‑ Северные норны. Но они не живут среди материнских лесов, что они вообще могут делать правильно? Ничего!

‑ Мирриш! ‑ из окна боковой комнаты выглянула Никкана, и издали, на фоне черноты проема, она показалась Уну совершенно белой, под стать своей неподвижной дочери. – Надо сходить в Крыло и пригласить на завтра почтенную Бинни. Возьми обед и отправляйся немедленно, успеешь туда и обратно до темноты.

‑ Я сейчас!

Мальчишка с досадой посмотрел на инструменты, с которыми так и не разобрался, принялся торопливо распихивать их по ячейкам в чехле.

‑ Что за Бинни? .

‑ Почтенная Бинни служит Имени Мира, ‑ ответ Мирриша прозвучал без следа былого веселья. – Ей позволено приносить жертвы на старых алтарях.

Мирриш наверное, считал, что сказал самую очевидную вещь во всей Империи, Ун понял только, что речь шла или о какой-то норнской жрице, или о знахарке, но не стал больше спрашивать. В конце концов, сам он был только гостем в этом щедром доме, ничего не знал, да и не хотел ничего знать о норнских порядках, не умел исцелять неизлечимо больных и самое большее, что мог теперь сделать – не болтаться под ногами с бесполезным сочувствием, не донимать никого вопросами и не лезть с предложением послать не за жрицей, а за еще одним врачом, если первый вдруг не справился.

Вечером гора подношений на синем шелке стала в два раза выше, и доходила уже до груди богини, а дыхание Нотты стало громче, в него примешался тихий хрип. Ун хотел подойти к девочке, просто из вежливости, но Никкана и теперь испуганно замахала руками:

‑ Не надо, не надо, господин Ун! Идите...

Сама хозяйка заразиться не боялась, но Ун не стал спорить и просто подчинился ее просьбе. Он старался не думать о страданиях бедной девчонки, которая должна была умереть много лет назад, но снова и снова мысленно возвращался к ней, а потом не заметил, как вспомнил о Сан. Если бы она попала сюда и если бы была врачом, а не занималась животными, то не позволила бы бедной Нотте спокойно болеть и обязательно бы пыталась поднять ее на ноги ‑ в прямом смысле этого слова.

«Как вы там теперь, Сан? – задумался Ун, отпивая настойку прямо из бутылки. – А господин сержант? Поженились они или все тянут? Написать бы им...» ‑ Ун тут же отбросил эту идею, как гадюку. Нет уж, после всего случившегося, самое лучшее – быть забытым, словно его никогда и не существовало. Вот Кару и второй сестре придется написать хоть что-то. Он не был обязан объяснять свой перевод на границу, но чувствовал, что сделать это придется, и лучше выдумать историю поубедительней. «Хотя... Господин Ирн-шин, наверное, уже все рассказал за меня. И во всех красках».

Он любил поиграть на нервах тех, кто зависел от него. Любил играть и их судьбами. Наверняка, приволок все эти дурацкие письма, написанные почти в бреду и горячке. И хорошо, если показал их только второй сестре, а не начал таскать с собой по приемам и домам, вроде дома Диты. «Есть у меня тут забавное письмецо... Ах, ничего личного. Обычное прошение, но какое! Я, пожалуй, зачитаю его вслух. Нет-нет, никаких имен. Но мы все понимаем... Тут столько трагизма! Грешно не прочитать перед почтенной публикой...» Не стоило писать! Не в госпитале, не после трепки у майора Вица.

Но сделанного не воротишь.

Ун прикончил половину бутылки, заснул с тяжелым сердцем, а проснулся с больной головой. В ушах что-то рычало, он не сразу понял, что это не отзвуки похмелья, встал с кровати, доковылял до окна – не зная, двигает ли им любопытство или желание прикрикнуть и заставить это рычание заткнуться.

На обочине дороги, стояла темно-синяя колымага, запыленная, покрытая царапинами и вмятинами со всех боков, даже на крыше, трясущаяся от работы собственного шумного мотора. По двору, в сторону калитки, шла горбатая старуха-норнка, завернутая в выгоревшую шаль, за ней семенила, заламывая руки, Никкана. Они говорили громко, но на норском. После вчерашнего первого урока, Ун смог понять из всего их спора только «Бинни», «сегодня», «вы» и то, что никто из женщин не бранился, по крайней мере, известными ему ругательствами.

