– Да, понимаю… Спасибо!

Это и было самым жутким во всей этой системе бригад и сфер влияния, которую Черский изрядно изучил за годы журналистики, хотя и старался сильно не мараться. Те, кого рэкет крышевал, запугивал, ставил на счетчик, – совсем не ощущали себя угнетенными. Наоборот, охотно натравливали крышу на конкурентов. Никакой классовой солидарности не наблюдалось. А кто понаглее, и вовсе воспринимал крышу не как жестоких хозяев, а как что-то вроде частной охранной компании – и это был тот самый случай, когда границу провести почти невозможно.

«Брама», где он работал, была газетой вполне респектабельной – но даже ее кое-кто крышевал. Причем этот «кое-кто» оказался по-настоящему страшным человеком.

Если хорошенько вспомнить курс истории за шестой класс, то и государство так начиналось: князь ездил по стране, собирал дань с подданных и устраивал проблемы конкурентам. Иногда бывало так, что какое-то племя уже под хазарами ходит, а дань у них вкусная. И тогда говорил грозный князь Святослав: «Не давайте хазарам, но мне давайте!»

В лицо дохнуло прохладой – Черский сам не заметил, как вышел на улицу. Оборачиваясь, он увидел, что за янтарно-желтой витриной понемногу начиналось движение. И посетители, и персонал словно стряхивали с себя морок и возвращались к жизни.

Его взгляд снова упал на вывеску, и он словно в первый раз прочитал название заведения: «Агент».

Агент, стало быть. Почему-то даже сейчас это скорее такой особый чекист, который защищает советскую власть за границей.

А ведь в чекисты шли, думал он, когда уже шагал дальше по улице, тоже те, кто был готов наводить порядок любыми средствами. Те, кто насмотрелся сначала на мировую войну, а потом на гражданскую, потом вернулся в родной, немного растрепанный поселок и увидел, что там творится и как новые хозяева жизни всех в оборот взяли. Какая партия, какой коммунизм. Это были самозваные шерифы, которым давали мандат и маузер – и езжай куда пошлют, устанавливать нормы социалистической законности всеми доступными средствами.

Что, конечно, обеспечило определенную жестокость первых десятилетий советской власти.

…А тот придурок о таком даже не задумывается. Он просто уверен в своей безнаказанности.

Да, никто, даже Черский, не запомнил его лица. Да и нечего запоминать там было. Лицо спрятать можно, но безмозглость ничем на замаскируешь. А мозгов у этого придурка хватило бы только, чтобы работать торпедой в очередной недолговечной бригаде.

Ну так оно и лучше.

К торпедам у Черского были и свои вопросы.

И он уже знал, где и как будет этого деятеля искать.

Причем тут были не боевые навыки, а банально навыки газетчика. Которые куда важнее для выживания в большом городе.

А что важно для выживания, полезно и для охоты.

Охоты на человека.

Который послужит приманкой для других людей. Тех самых, кто считает себя хозяевами этой жизни.

***

Он снова шагал мимо золотистых витрин, но на душе было свободней. У него наметился какой-то путь – хотя Черский и не мог быть уверен, куда этот путь ведет.

Но кто в наше время может быть в этом уверен?

Тем временем витрины закончились, и его обступали сумрачные здания с темнотой на первых этажах – это уже были корпуса государственного университета, химический и международных отношений.

Но людей тут было по-прежнему неожиданно много, и не все из них были студентами. Необычайно много даже для нашей вроде бы столицы – после войны ее отстраивали как город будущего, с широченными проспектами и высотными домами.

Здесь силуэты были уже неразличимы. Но в переулке у химического факультета тоже шла торговля, просто сумрачная и скрытая, немного в духе тех прежних дней под старой водонапорной башней.

Интересно, а где в этом городе торговали всякими пластинками? В таком большом городе должно быть несколько таких мест, и привокзальная площадь вполне для этого подходила: и центр города, и место проходное, и не мозолит глаза партийным органам.

