«Как же тебе удалось их запугать?» ‑ эта мысль донимала его всю дорогу.

Око ловко изображала невиданную важность. Она ехала тише отрубленной руки, когда Ун оборачивался, сидела неподвижно, как кошка в засаде, и глядела этим своим застывшим взглядом, а тем временем корзинка с припасами, собранными Никканой, незаметно пустела.

«Это просто бродяга, которая наживается на древних предрассудках».

Сержант Тур, наверное, принял бы происходящее как нечто само собой разумеющееся, но Ун не родился в далекой деревне среди полей и норнских сказок. Должно было найтись средство, чтобы спасти хозяйку дома, да и остальных, от этого наваждения. «Ведьма обязательно начнет показывать какие-нибудь фокусы, ‑ думал Ун, ‑ тогда я ее и подловлю». Может быть, сам он выучил всего один трюк с монетой, но насмотрелся подобного вдоволь, обмануть его не получится.

‑ Значит, это ты призвала взгляд Господина? – Око говорила не спеша, как будто в паре шагов от нее никто не мок под проливным дождем. – Но рады ли здесь его служителям? Рады ли здесь его воле?

Никкана запнулась, и Ун заметил, как ее пальцы на свободной левой руке едва не сложилиссь в знак, защищающий от дурного глаза.

‑ Мой дом, ваш дом, госпожа, ‑ голос этой сильной женщины прозвучал тихо и беспомощно. – Вы вольны войти и остаться. Вы вольны уйти и вернуться.

Око медленно кивнула, почти коснувшись подбородком груди, огляделась, уставилась на ленты на заборе, поникшие и дрожащие под резкими ударами капель, и когда Ун уже начал волноваться, не забыла ли она, кто такая и где находится, рука ее небрежно указала в сторону дома:

‑ Я не могу отказать такому гостеприимству.

Стоило только ведьме переступить порог, как вокруг началось настоящее безумие. Норны носились туда-сюда, как при пожаре, старшая дочь Никканы ‑ Таллана вместе с мужем перетаскивали тюки с вещами, их дети мели полы. Варран снова и снова выбегал в сад под дождь, возвращался с какими-то травами, и Ун еле-еле смог заставить его остановиться на минуту, чтобы вернуть пистолет.

Потом он заглянул в столовую за водой и увидел там еще более дивную картину: Око уселась во главе стола, на месте, отведенном для покойного хозяина дома, и неспешно уплетала тарелку горячего супа. Никкана, рассказывавшая ей что-то, замолчала на полуслове и неловко заулыбалась:

‑ Если вам будет угодно, госпожа...

‑ Потомок освободителя богов может остаться, ‑ милостиво разрешила Ведьма. И в этот момент Ун понял, что, в общем-то, отучивать норнов от их традиций не его дело и что сам он устал и лучше пораньше ляжет спать. Никкана же, похоже, услышала в словах Око не «может», а «должен». Она проскользнула в общую за Уном, когда тот вышел, и начала упрашивать его посмотреть на ритуал.

‑ Хорошо. Я останусь. Но эта… ‑ он чуть не сказал «ведьма», ‑ эта Око и правда может вылечить Нотту?

‑ Она может спасти ее, ‑ шепнула Никкана и поспешали обратно в столовую, прислуживать своей ненасытной гостье. Ун же повернулся к девочке, лежавшей на диване. В общей суете она казалась мертвой. Да, по сути, уже почти такой и была. На бледном до серости лице поблескивал пот, а грудь едва-едва вздрагивала. Не было ни утреннего кашля, ни судорог, как будто даже на это у тела больше не осталось сил.

Ун почувствовал злость. Дикость дикостью, но у всего был предел. Кем надо быть, чтобы мучить этих несчастных норнов пустой надеждой? Сейчас ведьма проведет какой-нибудь ритуал, помашет руками, может быть, спляшет, но что случится, когда через пару дней болезнь победит и заберет свою добычу? Что тогда ведьма скажет Никкане и остальным?

«Ничего она не скажет. Ее здесь уже не будет. Стрясет с них все, что сможет, и сбежит в свой лес».

Через полчаса в общей собрались все домочадцы. Они стали вдоль окон, и из-за их теней, нечетких, чуть дрожащих на шторах, казалось, что посмотреть на ритуал пришла целая толпа.

