– Я не один, мы с Вовчиком… – осекся Борисыч, словно пораженный какой-то догадкой. – Но это было еще до карт!..
– Тогда ладно, – сказал Андрей с усмешкой и покачал головой.
– Если здесь не продадим, то на обратном пути скинем.
Андрей ничего не ответил, пошел садиться в кабину.
Борисыч все же решил заехать в одну деревню. Они свернули в первое попавшееся село.
На улице перед будкой сразу собралось несколько мужиков. Саня открыл дверь и выставил табличку. Но мужики идти за бутылками не спешили, толклись с неуверенно-нагловатыми улыбками деревенских, ожидающих чего-то от городских.
– Нам они самим нужны, – отвечали на призывы Борисыча нести бутылки.
– Да на что они вам? Солить, что ли, собираетесь? – усмехнулся он сверху.
– Мало ли – надо.
– Да на что надо-то?
– А тебе на что?
– Коллекционирую я их! – сказал уже с раздражением Саня.
– Ну вот и мы тоже…
– Что – тоже?
– Ну, что ты сказал…
– Анализы мы в их сдавать будем, – крикнул какой-то остряк.
– Ладно. Я повезу их в город, там сдам: у меня есть точка. А вы что будете с ними делать?
– Мы тоже у городе сдадим.
– Да вы там никого не знаете – кому вы сдадите? Тьфу!..
– Вот народ упертый! – ругался Борисыч, выезжая ни с чем из несговорчивой деревни.
– Их столько раз обманывали, что они никому уже не верят, – сказал Андрей.
– Ладно, может, подальше от города будут не такие твердолобые, но сначала к твоему другу. А зачем мы, вообще, к нему едем?
– Вопрос разрешить.
– Что за вопрос?
– Так сразу не скажешь… Он один, вопрос, но состоит как бы из многих. Вот если их разрешить, то и этот вопрос откроется. В двух словах не объяснишь, и даже в двух тысячах – такой это бессловесный вопрос…
Борисыч посмотрел на него и кивнул с пониманием: мол, еще и не таких видали.
Снова поехали по кругу поля и перелески. Будто серая лента была зажата меж двух огромных шестерен, которые гнали ее под капот из-под зеленой стены леса, выраставшей на горизонте. Оттуда же вдруг выезжали, как по транспортеру, игрушечные автомобили и грузовики, реже трактора и телеги, запряженные лошадью. Дорастали до размеров настоящих автомобилей, телег, грузовиков. В них сидели какие-то люди, которые смотрели на него с Борисычем и тут же с шумом, похожим на хлопок, исчезали, словно лопались и рассыпались в воздухе. "Зачем они смотрят? – думал Андрей, не замечая, что так же сам смотрит на них. – Что они хотят увидеть? Что за ненасытность такая – на все смотреть? Все нужно увидеть, ощупать глазами… Зачем?" И снова наползала на мозг одуряющая дорожная скука, когда от мироздания остается только зеленое мельтешение вокруг, слепящая серая пелена вверху, сухость во рту да свинцовая тяжесть в пустой голове. Закрываешь глаза: то ли пытаешься заснуть, то ли борешься со сном. И ни то ни другое не удается: остаешься где-то посередине, в каком-то межеумочном состоянии, неспособный подумать о самых простых вещах. Впадаешь в анабиоз и почти перестаешь существовать – завидуешь коровам по сторонам шоссе, которые так легко переносят скуку.
И вдруг за поворотом – сине-неоновое мелькание, мешанина из людей и машин. Сна как не бывало, жадно вглядываются глаза. Все сбилось в один клубок: любопытство, радость, страх. Две искореженные машины лежат в кювете, на асфальте белая россыпь стекла. Несколько мужчин раскачивают одну из них, пытаются открыть заклинившую дверь ломом. Милиционеры что-то пишут в своих протоколах, натягивают ленту. Из-под смятой двери "тойоты" набежала кровь, окрасив в черный цвет траву. "Приехали! – сообщает один пассажир. – Вряд ли кто живой". "Консерва в собственном соку", – добавит какой-нибудь острослов. Но никто не поддержит: таким не шутят. И уже шевельнулось назидательно: вот, мол… а мы еще едем. На мгновение вспыхнет страх: а что как и нас… Но тут же его вытеснит уверенность: во всяком случае, я уже удачливее, успешнее – уже вечнее, чем они… Но и это утешение как-то расплывается, тает – снова на мозг наползает хмарь скуки. Только и остается, что следить за тем, как взлетают с обочины ленивые вороны. Вот зазевалась – раздался глухой стук о кабину. "Есть!" – разведет руками водила. И опять все то же: те же березы и поля, поля и березы – и так до самой тайги.
