– Да, пошли, – сам голос у нее тоже был грудной и очень теплый. Когда ты его слышал, казалось, что к уху прикоснулась спелая груша.

Она поднялась и потопала за курткой. Черский шел за ней следом, пытаясь понять, что именно так сильно его гложет.

Нет, не расследование, которого все равно никогда не будет. Что-то другое… но что?

Он понял это буквально в последний момент. Ну конечно же, Бакович!

Но его трудоустройство было ни при чем.

А при чем был сам Бакович.

– Стой, – сказал Черский, и его рука опустилась на округлое плечо Нэнэ. Та обернулась, удивленная.

– Что такое? – спросила она.

– Давай через двор выйдем.

– Но почему?

– Может быть опасно.

Нэнэ была удивлена, но подчинилась.

Они вышли на ту самую галерейку. Вокруг была неожиданная чернота, на досках под ногами хлюпал подтаявший снег. Черский ловко перемахнул в белевший внизу сугроб, а потом подал даме руку.

– Зачем такие сложности? – спросила Нэнэ, когда спустилась на землю и отряхивала колени.

– Есть вероятность, что нас поджидают, – спокойно ответил Черский.

Светлый прямоугольник прохода на улицу сиял зыбкой, мертвенной бледностью. Черский прошел его, ступая совершенно бесшумно, вжался боком в кирпичи – и осторожно выглянул.

Улица Бабеля была пуста, только перевернутые огни фонарей трепетали в черных лужах среди темно-синего талого снега. И бесформенная, но знакомая фигура переминалась с ноги на ногу возле входа в редакцию, как раз напротив таблички с названием газеты.

Это был, разумеется, Бакович. Одна рука в кармане. Там наверняка нож и кастет. Хватило ума встать сбоку от входа, чтобы, как это принято у подобных ему, напасть на противника сзади.

Но не хватило ума догадаться, что его обойдут со двора.

Черский улыбнулся и ощутил, как закипает в нем ярость. Он всегда улыбался, когда ощущал что-то такое. Так улыбается пират, когда видит на горизонте галеон, полный пленниц и сокровищ, но чреватый и случайной смертью.

Черский оторвался от стены, выдохнул и решительно зашагал прямо к противнику.

– Дебилам привет! – крикнул он так, что эхо запрыгало между домами.

Бакович вздрогнул и обернулся. Рука рванулась из кармана, в свете уличного фонаря блеснуло на мгновение лезвие ножа.

А в следующее мгновение рыхлый белый снежок, слепленный из того самого сугроба, что прел во дворе, врезался ему прямо в лицо.

Ослепленный Бакович замахал руками, нечленораздельно выругался, попытался стряхнуть с лица снег, но Черский уже был у него за спиной и отработанным движением вывернул руки. Бакович завизжал от боли, нож выпал и замер посреди лужи.

Черский врезал ему несколько раз под дых, потом приложил об стену. Убедился, что клиент обмяк, – и только тогда отпустил, чтобы поднять из холодной воды тот самый нож.

Отряхнул капли с лезвия и продемонстрировал Баковичу. Тот так и стоял, прижимаясь к стене и тупо вращая глазами.

– Ты собирался меня этим убить, – сообщил Черский. – Нехорошее дело. Я это так не оставлю.

Бакович таращился на него, словно не мог найти нужного слова. А потом вдруг рванулся – но не на противника, а прочь, вдоль по улице, и исчез за одним из поворотов.

Вечерняя улица Бабеля была, как назло, совершенно пуста. У схватки не оказалось случайных свидетелей. Хотя, казалось бы, центр города…

Черский не стал преследовать фальшивого историка. Просто стоял возле редакции и уже глазами знатока рассматривал лезвие, которое еще пару минут назад собиралось войти в его тело.

Нож был хороший и именно боевой. С такими не в походы ходят, такими убивают. Как этот дурак догадался раздобыть именно такой нож?

Черт, опять на журналистское расследование потянуло.

Он поднял взгляд и увидел Нэнэ. Она стояла рядом, не в силах отвести глаз со зловещего лезвия. От увиденного она словно окаменела.

Черский убрал нож и взял ее под руку.

– Пошли, поедим, – произнес он, двинувшись вниз по улице. – Этот нам уже ничего не сделает.

* * *

Блинная пристроилась на очень литературном перекрестке улицы Бабеля и бульвара имени Гоголя, в дешевой пристройке из пластикового каркаса и стеклянных стен. Теплое дыхание от чугунных конфорок, аромат свежевыпеченных блинов, десять видов начинок – даже тот, кто просто проходил мимо, вдруг ощущал в животе сосущую пустоту, а на ум приходило, что блинчик точно не повредит.

После пресных лет советской власти и пустых перестроечных прилавков это был настоящий хит – особенно для тех, кого все равно не пропустят в пьяный ресторанный загул.

Ее огонек горел сквозь вечерний зимний мрак, словно напоминал, что на часах еще совсем не поздно и время, чтобы закончить статью, есть. Особенно если живешь здесь же, на Гоголя.

Но сейчас и тут было пустынно. С работы, у кого она была, все уже вернулись, а погода, темень и финансовый кризис не располагали к тому, чтобы ужинать в городе.

Черский заказал как в прошлый раз: четыре блинчика на двоих. Два сытных, с ветчиной и чудесно соленым сыром, и два с шоколадом. Все за его счет.

В пластмассовых стаканчиках – терпкий чай из пакетиков с красными ярлычками. Тогда он еще казался чем-то новым и почти модным.

Нэнэ откусила от своего сытного, тщательно прожевала, почти не замечая вкуса, проглотила – и только тогда успокоилась достаточно, чтобы заговорить хотя бы на нейтральную тему.

– Газету, выходит, расширить пока не получится, – сказала она. – Людей у нас пока не хватает.

– Если это уже решено – значит, расширим, – спокойно ответил Черский. – Лишнее место для нас не проблема. Рекламой можно заполнять и бесплатными объявлениями. У нас их с запасом приходит. В народе проснулся дух предпринимательства. Каких только услуг не предлагают, лишь бы деньги за них получить. От матерных частушек по телефону до «Отговорю вашего ребенка заводить большую собаку» или «Продам трех хомяков с половиной», что бы это ни значило. Ну еще и сумасшедшие часто пишут. Безумие – стихия полезная, она всегда позволяет довести до конца колонку мелким шрифтом, которую все равно никто внимательно не читает. Вот один пишет, что «меня похитили инопланетяне, а вы в них не верите». А вот другой: «От наших ведических предков унаследовал наш народ величайшее сокровище – свою землю. Берегите же ее, иначе будем мы бродить и мучиться на вечной чужбине, как курды, цыгане и другие вечные скитальцы!» Тот, кто подает такие объявления, обычно ничего не требует, ничего не предлагает, и даже не требует. Просто высказывает важное сообщение в установленном количестве знаков.

– Получается, растет в людях сознательность…

– …заполняя место ума. Но лучше, конечно, давать объявления коммерческие. Потому что с этих денег мы зарплату получаем. Рекламировать какие-нибудь компьютеры «Дайнова».

– Название в честь жены владельца фирмы?

– Нет, в честь древнего племени, которое затерялось на страницах истории за седьмой класс. Видимо, созданы по ведическим технологиям древних балтов. Хотя, я думаю, просто перепродажа. У нас сейчас почти все перепродажа. Прошли те времена, когда на «Интеграле» кланы спектрума шлепали. Даже это оказалось невыгодно, и теперь там вместо производства – высокотехнологичные руины, не хуже чем на питерском «Красном Треугольнике». Можно фильм про ядерную войну снимать. Почему-то забросить и забыть оказалось выгоднее любого производства. Ума не приложу, как это может работать.

– Как ужасно, наверное, удерживать в голове подобную дрянь!

– Это как прививка, – почти с гордостью произнес Черский. – В небольших дозах это действует как лекарство. Напоминает организму, как плохо бывает и от чего. Держу в голове капельки яда, чтобы не отравиться, даже если меня в него с головой окунут.

– Это у вас, – Нэнэ запнулась, не решаясь произнести опасные слова, – после войны такая устойчивость?

Темно-синий зимний вечер за стеклянными стенами блинной забегаловки делался все чернее. А здесь, внутри, было тепло и по-своему уютно.