леденящий ужас, который он испытывал, когда думал о том, что будет если когда-нибудь взорвется термоядерная бомба. Через два года он покинул группу, не по собственному желанию, конечно, а вроде бы как по причине вполне себе естественного отбора. Игнатов приложил все усилия, чтобы стать жертвой этого отбора – он не показывал ровно никаких результатов, и его бы убрали гораздо раньше, если бы не Андрей с его гиперактивным заступничеством. Когда Игнатов уходил, Андрей сказал ему:

– Ты ставишь крест на своей карьере. Я и без тебя все сделаю.

– Делай, – ответил Игнатов.

Андрей ему не угрожал, он просто предупреждал о том, что будет дальше. Впрочем, Игнатов и без того знал, что уход из группы ему не простят. С горем пополам ему дали защитить докторскую, потом он какое-то время преподавал, но с преподавательской работы его убрали, запихали в НИИ рядовым сотрудником, и вроде бы и можно было существовать, но Игнатов знал – все это только благодаря протекции Андрея. Недавно протекция исчезла. Нет, Андрей не забыл об Игнатове, просто теперь самому Андрею нужна была протекция. А Игнатова тут же отправили в бессрочный неоплачиваемый отпуск, благодаря чему он теперь и ждет окончания рабочего дня, чтобы продать за копейки свой портсигар.

То ли из-за воспоминаний, то ли из-за забытья, к которому иногда приводит голод, время для Анатолия Сергеевича утекло незаметно. Он едва успел к концу работы комиссионки. Товароведша в красном платке выпорхнула из служебного входа, и Анатолий Сергеевич сделал шаг из осенней темноты. Она, как будто бы не замечая его, все же пошла в его сторону, проходя мимо, ловким движением руки забрала портсигар и всунула ему скрученные купюры. В размытом свете фонаря Игнатов чуть развернул их – больше, чем он рассчитывал.

– Привет! – раскатистый низкий голос, казалось, отразился от стен.

Кто-то ждал товароведшу, Игнатов было подумал, что это ее кавалер, но товароведша прошла мимо, бросив скупое:

– Добрый вечер.

Игнатову вдруг стало за нее неспокойно. Он пошел следом, миновав этого самого «кавалера». Лет тридцать пять, наверное, невысокий, чуть сутулый, вид, честно говоря, неряшливый, невзрачный, но вот глаза – острые и едкие зеленые глаза прямо-таки резанули Анатолия Сергеевича своим злым взглядом.

Игнатов никогда раньше так не делал, но он догнал товароведшу и сказал ей:

– Держитесь от этого типа подальше.

– Не беспокойтесь, – криво улыбнулась она, – покрутится и отстанет.

– Но вы все равно поосторожнее.

Товароведша свернула направо, Анатолий Сергеевич – налево.

Полгода спустя Анатолий Сергеевич Игнатов умер в одиночестве в своей квартире. Наверное, инфаркт, но никто даже не озаботился, чтобы доподлинно разобраться в причинах его смерти, даже тот самый пресловутый Андрей. Точнее, Андрей Дмитриевич Седов, физик-теоретик, изобретать водородной бомбы, общественный деятель, диссидент и правозащитник. Говорят, после испытаний первой советской термоядерной бомбы, которые проходили в пятидесятые годы на Семипалатинском полигоне, он якобы увидел умирающего орла с обожженными крыльями, и именно это положило начало его правозащитной деятельности. С конца пятидесятых годов Седов выступал за прекращение испытаний ядерного оружия, в шестидесятых стал одним из лидеров правозащитного движения в СССР, в середине семидесятых был осужден общественностью и во многом потерял свое влияние, что и сказалось на Анатолии Сергеевиче Игнатове. В итоге Седов был задержан, голодал, боролся, отстаивал свою позицию. Легко нести мир, когда ты насладился плодами, которые принесла смерть. Седов стал академиком со всеми соответствующими регалиями и льготами. Он был влюблен в свое смертоносное детище, а когда страсть утихла… что ж, Андрей нашел новую. Анатолий Сергеевич был на него не в обиде – Седов помогал ему как мог, когда вспоминал, конечно, потому что Анатолий Сергеевич никогда ни о чем не просил. А еще он не мог забыть умирающего орла с обожженными крыльями, который был все еще жив, но не мог взлететь. Этого не должно было случиться. Этого нельзя было допустить. Несчастный мертвый орел, несчастный мертвый орел…

– Réquiem ætérnam dona eis Dómine; et lux perpétua lúceat eis. Requiéscant in pace. Amen.16

Игнатов вымученно посмотрел на де Торквемаду.

– Я никогда не верил в Бога.

– Это необязательно, – ответил де Торквемада.

– Похоже, что так, – Игнатов грустно улыбнулся, его взгляд упал на портсигар. – Мертвый орел…

– Водородную бомбу никогда не применяли в военных целях, – сказала Салтыкова.