Ун выскочил из комнаты, столкнулся в коридоре с перепуганной Никканой, которая несла поднос, полный фруктов.

‑ Ах, вы уже проснулись, господин Ун? А я вот несла… Тут черный виноград и … Хотите взять? Это для… для…

‑ Для вашей богини, которую вы унесли на чердак, ‑ нетерпеливо перебил ее Ун. ‑ Я знаю, можете не волноваться, ни о чем не скажу вашей ведьме. Кстати, она еще тут?

‑ В столовой.

Он пронесся по коридору, спустился на первый этаж, перепрыгивая ступени, пробежал через общую и ворвался в столовую, запнувшись о порог и едва не упав. Око медленно подняла глаза от тарелки с яичницей, но не выказала никакого удивления.

‑ Верни назад! ‑ потребовал Ун.

К чести ведьмы, она не стала отнекиваться, покачала головой, достала из складок своего бесформенного платья платок и протянула его, равнодушно пробормотав:

‑ Значит, не сейчас.

Ун спрятал платок в карман, ничего больше не сказал и вышел из дома, хлопнув дверью. Все-таки в одном эти «Цветочники», друзья господина Кел-шина, были правы. С полураанами нужно было что-то делать. Едва ли Око родилась с таким извращенным умом. Нет! К этому, разумеется, приложили руку норны. Кровь важна, страшно подумать, какой бы она была, если бы родилась чистокровной норнкой, но у дурного повара и из лучшей муки получатся только угли. Сад все еще блестел после вчерашнего ливня, но под раскидистой старой яблоней было сухо, и Ун сел у корней, прямо на землю. Он смотрел в небо, на облака, и думал, как же ему быть дальше. Вскоре по дорожке от дома прошла Око. Говорить она ничего не стала, просто села рядом, как будто ее кто-то пригласил, разложила серую ткань и принялась бросать свои странные камни. Теперь Ун смог рассмотреть их получше: они напоминали плоские наконечники древних стрел, обе грани которых покрывали тончайшие резные узоры. Искусство ему никогда не давалось, но если бы начали спорить о возрасте этих вещиц, он бы сказал, что осколки если не древние, то весьма и весьма старые. Точно старше его, и, разумеется, старше ведьмы. Он задумался и искоса глянул на саму Око, спокойную и такую увлеченную своим бестолковым делом. Надо было отдать должное ее смелости – или наглости. Реши Ун «спасти» кого-нибудь обреченного, то ни на минуту не стал бы задерживаться среди его родни. Сегодня они хвалят и превозносят тебя, а завтра готовы сбросить в реку и забить камнями, чтобы утихомирить свое горе и ярость от потери.

Около полудня Никканна выбежала в сад, и Ун приготовился услышать дурные, давно ожидаемые новости, но лицо норнки сияло от восторга, сама она едва не подпрыгивала:

‑ Она очнулась! Нотта очнулась!

По затылку Уна пробежал холодок. Он не понял, что его так напугало, и зарыл это нелепое чувство подальше.

‑ Рад слышать.

Око даже головы не подняла и не изменила своего сосредоточенного задумчивого выражения, как будто случившееся не было для нее неожиданностью. Хотя это должно было удивить кого угодно.

Девочка умирала, тут не могло быть никаких сомнений. Она едва ли не всем напоминала полосатую Умирающую из зверинца, которую с таким упорством выхаживала Сан. Ун принялся искать логическое объяснение происходящему и нашел. Он вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что смертельно больным в последние их часы порой становится лучше. Не сегодня, так завтра произойдет неизбежно, подумал Ун и ошибся. К вечеру Нотта начала есть сама, она пыталась жевать мелко нарезанное мясо и даже решительно, насколько могла, отказалась от бульона, который последние две недели, был едва ли не единственной ее пищей. На следующий день для нее, как в прежние времена до болезни, поставили раскладную кровать на заднем дворе, и она отдыхала там до самого заката, лишь иногда покашливая.

Когда Никкана закатила настоящий пир в честь Око и ее обожаемого хозяина, Ун окончательно понял, что всем им придется терпеть ведьму еще долго. Да и сама она не торопилась вернуться в душные леса, полные змей и назойливых насекомых, с которых так упорно брала пример. Ун приучил себя не замечать ее неотвратимого присутствия где-то рядом, на краю периферийного зрения, старался не думать о том, что сказал бы отец насчет всего происходящего, и снял со стены портрет прадеда чтобы не оскорблять его.