У ограды почтенная Бинни остановилась, да так резко, что Никкана едва не налетела на нее. Старуха указала вверх, тут же дернула рукой, точно что-то перечеркнула, снова отвернулась, хлопнула калиткой, неуклюже, но торопливо забралась в колымагу, и минуту спустя о ней напоминала только оседавшая на дорогу пыль. Никкана так и осталась стоять, где стояла, и все качала головой, точно кто-то невидимый все еще говорил с ней. Уну, позабывшему о собственной дурноте, от этого зрелища стало не по себе.

Дом, такой гостеприимный, пусть и излишне переполненный памятью о давнишнем мертвеце, теперь начал все больше и больше походить на настоящую гробницу. Норны, даже самые младшие, сделались совсем тихие, как будто носили невидимый глазу траур, через общую комнату они ходили с таким трепетом, страхом и тоской, словно Нотта уже умерла и никто, кроме матери и старшей сестры, не задерживался возле нее. Ун попытался спастись от этой тоски в саду, но она добралась до него и там. Полдня дети вывешивали на заборе и деревьях короткие ленты – белые и зеленые, исчерченные углем, и лица их при этом оставались сосредоточенные и печальные. Ун подошел к Мирришу и указал на одну из лент, едва слышно хлопающую на ветру.

‑ Что это?

Мирриш сказал что-то на норском и тут же перевел:

‑ Это значит «оберег».

‑ Нет-нет, ‑ Ун слегка дернул за ленту, распрямляя ее, чтобы увидеть витиеватый черный узор, ‑ я хотел спросить, зачем это.

‑ Они защищают от демонов.

Все же норны были неисправимы.

Ун не знал, защищала ли нарезанная и выкрашенная простыня на заборе от демонов, но вот от гостей – помогала еще как. В этот и следующий день никто не приходил к Никкане на завтраки, и иногда казалось, что даже случайные прохожие, замечая странные украшения, начинали обходить дом загодя и держались другой стороны улицы. В Хребте, на рынке, норны больше не донимали Уна своим вниманием и поглядывали с непривычной опаской, предпочитая держаться подальше, как будто один из демонов прямо сейчас сидел у него на плечах.

На третий день, лишенный отметки, из лесного похода вернулся Варран, Ун хотел расспросить его о «ворах», о том, поймали их или нет, но передумал: норн засел в общей, не отходил от сестры ни на минуту и выглядел совершенно раздавленным, даже хуже остальных домочадцев.

На четвертый день все изменилось, гробница неожиданно ожила. Никкана носилась из комнаты в комнату с горящими, пусть и слегка лихорадочным огнем, глазами, раздавала распоряжения, потом они с Варраном грузили в «Вепрь» какие-то туго набитые мешки, и в полдень он уехал. Ун был в саду и наблюдал, как окна открываются одно за другим, как внуки Никканы моют рамы и стекла, как вытряхивают пыль из ковриков и дверных занавесей. После дома взялись и за самих внуков: всех их по очереди загнали в ванну, нарядили в свежую, выглаженную одежду и причесали. Даже Никкана приоделась, и в светлом бежево-желтом платье не казалось уже и такой старой. Если подумать, ей, наверное, было немногим больше пятидесяти.

‑ У нас будут гости, нужно... провести один обряд, ‑ смущаясь объяснила она Уну, задумалась на секунду и добавила с каплей непривычной требовательности, ‑ после ужина вам лучше побыть у себя.

Меньше всего на свете Уна интересовали бестолковые норнские обряды, но весь день он только и делал, что размышлял и строил догадки, ради кого все эти хлопоты, и почему это вдруг его извечный неприятель, идол из белого дерева, пропал со своего алтаря – так что в этот раз отказаться от любопытства было непросто.

‑ Я как раз собирался лечь пораньше.

Никкана широко и счастливо улыбнулась – в последние дни он позабыл, как эта норнка умеет улыбаться, и убежала греметь посудой и делать еще тысячу и тысячу мелких дел, которые мама бы отрядила слугам.

И все ее старания были напрасны.

Вечером Ун сидел на подоконнике в своей темной спальне и смотрел, как вдали загорается огонек фар, как «Вепрь», чихая, ворча, останавливается возле дома и как из него выходит Варран. Один. Встречавшая сына Никкана ничего не спросила, они выгрузили из автомобиля мешки, а потом долго стояли рядом, не замечая назойливых ночных насекомых, и просто молчали, глядя куда-то на север, в сторону бесконечного древнего леса.