Поселок, в который они въехали и название которого Ун все никак не мог вспомнить, походил на Хребет и был едва ли сильно меньше его. Только вот камень для местных как будто не существовал, тут и там на глаза попадались деревянные дома, крытые черепицей, дышащие пылью и стародавней дикостью. Практически все они, за редким исключением, несли следы древних, никак не умирающих верований. Теперь Ун узнавал завитушки, выведенные над окнами и дверьми: похожие Никкана нанесла на ленты, повязанные на забор и деревья в саду.

Множество норнов шли прямо по дороге, но недораана это не смущало. Он медленно вел «Бег» вперед и часто и с удовольствием давил на клаксон, пешие оборачивались, готовые возмутиться, но, кажется, замечали господина Кел-шина и расступались.

– Остановимся в торговом тупике, – приказал высокородный.

С тесной, полной народу улицы «Бег» свернул в пустой проулок и выехал на круглую площадку перед четырьмя каменными зданиями в три этажа, обвешанными выгоревшими на солнце вывесками фруктовых кампаний и напомнившими Уну о конторе, в которой он недолго проработал счетоводом.

– Вон там вижу место, давай-давай.

На главных улицах не было где яблоку упасть от норнов, здесь же теснились автомобили С краев и прямо на обочинах стояли побитые, старые рабочие лошадки, ближе к угрюмым серым зданиям – модели поновей и подороже. Пока недораан искал, где бы им остановиться, Ун заметил несколько знакомых лиц: у одного из автомобилей разговаривали аптекарь и еще двое норнов, кажется, рыночных торговцев из Хребта. «Да, – подумал он, – сегодня здесь собрались, наверное, все».

– Сейчас направо. Видишь, Лин? Говорил же, мне обещали местечко.

«Бег» остановился в густой тени вяза, одиноко росшего возле первого из каменных зданий. Когда мотор замолчал, Ун вышел, потянулся, посмотрел вверх, прикрывая глаза рукой. Полуденное солнце было безжалостным, ярким, в воздухе разливалась липкая духота.

«Неподходящий день для казни».

А каким был день, когда ему сообщили о смерти отца? Ун постарался и не смог вспомнить, вместо этого в голове возникала одна и та же дурацкая картина: как он сидит на краю кровати в казарме и спарывает погоны с форменной рубашки.

Когда они добрались до площади, Ун понял, что этот день не подходил не только для казни, он не подходил вообще ни для чего. Пробираться через столпотворение было невыносимо, норны уступали им дорогу, некоторые даже снимали шляпы, и все равно от тесноты и кислого запаха тел становилось дурно. Поначалу Ун еще вытягивал шею, пытаясь отыскать эшафот с расстрельными столбами, но скоро смог смотреть только вперед, и думать лишь о том, как протиснуться тут и там, никого не коснувшись, и так сосредоточился на этом, что не заметил, как перед ними появилась беседка.

Она была небольшой, с тонкими колоннами, поддерживающими купол крыши, увенчанной пикой, и стояла на насыпи, обсаженной белыми и красными розами. Только поднявшись по железным ступеням, оказавшись, пусть и совсем немного, но над толпой, Ун понял, что все это время дышал часто, как гончая после охоты, и наконец позволил себе долгий медленный вдох.

В беседке их ждали трое раанов.

– Это наш новый собрат по несчастью, – объявил господин Кел-шин и похлопал Уна по плечу. – Я обещал вас познакомить и держу слово.

Он представил их одного за другим. На диванчике обмахивалась ажурными белыми перчатками хорошенькая Зи: ее не портили даже резковатые черты лица, а ее пятно над правым глазом было весьма изящным. Рядом с ней не сидел, а почти полулежал, широко расставив ноги, сонный Киг, то и дело приглаживающий топорщащиеся темно-красные волосы. Позади них опирался на одну из колонн Бак. Если бы Ун не видел сержанта Тура, то назвал бы этого здоровяка великаном.

Все трое были молоды, господин Кел-шин среди них казался самым старшим, все трое носили зелено-синие значки, не больше пуговицы, изображавшие не то цветок, не то птийц. У высокородного ничего подобного не было, и теперь, приглядевшись как следует, Ун с удивлением заметил, что не было в его одежде и ни единого красного стежка. Да эти вот брюки и рубашка с закатанными по локоть рукавами могли быть куплены по дешевку у какого-нибудь норнского портного, не чета нарядам его друзей – из приличной ткани и с вышивкой на рукавах. Если бы Ун захотел купить такое же вот зеленое платье, как у Зи, для одной из сестер, ему бы пришлось работать в той треклятой конторе целый месяц, не отрывая глаз от бумаги, и научиться как-то обходиться без еды.

