Его собеседник, человек адекватный и вроде как даже опрятный, посоветовал ему походить по спальному району, поспрашивать у бабушек у подъездов. Вдруг кто-то сдает. Или там объявления почитать, их возле подъездов вешают…

– Ты хоть раз так снимал жилье? – перебил Черский.

– Нет, ну я нет, но, наверное…

– ДЕГЕНЕРАТ! – рявкнул Черский и лязгнул трубкой так, что телефон загудел.

Он помнил какой-то офис, чистый, но совершенно пластиковый. Он не помнил даже, какая станция метро, – только знал, что идти от нее пришлось еще долго по широкому и совершенно пустому проспекту. И было непонятно, зачем строить такие широченные проспекты, если по ним все равно никто не ходит.

Но теперь был в офисе. Вышла женщина с презрительным лицом, села по другую сторону стола, совсем недосягаемая, и положила перед ним типовой договор,

Черский прочитал сумму. Она была большая, но подъемная. Потом спросил:

– И что я за это получу?

– Мы предоставим вам список доступных квартир… – заговорила женщина. Голос был на редкость презрительным. Мало того, что пришел, – так еще деньги не сразу отдаешь.

Он, как и прежде, ничего не чувствовал, но отточенный журналистикой ум с ходу разгадал схему. Сейчас он подпишет и заплатит, потом ему дадут список каких-то квартир – и ходи, родной, потому что адреса хорошо если существуют и взяты из телефонного справочника.

Самое обидное, что их не за что привлечь, даже если бы у нас законы как-то работали. Формально они ничего не нарушали, оказывали услуги по консультации. Он покупал у них список квартир, и может быть, какая-то из них и правда сдается. Они могут сказать, что были уверены – сдаются все. Они же не сторожа этим квартирам.

Доход мелкий, но надежный. Курочка по зернышку клюет.

Платить деньги было тут не за что. Но просто уходить как-то глупо. Поэтому Черский нашел другое решение: пододвинул договор, сделал вид, что читает, – потом взял страницу, разорвал и бросил прямо в лицо оторопевшей презрительной женщине.

Без единого слова поднялся и вышел.

Ноги несли его куда-то в центр, вдоль трамвайных рельсов. Потом он увидел синие с белым многоэтажки, похожие на куски разрезанного карданного вала, и опознал район Комаровского рынка.

– Слышь, мужик, инструмент нужен? – вдруг спросил его какой-то хмырь с тупой небритой рожей и в спецовке.

– Чего? – спросил Черский.

Он уже опасался, что этот великовозрастный долбак и вправду прямо на улице расстегнет ширинку и достанет свой инструмент, а потом начнет ржать дебильным смехом, и ничего ты ему не сделаешь – но мужик в спецовке и правда протянул коробку с какими-то неведомыми инструментами, от которых еще несло заводской смазкой.

– Вот, только сегодня вынес. За недорого отдам.

Черский зашагал дальше.

Чем ближе становился рынок, тем гуще становилась толпа и тем больше странных личностей в ней попадались. Бабки в платках и мужики, обожженные жизнью, одуревшие подростки и неожиданно опрятные дамы. Какая-то женщина на пороге старости стоит столбом прямо посреди тротуара и срывающимся голосом поет неведомые пятидесятнические псалмы, а потом добавляет: «Слава Иисусу! Слава Господу нашему!» Проталкивались сквозь толпу суровые бритые громилы в черных кожанках со сверкающими, словно хромированными, застежками-молниями и синими татуировками на пальцах. А под ногами в картонных коробках трепетали белоснежные кролики.

Как ни в чем не бывало, текла мимо него река человеческая, каждый в ней жил своей жизнью, и никакой общественный катаклизм не мог заставить ее пересохнуть.

Даже под немцами наверняка все так же текли человеческие толпы, несмотря на комендантский час и профилактические виселицы. Но в те времена на месте нынешней Комаровки было гнилое болото с жабами и комарами.

Чуть дальше была совсем толкучка, где с картонок продавали все что угодно, не хуже, чем на легендарной толкучке в Жадине. Там, кажется, можно раздобыть даже оружие. А может быть, даже отыскать кого-то из сослуживцев по Афганистану – потому что кому ж еще оружием торговать…

«Но это у меня и так есть», – подумал Черский.