Со временем о временах фарцовки будут слагать легенды – якобы это были такие благотворители, которые из одной любви к советскому народу обеспечивали его джинсами и пластинками. А еще люди, которым свербела предпринимательская жилка, так что они покупали билеты на ВИА «Самоцветы» за 20 копеек, чтобы перепродать за 25. Но он слишком много прожил и даже писал в ту эпоху, причем в пограничном городе. Так что отлично усвоил, что важнейшей частью фарцовки является, конечно, умение объегорить доверчивого покупателя. Купишь у дружелюбного негра Back in Black, полюбуешься при свете фонаря на великолепный нетронутый винил, принесешь домой, поставишь на проигрыватель – и заиграет «Лебединое озеро».

Купишь на толкучке упакованные джинсы у настырного блондина с латышским прозвищем – и уже дома обнаружишь, что это только левая. Потому что если купить джинсы, а потом разрезать их так пополам и хорошенько упаковать, то прибыль будет 100%.

А за прибыль в 300% – могли и ножиком пырнуть, чтобы на собственной шкуре ощутил известную цитату из Карла Маркса.

Отец, впрочем, рассказывал, что в послевоенные годы могли и просто за пару ботинок прирезать. Особенно часто это бывало в поездах – потому что на ходу было удобно выбрасывать трупы. В сытых эмигрантских газетах этот послевоенный бандитизм называли национально-освободительным движением и приписывали им захват Новогрудка, Малориты и других городков, до которых никому не было дела.

Про нашу эпоху, бестолковую и жестокую, понятное дело, тоже со временем легенды сложат… Вон, у одного уже случился национальный подъем в полный рост.

– Дорогой, красной икры надо? – осведомился голос с фирменным южнорусским прононсом.

Голос доносился из сильно ржавой автомашины с такими же ржавыми украинскими номерами. А водителем был почему-то азиат, причем не с узкими глазами, но зато со странной серо-желтой кожей лица.

Журналист невольно остановился – он не собирался покупать, только осмыслить. А водитель уже затирал про какой-то хороший сервиз ГДР-овский. Быть может, эта была даже легендарная в прошлом «Мадонна».

Среди достоинств сервиза упоминалось и то, что водителю до Одессы на бензин не хватает.

В финале азиат чуть не заплакал – но Черский уже шагал дальше, размышляя, что по части впаривания всякой ненужной фигни мы пока еще очень сильно отстаем от цивилизованного человечества. Судя по рассказам бывшего редактора Лобановича о его поездке (с неназванной целью) в Рим, на улицах Вечного города тебе всеобязательно что-нибудь всучат, даже если из гостиницы не выходить. Рим знал тысячу лет славы – и полторы тысячи лет впаривания паломникам и туристам. А наш город только-только столицей заделался – и не факт, что это надолго.

Черский ожидал, что в следующей машине, как это бывало в восемьдесят девятом, будут продавать водку прямо из багажника. Но дальше горел приветливыми огнями симпатичный ампирный кинотеатр. В такие кинотеатры, пожалуй, ходили чекисты после тяжелой работы – а теперь они считаются элитными, куда ходят смотреть модные фильмы те, кому родительские доходы оставляют возможность повздыхать о культуре.

Плакаты до сих пор, по советской традиции, рисовали от руки и как умели. Умели, надо сказать, очень коряво.

Тот плакат, что был возле входа, рекламировал новейший байопик «Оппенгеймер». На фоне был нарисован стандартный ядерный взрыв, может быть, что и над той самой пустыней. А на переднем плане был сам знаменитый физик, почему-то в плаще и широкополой шляпе и потому похожий на крутого сыщика из нуарного кино.

Зато слоган фильма был интересный: «Теперь я смерть, разрушитель миров. Бхагавадгита».

Кто такая эта Бхагавадгита, Черский не знал, хотя само слово было смутно знакомым, а с цитатой он был, в принципе, согласен.

Лет пять назад такое стало бы хитом сезона, очередь аж до самого вокзала бы тянулась. Но теперь, когда в молодую демократию того и гляди приедет сам американский президент, а в мире официально наступила вечная либеральная демократия, сама идея термоядерной войны казалась несколько устаревшей.