Его рука резко отрывается от стены и обхватывает мое горло, сжимая с такой силой, что мне становится трудно дышать.

— Я тебе, блядь, не верю. Почему я должен? — его лицо приближается к моему, его зубы обнажаются у моего рта, а его бедра с силой прижимают меня к стене. — Почему я должен верить хоть одному слову из твоего маленького лживого ротика?

— Потому что я никогда ни к кому не испытывала таких чувств раньше, — кричу я, слезы текут по моим щекам. — Потому что я… я думаю, что… — но я не заканчиваю это предложение, зная, что любые слова сейчас будут напрасны.

Киллу нужны действия, а не слова. Я уже дала ему слова. Пустые слова. Теперь мне нужно показать ему.

Я резко тянусь вперед и захватываю его губы своими.

Все его движения замирают на мгновение, но затем его губы раскрываются, и он отвечает на мой поцелуй. Когда наши языки касаются, я позволяю им танцевать и переплетаться, зная, что мое сердце, вероятно, остановится, если я не наслажусь этим моментом. Мы сливаемся воедино так же естественно, как светит звезда, и когда я насытилась этим чувством, демонстрируя ему, что мы принадлежим друг другу, я вонзаю зубы в его язык.

Он слегка отшатывается, но не как человек, который чувствует боль. Нет, он отступает лишь для того, чтобы его глаза могли изучить мои, пытаясь найти объяснение моим действиям. Я отрываю губы от его рта, показывая алую кровь на своем языке.

— Укуси меня в ответ, — шепчу я, вращая бедрами, побуждая его продолжить трахать меня. — Ты жаждешь крови, Килл, так возьми мою. А я возьму твою.

Его бедра вновь начинают двигаться с возрастающей скоростью, взгляд затуманен похотью и желанием. Он целует меня снова, в этот раз с дикой яростью, и наши языки вновь переплетаются, сливаясь с вкусом крови. Его глаза остаются открытыми, как и мои, и когда его зубы вонзаются в мой язык, а наши вкусы смешиваются, я понимаю, что это клятва, от которой нам уже не отвернуться.

Рыжая и ее Волк, — необычная пара, но наши души предначертаны быть вместе.

Мы оба стонем в поцелуе, покрытом медным привкусом крови, и то, как Килл заполняет меня, становится более плавным, более слаженным, словно он наконец видит путь, который раньше был непроходимым.

— Кончи со мной, детка, — говорит он, врываясь глубоко внутрь меня и впечатывая в стену.

— Я готова, — шепчу я, крепче обвивая его талию ногами, притягивая его ближе к себе.

Долгие, глубокие толчки подводят меня к пику наслаждения, и я вскрикиваю, наши стоны сливаются воедино. Когда он в последний раз вбивается в меня, то остается внутри, притягивая меня за бедра и удерживая нас, пока наши тела содрогаются в экстазе.

— Ебать… — прорывается сквозь его горло, тело напрягается на несколько секунд, а затем расслабляется.

Килл поддерживает меня, одной рукой обхватывая мою задницу, а другой проводит по моей щеке. Прядь его влажных от пота волос падает на лоб и закрывает глаза.

— Желание быть с тобой — это как боль. Чем дольше я отказываюсь от него, тем больше оно поглощает меня, — его тяжелое дыхание обжигает мои губы, он задыхается, вдыхая мой воздух.

— Это реально, Бьянка. Это не обман и не работа. Мы реальны, — его темно-синие глаза вглядываются в мои, в его взгляде читается вопрос, обжигающий своей серьезностью. — Ты со мной?

Его зрачки перемещаются с одного моего глаза на другой, мышцы челюсти напрягаются всё больше с каждой секундой моего молчания.

Мне не нужно долго думать, я уже знаю в глубине своего существа, чего хочу. Но эта связь между нами, открытая уязвимость, с которой он мне доверяет, тяжесть кровной клятвы, повисшей в воздухе между нами… Я хочу, чтобы этот момент длился вечно.

— Я с тобой, — клянусь я. — Я больше не уйду.

— Нет, блядь, не уйдешь, — его губы касаются черт моего лица в поцелуе — губ, век и носа. Он проводит пальцами через мои волосы, притягивая мое лицо ближе к своему:

— Теперь ты моя, Бьянка.