Он развернулся и зашагал прочь.

Его положение было не безнадежно. В городе можно найти оружие, можно найти информацию. А значит, он сможет очень дорого продать свою жизнь.

Уже от этой мысли в груди немного потеплело, и даже анестезия почти отпустила. Когда он отыщет новую диспозицию – обязательно вернется сюда, чтобы хорошенько вооружиться. Ну и с сослуживцами парой слов перекинуться.

Уже возле поворота на площадь возле Лидо другой пролетарий обнадежил Черского, когда предложил за недорого купить бензопилу.

Да уж, безоружным ты тут не останешься.

Потом каким-то образом, уже через неделю, ночуя на так и недостроенном центральном вокзале, все-таки нашел себе пристанище. В другом, далеком районе, где он еще никогда не бывал.

Хотя в городе и так хватало районов, где он никогда не бывал.

Когда он добрался до нужного дома, уже стемнело. Перед домом начали копать, да так и бросили, и он едва не свалился в квадратную яму.

Хозяин квартиры, пенсионер, оказался отставным полковником. И сдал ему квартиру во многом из уважения к афганскому прошлому. Хоть какой-то прок от службы…

Потом, внутри новой квартиры, ему снилось, что он обкурился добротным афганским гашишем – хотя сам никогда не употреблял даже по месту произрастания, – и, врубив наушники и накрывшись капюшоном, как негр из трущоб, какие показывают в кино категории Б и с рэпом в саундтреке, меланхолично бродит по двойной сплошной разделительной одного из столичных проспектов. Асфальт под ногами был похож на черную воду, двойная сплошная пульсировала и загибалась. Фары автомобилей, пролетая мимо, выхватывали его внезапный силуэт из тьмы, а водители поливали отборным матом. И желтые огни фонарей кружили над головой.

Он не помнил, что звучало в наушниках. Но музыка, безусловно, соответствовала. Она не резала уши и в то же время была достаточно экспериментальной.

Он прислушался получше и каким-то образом смог понять, что это играет. Он почему-то знал этот альбом, хотя никогда его толком не слушал.

Этот альбом протащил другой газетный труженик, байкер Бушинский. Он привез его из очередной поездки в Польшу, эдакий заграничный курьез, и оставалось непонятным, где такое продают даже в Польше.

Альбом, и кажется, сама группа назывался Coal – то есть «Уголь». И был интересен уже тем, что состоял из одной песни. Причем дело было не в том, что остальные считались бонусными. Просто весь альбом занимала одна песня длиной сорок пять минут, даже не разделенная на две части. И песня, как нетрудно догадаться, тоже называлась Coal.

Обложка альбома была грязно-черной, слово Coal на ней написано почти нечитаемым готикой. Точное определение жанра этой удивительной группы не смогли бы дать сами. Но сомнений не было: это был один из тех коллективов, которые не прогибаются под мейнстрим и которые не в обиде, что их не ставят на радио, потому что они и не стремятся на радио. Даже в родной Польше на их концерты приходит только небольшой кружок тех, кто врубается. И даже в Варшаве количество этих людей никогда не превышает количество букв в названии группы…

Эта догадка так его обрадовала, что вытолкнула из сна. Он снова был лицом к лицу с неприятной реальностью.

Он лежал прямо на полу – он давно привык спать на полу – под дурацким углом и не хотел даже поворачивать голову. Видел выцветшие обои, которые уже начинали отставать возле потолка, и бордовые занавески на окне.

Тюля не было, и это радовало. От тюля одни мучения. Его тяжело снимать, тяжело стирать и тяжело потом вешать.

И было непонятно, зачем этот тюль нужен. Скорее всего, его придумали стареющие жены, чтобы мучать мужей. В Афганистане они превосходно жили без малейшего тюля – и многие вернулись живыми, чтобы их по-настоящему прибило уже на родине.

Черский поднялся с пола и заковылял к окну. Раненная полгода назад нога едва двигалась – она проснулась еще не до конца.