‑ Нет, ‑ перебил Варран, ‑ Нотте совсем плохо, и мы не будем больше ничего обсуждать. Решим все теперь, и довольно.

Ун поежился. Он привык к тому, как Варран говорил с ним – почтительно, не позволяя себе никакой резкости, и слышать столько уверенности и требовательности в его голосе было почти страшно. Но все-таки скрыть до конца собственный страх у норна не получалось. Он горбился и то и дело нервно дергал за рукав рубашки, приоткрывал рот, но не решался произнести нужных слов.

Око наблюдала за всем происходящим с деланным безразличием. А к чему волноваться? До этого вечера у нее была девочка, обреченная на скорую смерть. Этим вечером она приобретет взрослого норна, запуганного и покладистого, который из своих предрассудков, надеясь однажды как-нибудь да избавиться от проклятия, станет ее почти что рабом, готовым служить и отдавать все до последнего куска хлеба.

«Нет уж, ведьма, такому не бывать».

‑ Я поменяюсь с Ноттой, ‑ сказал Ун, и тут же все взгляды устремились на него.

‑ Господин Ун! ‑ Никкана прижала руки к груди, точно пыталась защититься от удара. ‑ Вы не вполне понимаете, на что соглашаетесь! Как можно!..

‑ Я все понимаю, ‑ сказал Ун раздраженно. Он не злился на хозяйку дома, просто хотел побыстрее покончить с пыткой, на которую его заставили тут смотреть.

‑ Ох, господин Ун! Ваша душа… как же вы будете в Вечном мире? Ослепленный поглотит вашу душу, и от нее не останется ничего. Вы не увидите битву всего сущего!

‑ Я как-нибудь обойдусь, ‑ буркнул он.

‑ Господин Ун, мы не сможем отплатить вам за такое! ‑ залепетала Никкана. Все это было бредом, но говорила она с таким надломом, что от этого становилось не по себе. Да и сказать по правде, Ун ожидал, что отговаривать его будут поупорнее и подольше. «Ты что, испугался?» ‑ спросил он сам себя и ухмыльнулся. Вот еще. Разумеется, нет. Только не сказок.

‑ Давайте заканчивать. Я чертовски устал.

‑ Вы не представляете, как это важно...

‑ Довольно, ‑ тихо и настойчиво произнесла Око.

Ун понял, что ведьма оказалась рядом, только когда тонкая, но сильная рука легла ему не плечо.

‑ Потомок освободителя богов сделал свой выбор и имел на это полное право. Ты согласен на обмен?

‑ Я же сказал...

‑ Ты согласен? – повторила она громче. – Ты займешь место девочки?

‑ Да, ‑ сказал Ун, сбросил ее руку с плеча и подумал: «Если когда-нибудь все же увижу твоего бога, то плюну в его выколотые глаза».

Ведьма уставилась в потолок.

‑ Я свидетельствую перед вами, Повелитель! Этот обмен доброволен! Эта душа ваша. И никто, ни раанские боги, ни боги богов, не посмеют потребовать ее в час перехода.

Она замолчала и слегка поклонилась ему.

‑ Все? – удивился Ун.

‑ А что ты ожидал?

‑ Я думал, ваши древние обряды попышнее.

‑ Когда-то они были пышнее, но времена меняются, а с ними и обряды. Только боги вечны. Остальное не имеет значения.

Ун не стал спорить, да и не смог бы. Никкана налетела на него – уже второй раз за день, обняла, рыдая и приговаривая: «Как же так! Как же так!» ‑ словно произошло нечто, чему она никак не могла помешать. Но, наконец, норнка успокоилась, широко и счастливо заулыбалась и объявила об ужине. Ун посмотрел на Варрана, потом на его старшую сестру, на ее мужа и во всех трех парах глаз увидел одно и то же – неподдельную и совершенно беспричинную жалость. Наверное, с такой же жалостью он когда-то давно, много-много лет назад, смотрел на уродливого детеныша полосатой, желая помочь ему, но внутренне понимая, что тот обречен. Тогда отец в первый и последний раз ударил его.

«И правильно сделал, только надо было бить сильнее. Тогда бы я не... я не...». Уну стало тошно, он сказал, что не голоден, и ушел наверх. Кое-как отмывшись в холодной воде от следов отвратительного дня, он завалился под одеяло, уверенный, что уснет, как только голова коснется подушки, и ошибся: сон все не шел.

«Раз Никкана в таком долгу передо мной, надо попросить у нее еще настойки», ‑ Ун подумал об этом с легкой иронией, и тут же почувствовал брезгливое презрение к самому себе. Если так пойдет и дальше, то скоро он без этой горькой дряни совершенно разучится засыпать, а потом и жить. Как случилось с листьями серого дерева. Да и так ли помогала настойка? Криков после нее, может, и не было, но сны никуда не делись.

