– Водку наливайте, наливайте водку, – распоряжался он. Потом повернулся к солнцу, держа наготове свой стакан.

– Давайте караулить солнце, как говорили наши предки: смотреть, как оно садится. Никогда не удается засечь тот момент, когда его верхний край уходит за горизонт. Кажется, оно не движется, остановилось… И вдруг – раз! – моргнуть не успеешь, а его уже нет! – Все замерли в иронично-умильном ожидании. Щетка волос на затылке у Светозара горела, как сноп лучей, очки превратились в два маленьких зеркальца. Сева демонстративно выпил, не дожидаясь начала речи, повернулся спиной к закату и закурил. Опоссум с поросенком продолжали тихо беседовать уже со стаканами в руках.

– Светозар! – раздался снова истошный крик, оказывается, так кричал Макс. – Где речь – уже село!

– Нет еще… Еще секундочку… – поднял Светозар в напряжении дрожащую ладонь. – Вот, теперь село!

– Ну что… – Он стал в пол-оборота, как оперный певец. – "Поднимем стаканы, содвинем их разом! Да здравствует солнце, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет при свете каком-то там зари (Он указал на костер.) – так ложная мудрость тускнеет и меркнет при свете бессмертном ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!" – Произнося заключительные строчки, Светозар мельком взглянул в сторону Андрея – или тому так показалось.

Светозар пригубил из стакана, остальные опрокинули и пошли к столику закусывать. Там хозяйственные девушки нарезали колбасу, огурцы и помидоры, некоторые сразу закурили. Главный "Осведомителя" и телепоросенок продолжали говорить и выпили как бы не в связи с тостом.

– Это вся речь? – сказал презрительно Сева и плюнул в костер. – Ты все перепутал, Светозар: сейчас наоборот солнце скроется – да здравствует тьма! – Но на этот выпад никто не обратил внимания, оратор же продолжал:

– Братья и сестры! – не ищите аллюзии в моем обращении, ибо все мы, действительно, братья и сестры – дети одного отца, Даждьбожьи дети. Лице его только что скрылось от нас, но мы все равно несем в себе его огонь. Нам кажется, он уснул – нет, никогда не смыкает очей отец, без устали оплодотворяет мать землю. О, как он прекрасен, как сексуален!.. (Раздался смех.) Да-да, я не побоюсь этого слова – «сексуален»! Только так в речениях нового времени мы можем выразить то существо сущего, которое грядет в нас – уже здесь и сейчас… Не пробегайте в жару ежесекундности, замрите в предвосхищении истиностояния! Прочувствуйте эротичность замысла. Какие гиганты кружат в космосе, чтобы обогреть нас! Какие мегатонны энергии взорваны ради нас! Достаточно одного просчета, какого-нибудь микрона не хватило бы в небесной механике – и невозможна была бы жизнь. Однако мы не должны ощущать свою букашечность: энергия Солнца в нас превратилась в новый более мощный косм, способный охватить макрокосм. Наш разум не только вместил в себя все солнца вселенной, но и вызывал к бытию новые светила. Поэтому я пью за старое и за новое Солнце: Ярило, яви нам силу! – И Светозар поднес дрожащей рукой стакан к губам, водка заструилась у него по подбородку.

До конца речь дослушали немногие, стоявшие рядом с оратором. Остальная тусовка разбрелась по косогору: кто-то продолжал прерванный разговор, кто-то пил водку. Пьяный уже Макс сидел, схватившись за голову. Двое юнцов взяли гитары и пощипывали легонько струны, но только Светозар умолк, забренчали в полную силу.

– Вадим Станиславович, будь добр – утри нос молодежи! – крикнул Светозар. Кто-то тут же снял гитару с сучка обгорелого дерева и протянул Стоногину.

Главный "Осведомителя", улыбаясь, продолжал разговор с телеведущим и уже подкручивал колки на грифе.

– Все к костру, все к костру! – закричал Самуил Светлоокий, собирая публику.

Над темно-синим лесом на том берегу догорал опаловый закат, казавшийся тусклым в свете костра. Искры улетали с треском в прозрачное зеленовато-голубое небо, и опускались вокруг черными хлопьями.