Око, изрядно задержавшись, тоже соизволила явиться, в этот раз даже одетая. Она долго бродила по комнате кругами, осматривала стены, пол, потолок, не замечая девочку, наконец заговорила:

‑ Мой Господин! Взгляни на своих верных слуг! Каждый день они приносят тебе малую жертву! Каждый день полнится твой алтарь подношениями!

Ун покоился на алтарь и подумал о богине, которая еще совсем недавно мирно восседала там. Куда ее спрятали? Кажется, на чердаке? Это ведь ей Никкана каждый день оставляла дары. Ей, а не странному богу этой лесной сумасшедшей. Еще одна ложь. Уну даже стало жаль Ослепленного или как его там звали – их обоих, похоже, пытались обманывать одинаково часто.

‑ Тебе, мой Господин, было предсказано пожрать все миры! Из пепла мира Мертвого и Вечного родится новый. Иной и совершенный. И мы славим твои деяния!

Еще трижды обойдя общую, Око вспомнила, зачем ее сюда позвали, и подошла к Нотте. Она взяла с подлокотника дивана полотенце и принялась стирать с плеча девочки рыжую краску.

‑ Мне были явлены знаки, что в этих землях мой Господин получит достойную жертву. Я пришла, и ждала, и вижу теперь, что ожидание мое не напрасно, и счастлива, что Повелитель мой не обижен. Девочка избрана!

Послышался полустон-полувсхлип. Ун повернул голову и увидел, как Варран подхватывает Никкану, у которой подкосились ноги. Затем он вытянул шею, попытался разглядеть, что там высмотрела ведьма, но заметил на плече девочки только обычную царапину, походившую на острый угол или галку.

Не должен ли был символ целого божества выглядеть как-то посложнее?

Оставить такую царапину могло буквально что угодно. Хотя бы и та деревянная подставка на четырех ножках, которую Никкана иногда ставила перед дочерью и на которую клала открытую книгу. Рука Нотты лежала у самого корешка, пальцы медленно поддевали и переворачивали страницы. Смысла в этом представлении не было ‑ что, кроме картинок, могла понимать там маленькая изувеченная от рождения норнка? – зато было с десяток возможностей поранить ее.

Но, кажется, ни у кого из норнов об этом и мысли не возникло. Даже дети стояли, застыв,, облака крапин на них лицах сделалась яркими ‑ до рези в глазах, а острые кончики ушей покраснели. Старшая дочь Никканы смотрела перед собой, угрюмо поджав тонкие губы. Ее муж качал головой. Варран все еще поддерживал мать под руку и пытался сохранять спокойствие. Уну стало его по-настоящему жаль. Он помнил, что это такое, когда жизнь скалит клыки, и ты не имеешь права не отвернуться от этого оскала, не убежать, ведь должен заботиться о других.

Спокойной и равнодушной в комнате осталась только ведьма. Она отбросила тряпку в сторону, отряхнула руки и опустилась на пол, скромно поджав под себя ноги. Потом достала из глубокого кармана на юбке квадрат серой ткани, разложила его, придирчиво разгладив складки, легким движением бросила на ткань какие-то маленькие белые осколки, не то костей, не то камня, и принялась рассматривать получившийся узор или, если говорить точнее, кучку мусора.

Всхлипы стихли. Все ждали, но Око больше не поднимала на них свой неподвижный взгляд. Прошло минуты четыре, когда бледная Никкана нерешительно шагнула вперед, вырвавшись из рук сына, и спросила:

‑ Госпожа Око?

Ведьма вскинула голову так резко, будто рядом с ней уронили железный таз, свела темно-красные брови на переносице, облака мелких крапин на ее щеках задергались.

‑ Вы еще здесь? Я вроде все сказала. Вы что, собираетесь спорить с Господином, которому дано пожрать старый мир и принести мир новый? Идите вон. Девочка принадлежит моему Повелителю, на ее сердце печать, ее душа отмечена и в вечном мире никто, даже братья Великого, боги богов, не посмеют забрать то, что принадлежит ему.

Никкана замахала руками, точно ужасалась одной лишь мысли о подобной наглости, но нашла в себе силы не отступить:

‑ Я не смею спорить! Но, госпожа Око, не могли бы вы попросить Повелителя оставить нам Нотту? Разве она мало пострадала здесь, в Мертвом мире? А он так справедлив! Если вы расскажете ему, как Нотте тяжело...