Пройдясь полотенцем по мокрым волосам, я направляюсь к входной двери, когда очередной стук по дереву окончательно выбешивает меня.

— Да иду я, вашу мать!

Резко распахиваю дверь и встречаюсь с тяжелым взглядом Шона, прежде чем развернуться и уйти на кухню.

— Ты бы хоть спросил, кто там, прежде чем открывать дверь, — говорит Шон насмешливо. — Это мог бы быть один из миллиона людей, выслеживающих тебя.

Я швыряю мокрое полотенце в сторону прачечной и, усевшись на кухонную стойку, складываю руки на обнаженной груди.

— Ты один из них?

Глаза мои сузились, будто говоря без слов: «Будут проблемы?».

— Нет, — говорит он, на его лице играет хитрая ухмылка. — К счастью для тебя.

Он опускается на один из трех барных стульев у моего кухонного острова и лениво откидывается назад.

Его расслабленность меня успокаивает. Я слишком хорошо знаю своего дядю: если бы у нас была проблема, он бы уже напрягся, а взгляд блуждал бы по комнате, рассказывая мне всё, что нужно знать.

— Утром я прикончил троих людей Лоренцо Моретти, — лучше разобраться со всем дерьмом прямо сейчас. Я не любитель оттянуть неизбежное. — Поэтому я тебя и вызвал. Нет никаких доказательств, что это сделал я, но оставленное послание ясно дает понять, что Бьянка ему не принадлежит. Если выяснится, что это я, и начнется ответная атака, под удар попадут все наши ребята, — Хулиганы.

Шон напрягся, его глаза сверлят меня.

— Ты хочешь сказать, что развязал войну с итальянцами из-за своей итальянской пташки?

— Следи за языком, Шон. Подбирай слова, когда говоришь о ней.

— Ты так заботишься о ней? А ведь ты ее погубишь.

Мне словно вырывают кусок сердца.

— К ней никто не подойдет. Больше никогда, — говорю я с уверенностью.

Хотя и знаю, кто я на самом деле, и всё, что меня окружает — разруха. Это ведь и есть суть нашей ситуации? Она достойна лучшего, но потребность в ней не позволяет отпустить ее, даже понимая, что быть со мной — это одновременно и защита, и опасность.

— Что сделано, то сделано, — добавляю я.

— Господи, Килл. Мы были так близко к сделке с Альдо, — он прижимает указательный палец к большому, показывая мне миниатюрное расстояние между ними, — а теперь что?

— Отец, возможно, ничего не узнает… — мягкий голос Бьянки привлекает наше внимание, заставляя нас обоих повернуть голову в сторону коридора, ведущего в спальню.

Я стараюсь не улыбаться изо всех сил, глядя на нее — стоит в дверях, одетая в мою футболку и мои боксеры, закатанные на талии. Ее пальцы переплелись в нервном жесте, но босые ноги крепко стоят на полу, плечи расправлены, подбородок поднят. Моя женщина храбрая. Даже в комнате, полной убийц.

— Отец ненавидит Моретти. Ты думаешь, что продавать свою дочь человеку ради бизнеса — это позор? Как насчет продажи дочери человеку, которому ты даже не доверяешь?

Она делает несколько неуверенных шагов в сторону столовой, бросая взгляд то на меня, то на Шона.

— Лоренцо — четвертое поколение итальянцев в Америке, который мнит себя «Крестным отцом». Он самоуверен, вспыльчив и дерзок, ведет дела без оглядки на своего отца, а уж тем более на моего. Особенно в отношении меня. Отец никогда бы не позволил Лоренцо послать за мной его людей. Я почти уверена, что он действовал сам. Он сказал, что если я снова сбегу, то пошлет своих людей за мной. Сказал, что сделает это за спиной моего отца.

Я наблюдаю за реакцией Шона на ее слова и почти могу определить момент, когда он видит то же, что вижу и я. Бунтарскую душу, которая не желает быть закованной в цепи.

Она такая же, как я.

Как он.

Как мы.

Она — Хулиганка.

Я подзываю ее к себе пальцем, но ее взгляд падает на Шона с сомнением.

— Иди сюда, детка, — говорю я, протягивая к ней руку.

Наконец, она идет ко мне, а звук ее босых ног по деревянному полу заставляет меня улыбнуться еще шире.