Ун лежал, глядел в темный потолок и слушал звуки пира, доносящиеся снизу: норны пели, хрипло звякали струны, иногда кружки и ложки ритмично стучали о стол. И весь этот нестройный оркестр злил его. Он не хотел, чтобы они тосковали. Но откуда взялась вся эта радость?

«Вы пируете, ‑ думал он, ‑ а Нотта умирает. И умрет, не сегодня, так завтра. И никакие обряды тут не помогут». Онирадовались сказке, в которую им так сильно хотелось верить. Ун же хорошо знал, что после смерти всех ждет одно: небытие и черви.

«И мухи».

Ун подумал о сломанном полосатом, о колючей черепашке, который лежал и медленно умирал, пока его собратья продолжали жить своей уродливой животной жизнью. Тот полосатый страдал долго, но в конце концов раздался выстрел. Ун держал винтовку крепко, утопая в облаке мух. Эти мелкие зеленовато-черные твари были повсюду, они кружили вокруг, забивались в нос и в уши, лезли в глаза, жужжание их становилось невыносимо громким. А потом она обняла его, целуя, совсем не замечая мух, и он сам перестал их замечать, снова начал теряться, снова забыл оттолкнуть ее и проснулся, когда было уже слишком поздно.

Глаза щипало, темнота полнилась дурманом и тишиной. Голову заполнял приятный туман, который, тем не менее, не смог в этот раз отогнать кошмар. «Покурить бы», ‑ подумал Ун, потянулся к тумбочке, но на привычном месте не оказалось ничего, кроме пустоты. Он раздраженно вздохнул, пытаясь вспомнить, куда положил свои запасы, перевернулся на другой бок и замер. На краю кровати, на расстоянии вытянутой руки от него, сидел и смотрел горящим красным глазом какой-то здоровенный зверь.

‑ А ты и правда кричишь.

Ун моргнул несколько раз, сгоняя остатки сна, отполз назад и сел, давя нервный смех. Это был не просто дикий зверь, влезший в окно, все оказалось гораздо хуже, это была Око. Она сидела, утопая в потоках длинных волос, одной рукой обхватывала голые колени, другой держала тлеющую самокрутку, позволяя тонкой струйке дыма обмывать ее лицо.

‑ Что ты тут делаешь? – спросил Ун. – Я думал, тебе надо возвращаться назад, в леса. Кормить твоего бога.

‑ Святилище нашего Господина всюду, где я могу приносить ему жертву. И этот дом не хуже прочих мест. Тем более добрая хозяйка позволила мне гостить под ее крышей столько, сколько мне захочется.

«Это она зря», ‑ подумал Ун, а вслух сказал, протирая лицо от пота:

‑ Ее право. Но под этой крышей много комнат, иди и найди себе другую.

‑ Мне нравится эта. И я вольна оставаться там, где хочу.

За прошедший день ему пришлось услышать много пустопорожней ерунды, прикрывавшей издевательства, и эта была последней каплей. Ун начал прикидывать, сможет ли свалить ведьму на пол, если как следует дернет за одеяло, на котором она сидела так неустойчиво, но та как будто что-то почувствовала, села поудобнее, затушила самокрутку пальцами и метнула ее в стеклянную полусферу к горе-мху и остальным недавним окуркам. Ун смотрел, как в воздухе рассеивается бледный след дыма, и жадно вдохнул полной грудью, пытаясь выпить оставшуюся невесомую горечь.

‑ Давай начистоту. Что тебе надо?

‑ Никкана рассказала, что ты страдаешь от кошмаров, ‑ голос Око стал как будто громче. Ун повернулся, и дернулся, обнаружив, что ведьма сидела теперь совсем рядом. Она неспешно проводила руками по волосам, расправляя спутанные пряди. Захотелось отодвинуться в сторону, но Ун предпочел бы скорее сдохнуть, чем уступить ей хоть в чем-то. – Наша добрая хозяйка думает, что тебя терзают демоны.

‑ Даже если и так, то это не твое дело.

‑ Мое, ‑ ответила Око с непоколебимой уверенностью. ‑ У нас с тобой одна судьба, мы с тобой принадлежим одному богу. Как я могу оставить тебя без помощи? Девочка слаба от рождения и ее Господин мог забрать раньше срока. А тебе еще жить и жить во имя его славы. Зачем ему увечный слуга?Расскажи мне обо всем, и я что-нибудь посоветую. Мой Повелитель слеп, но он знает многое о болотном народе и ваших сердцах. От огня нельзя скрыть никаких тайн.