Стоногин подождал, когда застелют бревно брезентом, ─ сел, расставив жирные ляжки. Рядом присела скво тоже с гитарой, и они, взглянув друг на друга, взяли аккорд… Голос у главного был слабый, гнусавый, но пел он самозабвенно, притопывая ботинком. Сначала они исполнили "Солнышко лесное" – все, сидевшие и стоявшие вокруг костра, сразу обнялись, стали раскачиваться в такт песне и подпевать. Андрей увидел Зою, она сделала ему знак присоединяться, но он покачал головой. Потом запели "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались", и толпа начала раскачиваться и подпевать с еще большим энтузиазмом. Какой-то пьяный голос старался перекричать всех, выводя истошно вместо "собрали́сь" – "нажрали́сь".

Андрей хотел сразу уйти, но тут ему пришла одна мысль, которую он намеревался проверить. Для этого ему нужен был Стоногин, поэтому он решил дождаться конца номера.

Он отошел к краю косогора. Здесь было уже темно. Бурый отсвет костра едва освещал траву и обрывался чернотой. Несмотря на то что впереди ничего не было видно, чувствовалась пустота под ногами. Дальше снова поблескивала внизу река. А выше, над черным лесом на той стороне, синела узкая полоска – все, что осталось от вечерней зари. Маленькие тусклые звезды повисли над головой. По берегу краснели точками костры рыбаков.

Шагах в десяти остановился еще кто-то и стал мочиться.

– Что они делают, а? что делают!.. – по голосу Андрей узнал Макса. – Обязательно надо собраться, сбиться в кучу, – и раскачиваться туда-сюда, туда-сюда!.. Собраться – и раскачиваться…

– Я им устрою сегодня перформанс! – сказал второй пьяный голос, который тоже показался знакомым.

– Нет, зачем они раскачиваются, скажи? Зачем обязательно надо раскачиваться, а? И так тошно…

Андрей дождался, когда они уйдут, и тоже вернулся к костру.

Там перестали раскачиваться. Стоногин положил гитару и отошел покурить. Но тут же вскочил, пошатнувшись, поэт Шкворень и вытянул вперед руку:

– Нью по́эм! "Низвержение в Мальстрем" (подразумевается мейнстрим), – провозгласил он с гневом, глядя остановившимися, расширенными зрачками в огонь. И рявкнул: – Всё, тихо!

– Мы тебя слушаем, Иван, – сказал, как можно спокойнее, Светозар.

Шкворень опустил руку, а потом поднял ее медленно над головой, начал:

И все-таки мы падаем в Мальстрем —

Летим, опустошенные паденьем.

Вся жизнь была для нас сомненьем —

И вот сомненья нет: низвержены, как спермь…

Он рубанул рукой воздух.

– Как что, Иван? – спросил Светозар. Шкворень отшатнулся, словно впервые увидел его, разглядел и сказал:

– Как сперма.

– Извержены или низвержены? – не отставал ученый.

– Низвержены, блядь!

– Сперма обычно извергается…

– А у меня низвергается! – заорал и наклонился к Светозару чтец.

– Хорошо, продолжай, – сказал тот и, когда Шкворень набрал воздуху в легкие, пожал извинительно плечами: – Гневлива порода поэтов.

Шкворень продолжал чтение:

Все затопил счастливый визг.

Наш дивный вождь, с глазами павиана —

Близкопосаженность есть признак мана, —

Зовет назад, но мы сорвались вниз…

– Иван! – прервал его снова Светозар. – Это – сложное для восприятия на слух произведение. Давай, мы с ним познакомимся, когда ты опубликуешь его в "Графомане", хорошо? Сейчас мы все равно ничего не поймем. Для первого ознакомления достаточно: сразу чувствуется, что это ─ программная вещь, которую нужно еще осмыслить. Договорились?

Шкворень задумался: смеются над ним или нет – решил, что нет, и мотнул головой в знак согласия.

– Значит, в "Графомане"… Для тех, кто не знает: это – наш литературный альманах. – Шкворень еще раз мотнул головой, очевидно, поклонился и сел на бревно, но с размаху повалился на спину, задрав кверху ноги. Раздался смех, он с трудом поднялся и хотел снова вскочить, однако ему не дали.