«Она никто, ‑ думал Ун, ‑ ничего не просит и не мешает мне. Пусть будет».

Да и было бы чему мешать! Дни сменялись, похожие друг на друга как близнецы. Прошедшая за один удар сердца неделя – была она или только привиделась? Ун думал об этом, сидя на своем привычном месте под яблоней. Может быть, написать Кару? Или второй сестре? «Не сейчас». Он посмотрел на Око, которая устроилась на самом солнцепеке и чертила что-то в старой записной книжке. Ее огненно-красные волосы спускались вдоль спины и неровными волнами ложились на траву и палые листья. «Вот откуда у меня столько веток в кровати», ‑ угрюмо вздохнул про себя Ун. Надо сказать ей, пусть вычесывается получше.

‑ Слушай...

‑ Господин Ун!

Ун повернулся. Его так разморило от тепла и лени, что он даже не услышал, когда это «Вепрь» остановился у ограды. Варран почти бежал к ним от калитки, запыхавшийся, даже вспотевший от спешки, и размахивал каким-то белым прямоугольником.

‑ Что случилось? – Ун поднялся, отряхнул штаны от травы и ссора. Варран, пусть и торопился, все равно первым делом подошел поклониться Око, хотя она, как и всегда, не обратила никогда внимания на эту вежливость, и только после этого быстрым шагом направился к Уну и почти торжественно вручил ему запечатанный конверт.

‑ Вашу просьбу рассмотрели повторно, господи Ун, ‑ отчеканил Варран.

Ун лихорадочно принялся вспоминать, что и где мог просить. «Неужели, господин Ирн-шин решил все-таки ответить на то мое письмо о переводе?». Оно было написано в отчаянии, почти в полубреду, и все-таки... Нет, столько времени прошло – ответ, если бы существовал, должен был прийти давным-давно. Тут что-то другое. На обороте конверта не оказалось ни штампа, ни адреса, не имени.

‑ Капитан Каррак готов принять вас добровольным гражданским помощником. Разумеется, если вы еще не передумали.

Пришлось протереть глаза, чтобы убедиться, что все это не какое-то болезненное наваждение. Но Варран не растворился, как мираж или призрак. Все было взаправду.

‑ Как они согласились? Почему передумали? Я ведь числюсь за господином майором, и в прошлый раз мне сказали, что из-за этого...

Ун замолчал и медленно повернулся к Око. Она смотрела на него ржаво-желтыми глазами и снисходительно улыбалась.

Глава XXXVI

Все-таки этот лесной патруль давался ему куда легче трех предыдущих. Ноги страшно ныли, но Ун больше не плелся как умирающий, и Варрану не приходилось останавливаться и ждать, пока «помощник» сумеет перебраться через очередной овраг.

Уну было стыдно вспоминать, как еще месяц назад, не одолев и четверти дневного маршрута, он сел на землю, обессиливший, и сказал, что дальше не пойдет. Варран тогда ни словом, ни выражением лица не выказал недовольства, согласился на лишний привал, а потом еще и потащил его ранец. Это было оскорбительно. Норн вел себя так, словно имел дело не со взрослым рааном, а со своей увечной сестрой, которую было бессмысленно ругать за ее слабость.

Но теперь все изменилось. Ун чувствовал, что его присутствие наконец-то начинает приносить хоть какую-то пользу. Или, по крайней мере, не наносит особого вреда. Завтра, вернувшись в дом Никканы, он в коем веке сможет не краснеть, отвечая на ее заботливые расспросы.

Ун улыбнулся. Завтра! Даже не верилось, что они вернутся домой. Там ждала сытная еда, вместо варева из безвкусных калорийных брикетов, и настоящая кровать вместо спального мешка, полного муравьев. А еще листья серого дерева. В горле запершило, руки начало потряхивать. Последнюю самокрутку он выкурил позавчера – вечность назад. Во время переходов усталость делала свое дело, кошмары притихали, пусть и не пропадали вовсе, но Ун ни минуту не сомневался: если не будет благословенного дыма, они в конце концов ударят в самый неподходящий момент. И дело тут ни в каком-то эфемерном чувстве вины. Он ни в чем не виноват! Он поступил правильно.