– Очень приятно познакомиться, – кисло улыбнулась девушка, когда с формальностями было покончено, и тут же повернулась к господину Кел-шину, – а где Фер и Лал?

– У Фера какие-то дела, а Лал не захотел тащиться в такую жару.

Зи тут же раздраженно шикнула и пробормотала:

– Ну, иногда и этот дурак бывает прав. Если бы я знала, что тут будет такая толпа, то тоже бы не поехала.

– Ничего, – улыбнулся господин Кел-шин, – после, как все закончится, сходим выпить вина.

Тут же голос подал здоровяк Бак:

– Лучше пить воду из лужи, чем местное вино.

– Где твое чувство гордости за южный округ? – Киг запрокинул голову, чтобы посмотреть на друга, и лениво поднял руку, погрозив ему пальцем. – Нельзя так позорить родной край при столичных гостях!

– Правда есть правда, – буркнул Бак, – и о вине я врать не стану.

– Ну извините, друзья моя, – господин Кел-шин почти трагически развел руками, – в следующий раз попросим Лала выписать нам бутылочку восточного, но сейчас я согласен и на местное вино, лишь бы оно было холодным.

Ун слушал их и не верил, что все это взаправду. Весь последний год он как будто был в темной комнате, а теперь вновь, чудесным образом, увидел луч света. Приятное, знакомое, пусть и давно забытое чувство. Эти рааны не были ему друзьями, но могли ими стать, и как приятно было вновь слышать пустые и легкие разговоры!

И как странно, что случиться всему этому было суждено на фоне чьей-то казни.

– А вот как по мне, на севере сорта зимнего винограда куда слаще...

Ун взглянул на толпу, которая теперь не так и раздражала, и сердце его оборвалось. Там, почти на противоположной стороне широкой площади, превратившийся в море голов, стоял эшафот, но никаких расстрельных столбов на нем не было. Только угрюмо высилась виселица. Она была длинной, готовой сломать за раз шей пять, а то и шесть.

Воров не вешали. Никогда. Вешали только... только предателей. Отца повесили. По ложному обвинению. Но повесили. Мерзкая, и без того позорная казнь. Неужели его смерть была подобна той, которой норны придавали своих рыночных воришек? Ун вцепился в поручень, в ушах зазвучал глухой звон.

Он заставил себя повернуться спиной к толпе и эшафоту, рааны над чем-то смеялись. Зи заметила его взгляд и улыбнулась, но теперь уже приветливей:

– Ты так побледнел, плохо от жары? Садись к нам. Киг подвинется.

– Я ... болел... Я лучше постою, спасибо.

– Извините, господин Кел-шин, – в беседку поднялся недораан. – Там пришел посыльный господина городничего. Спрашивает, может ли господин городничий подойти и выразить вам свое почтение.

– Ох, – Зи закатила глаза, – он меня полчаса донимал своими любезностями.

– А я вот не вижу ничего плохого в любезностях, – господин Кел-шин подошел к лестнице и многозначительно посмотрел на друзей, – знаете, не будем обременять нашего дорогого господина Вита. Я, пожалуй, подойду к нему сам. Заодно посмотрим, не готов ли он подтвердить почтение бутылочкой какого-нибудь не местного вина из своих закромов.

Господин Кел-шин ушел вместе с недорааном. Трое его приятелей тут же уставились на Уна, долго и внимательно изучали, пока Зи не задала вопрос, который должен был прозвучать.

– За что тебя сослали в наши края, Ун?

Он выбрал самый обтекаемый и общий ответ:

– Я подрался.

Знают ли они о его семье? Должно быть, нет. Высокородный это одно, у таких всегда много докладчиков в важных кабинетах, богатые ребятишки со странными значками – совсем другое. Не будут они выяснять, что там за новый ссыльный попал в их округ и почему. По-хорошему надо было бы и им обо всем рассказать, особенно об отце, но если они отвернутся от него, то с кем еще в этой глуши он сможет просто поговорить на равных, без пустого и гниловатого заискивания? «Может быть, когда-нибудь потом…»