Вдоль всей дороги то там, то здесь лежат на траве бедно одетые дети с былинками во рту. На обочине стоят ведра, в ведрах белые грузди и красная картошка. Руки их так же красны, как эта картошка, "накладенная с горкой". В серых лучистых глазах над веснушчатыми щеками терпеливая вековая надежда. Как грустны наши дороги, как нестерпимо печальны! Черная, похожая на брошенные избы, тоска навсегда поселится в сердце у того, кто ездит по ним. Кажется, так было и сто, и тысячу лет назад. Такая унылая – прекрасная земля!..
– Вот то место, где меня столкнули в кювет, – сказал Андрей, показывая на сломанный желтый куст, почерневший на изломе. Борисыч на секунду оторвал взгляд от дороги и снова вперился вдаль. Уже чувствовалось дыхание севера. Облака нависали ниже. Все меньше становилось полей, больше – нетронутых лугов, порыжевших, бурых, седых от пуха и метелок, клонящихся в разные стороны. Леса здесь были угрюмее. Осины росли не куртинами, но вперемежку с раскидистыми березами, попадалось все больше елей. И лица стали скуластее – какие-то другие: неправильные, но в самой неправильности их заключалась красота и дикая свежесть.
Они въехали в Кутерьминку, однако не повернули вдоль реки, в сторону гуру, а пошли прямо, на мост. С грохотом перенеслись через светло-коричневый, бурный поток – за мостом стояли две милицейские машины, но их не остановили – и вонзились в золотой гигантский частокол тайги, навевающий представление о древних великанах, населяющих бескрайний лес. Черный с зеленым отливом шатер хвои уходил ввысь и терялся за собственными сверкающими куполами. Веселое шоссе, с белыми столбиками и разметкой по сторонам, змеилось среди корабельного бора, с падающими стволами, с буреломом, с деревьями, лежащими на деревьях, с непроглядной тьмой в глубине.
Дорога была широкая, ровная – они мчались, завороженные мельканием солнца и сосен, забыв о цели своего путешествия, и проехали нужный поворот. Борисыч остановился и, глядя в зеркало, стал разворачиваться. Они вернулись к перекрестку, на котором стоял указатель: "с. Халдеево – 13 км.". Повернули на ухабистый проселок, он весь был изрыт колеями и вел в дальний березняк. В лесу дорога часто разделялась на несколько объездов, но и они были разбиты не меньше главного пути. Их кидало и подбрасывало чуть не до самой крыши; грузовик скрипел, словно корабль во время шторма. Тут и там виднелись вросшие в колеи ветки и сучья, как напоминание о тех, кто пытался проехать здесь в распутицу.
– Если пойдет дождь, мы отсюда не выберемся, – сказал невозмутимо Борисыч. Андрей ничего не ответил, он был занят изучением карты.
– Правильно едем? – спросил Саня.
– Да вроде… – сказал неуверенно майор.
После березняка началась обширная пустошь, перемежающаяся зарослями ивняка и болотцами, поросшими камышом. На ее краю снова вставал бор.
Сосны, в два обхвата, расступились, и они въехали под их сень. Солончаковый проселок сменился песчаной дорогой. Вдруг слева мелькнула голубая полоска и побежала, прерываемая колоннадой стволов, словно трассирующая очередь.
– Лунево озеро, – сказал Андрей. – Правильно едем.
Они подъехали к просеке, ведущей к воде. Пляж был пуст. Борисыч сбавил скорость и остановился.
– Ну что, искупнемся? – спросил он, стягивая рубашку прямо в кабине. – Да и перекусить не мешает, неудобняк приезжать к незнакомым людям голодными.
Вода была голубой и прозрачной. Перед стеной начавшего желтеть рогоза, с черными сигарами соцветий, окаймлявшей все озеро, колыхался настил из кувшинок. Сразу за рогозом вставал бор, поэтому казалось, что озеро находится на дне широкого колодца. Для спуска к воде были срублены подгнившие уже мостки. По ним они миновали полосу кувшинок, и вдруг Борисыч воскликнул:
