Мисс Лоу тогда было уже под восемьдесят, и когда мама впервые привела двух с половиной летнюю Лору к весьма престарелому священнику, она давно умерла. Этот визит стал одним из самых ранних Лориных впечатлений, сохранившихся в виде смутного воспоминания о сумеречной комнате с темно-зелеными стенами и веткой дерева за окном и несколько более отчетливого – о дрожащих жилистых руках, вкладывающих в ее пальцы нечто гладкое, холодное и круглое. Что это за предмет, выяснилось позднее. Оказалось, престарелый джентльмен подарил девочке фарфоровую кружку, некогда принадлежавшую его маленькой сестре. Кружка эта – чудесное старинное изделие с изображением густой зеленой листвы на полупрозрачном белом фоне – много лет простояла на каминной полке в «крайнем доме». Впоследствии ее разбили, что странно для такого аккуратного дома; но Лора всю оставшуюся жизнь хранила в своей памяти рисунок на кружке и порой задавалась вопросом, не этим ли объясняется ее извечная любовь к сочетанию зеленого и белого цветов.
Мать часто рассказывала детям о доме священника и о коттедже на кладбище, куда музыканты церковного ансамбля, в котором ее отец играл на скрипке, ежевечерне приносили свои инструменты и репетировали. Но ей больше нравилось вспоминать другой дом священника, где она служила няней. Приход был мал, и священник небогат, но в те времена он мог держать трех служанок: кухарку, молоденькую горничную и няню – Эмму. Должно быть, без них было не обойтись в том большом, просторном доме, где жили священник и его жена, их девять детей, три служанки и зачастую три-четыре юноши-ученика. Мама говорила, что это были веселые, счастливые времена; все они: и семья, и прислуга, и ученики – по вечерам хором пели в гостиной духовные песни. Но больше всего взволновало Лору то, что она сама едва избежала небытия и могла вообще никогда не родиться. Какие-то родственники, поселившиеся в Новом Южном Уэльсе, приехали в Англию погостить и почти уговорили няню Эмму отправиться с ними за океан. Все уже было решено, но однажды вечером родственники завели разговор о змеях, которые, как они рассказывали, наводнили их австралийский дом и сад. «Тогда, – заявила Эмма, – я не поеду, потому что не выношу этих жутких тварей», – и не поехала, а вместо этого вышла замуж и стала матерью Эдмунда и Лоры. Но, судя по всему, приглашение не пропало втуне и Австралия все же что-то приберегала для потомков Эммы или чего-то ждала от них, поскольку в следующем поколении второй сын Эммы стал садоводом в Квинсленде, а представитель третьего поколения, сын Лоры, ныне трудится инженером в Брисбене.
Маленьких Джонстонов, детей священника, вечно ставили в пример детям из «крайнего дома». Те всегда были добры друг к другу, слушались старших, никогда не пачкались, не шумели и не грубили. Вероятно, после ухода няни Эммы они испортились, потому что Лора помнила, как ее водили к ним перед тем, как семейство Джонстонов навсегда покинуло округу, и один из старших мальчиков дергал ее за волосы, корчил ей рожи и похоронил ее куклу под деревом в саду, накинув себе на шею вместо стихаря кухаркин фартук.
Старшая дочь Джонстонов, мисс Лили, которой тогда было около девятнадцати лет, несколько миль провожала нас домой и вернулась в сумерках одна (так что викторианских юных леди не всегда оберегали столь ревностно, как считается ныне!). Лоре запомнилась тихая беседа, что велась у нее за спиной, пока она ехала на возвышении в передней части детской коляски, болтая пятками над передним колесом. Выяснилось, что в то время мисс Лили уделяли «особое внимание» сэр Джордж и мистер Лукер, посему шло обсуждение достоинств каждого из них. Мисс Лили нет-нет да возражала: «Но, Эмма, сэр Джордж уделял мне особое внимание. Маме многие об этом говорили», а Эмма отвечала: «Но, мисс Лили, дорогая, вы полагаете, у него серьезные намерения?» Возможно, сэр Джордж действительно питал серьезные намерения, ведь мисс Лили была очаровательна; однако роль феи-крестной для семьи из «крайнего дома» она взяла на себя в качестве миссис Лукер. От нее регулярно приходила рождественская посылка с книгами и игрушками, и хотя миссис Лукер больше никогда не виделась со своей бывшей няней, они переписывались вплоть до двадцатых годов двадцатого века.
Вокруг деревенских коттеджей играло множество ребятишек, еще не доросших до школы. Каждое утро их укутывали старыми платками, перекрестив концы на груди и завязав их сзади тугим узлом, совали им в руки что-нибудь съестное и велели «идти играть», пока мать занимается домашними делами. Зимой, когда их маленькие ручки и ножки от холода покрывались багровыми пятнами, они носились, играя в лошадок или паровозики. Летом стряпали «пироги» из пыли, смешивая ее с жидкостью самого интимного происхождения. Если малыш упал или ушибся, он не бежал в дом за утешением, потому что знал, что услышит лишь одно: «Поделом тебе! Надо глядеть, куда идешь!»
Эти дети напоминали маленьких жеребят, выпущенных на пастбище, и внимания получали примерно столько же. У них могли случиться, и часто случались, и насморк, и обморожение пальцев и кончиков ушей; но они почти никогда не заболевали так сильно, что оставались дома, и росли крепкими и сильными, а значит, эти порядки, должно быть, им подходили. «Крепче будут», – говорили их матери, и они действительно становились выносливыми – такими же крепкими телом и духом, как взрослые деревенские мужчины, женщины и старшие мальчишки и девчонки.
Иногда Лора и Эдмунд играли с другими детьми. Отцу это не нравилось; он говорил, что они превращаются в маленьких дикарей. Но мать настаивала: раз уж детям скоро в школу, им лучше сразу освоиться с деревенскими обычаями.
– А кроме того, – добавляла она, – почему бы им не общаться? С жителями Ларк-Райза все в порядке, разве что бедные, но бедность не преступление. Будь это так, нас и самих, скорее всего, повесили бы.
Поэтому дети выходили играть и нередко весело проводили время: выкладывали на земле домики из осколков разбитой посуды и меблировали их мхом и камешками; или лежали на животе в пыли, заглядывая в глубокие трещины, которые обязательно оставляла на жесткой глинистой почве засуха; зимой лепили снеговиков и катались по замерзшим лужам.
Случались и неприятности, если вспыхивали ссоры, и пинки и удары сыпались один за другим; как же сильно умели молотить маленькими кулачками двухлетние карапузы! Если деревенской матери говорили, что ее ребенок в ширину такой же, как в высоту, это считалось комплиментом, и некоторые из этих малышей в своих вязаных шерстяных одежках казались почти квадратными. Лору очаровала одна маленькая девочка по имени Рози Филлипс, пухленькая, крепенькая, розовощекая, как яблоко, с глубокими ямочками на щеках и волосами, напоминавшими медную проволоку. С какой бы силой ни врезались в нее другие дети во время игр, она стояла неколебимо, как скала. Драчунья из Рози вышла хоть куда, а зубки у нее были маленькие, острые, белые и очень кусачие. Двоим ребятам послабее в этих столкновениях всегда доставалось больше других. В конце концов они на длинных тощих ножках мчались к своей садовой калитке, а вслед им летели камни и вопли: «Задохлики! Бояки – драные собаки!»
В те давние времена в «крайнем доме» вечно строили и обсуждали планы. Эдмунда нужно отдать учиться хорошему ремеслу – возможно, плотницкому: коль человек владеет хорошим ремеслом, у него всегда будет верный заработок. Лора может стать учительницей, а если не получится, пойти няней в порядочную семью. Но, самое главное, семья должна переехать из Ларк-Райза в ближайший городок. Уехать из Ларк-Райза было всегдашним намерением родителей. Когда отец Лоры и Эдмунда встретил Эмму и женился на ней, он был чужаком в здешних краях: несколько месяцев трудился над ремонтом церкви в соседнем приходе, а «крайний дом» служил ему временным пристанищем. Потом пошли дети, случались другие события, препятствовавшие переезду. Родители не успевали уведомить об отъезде до Михайлова дня, или рождался очередной ребенок, или они дожидались забоя свиньи либо окончания жатвы на наделе; обязательно возникало какое-нибудь препятствие, и по прошествии семи лет семейство по-прежнему обитало в «крайнем доме» и по-прежнему почти ежедневно толковало о том, чтобы его покинуть. Пятьдесят лет спустя отец так и умер в нем, и мать осталась там одна.
